Срывайте розы, пока не поздно, ловите миг быстрей! Мари де Брюин сообщила день своего приезда, и мысль о ней изгнала из головы Ланни все другие мысли. Она мерещилась ему днем и снилась ему ночью; он считал дни и часы. Его музыка танцевала с ней или спускалась по сельской дороге, одетая в синее летнее платье и шляпу с широкими полями. Он написал ей: «Надень это платье, когда приедешь».

Наступило долгожданное утро, и Ланни вместе со старой дамой поехал на вокзал. Поезд подошел и остановился, и на Мари было платье, которое она носила в их медовый месяц. Приличия ради он чинно пожал ей руку, а когда багаж был благополучно погружен в машину, он отвез мадам Селль к сиротам, о которых она пеклась; она сказала, что дела у нее много и она не будет дома к завтраку. Она тактично позаботилась о том, чтобы и слуг не было дома; а Ланни сказал матери, что вернется не скоро.

Таким образом, в этот день в истерзанной войной Франции было по крайней мере два счастливых существа. Они немного требовали от мира: только чтобы их оставили наедине. Между ними было то полное понимание, без которого немыслима любовь. Его любовь была воплощением нежности и мягкости, а ее — радостной покорности. Они делили и будут делить друг с другом все, что у них есть. Если ему приходила в голову какая-нибудь мысль, величайшим наслаждением для него было поделиться ею с Мари; если с ним что-нибудь случалось, первым его движением было побежать и рассказать ей. Они могли подолгу молчать; быть вместе было уже достаточно. Она была для него воплощением мечты поэта о той,

И для влюбленной четы началась пора долгого безоблачного счастья. Все, даже самые обычные мелочи жизни озарялись ласкающим светом; любовь стала музыкой, она стала поэзией и искусством, танцами и плаванием, прогулкой и ездой в автомобиле, едой и сном и прежде всего — той легкой изящной беседой, которую Ланни, как житель Франции, научился высоко ценить. Все, что они делали, было вдвойне радостно потому, что они находили больше радости в счастье другого, чем в своем собственном.

Видя, что ее сын чувствует себя на седьмом небе, Бьюти принуждена была сдаться. В конце концов, Мари ведь была женщина из общества, она не эксплоатировала Ланни и не сорила его деньгами, не тратила их на драгоценности, меха и дорогие развлечения. Он привез Мари в Бьенвеню, и Бьюти, подвергнув ее осмотру, не могла не признать, что она красива — особенно сейчас, в золотом ореоле счастья. Обе женщины заключили перемирие; если они не могли быть матерью и дочерью или сестрами, то, по крайней мере, могли сотрудничать в сложном деле: удерживать мужчин дома. Кошачьи когти были спрятаны, осиное жало убрано, змеиные зубы не источали яда. Женщины не кололи друг друга намеками на взаимные слабости и недостатки, а помогали друг другу справляться с причудами и странностями этих опасных созданий — мужчин. Большего и нельзя было ожидать от женщин в этом мире ожесточенной конкуренции.

Выборы в Соединенных Штатах состоялись в ноябре и кончились избранием кандидата Робби — событие, столь важное, что он написал о нем специальное письмо сыну. Это был своего рода «танец диких» над телом поверженного «идеалиста» из Белого дома. Его личность и его идеи были окончательно скомпрометированы; больной Вудро Вильсон числился еще президентом, но никто уже не обращал на него ни малейшего внимания, если не считать того, что сенат с особым удовольствием отменял вое, что было сделано им, отклоняя всякое требование, исходящее из «детской», как выразился кто-то. Четвертого марта, писал Робби сыну, у кормила правления станут представители делового мира Соединенных Штатов, и уж они покажут, как править современной нацией, идущей в ногу со своей эпохой. Знай наших!

Робби не спрашивал сына, какого он мнения об этих делах; он считал, что сын, естественно, должен соглашаться с ним, и большей частью Ланни соглашался, так как не очень хорошо был осведомлен о положении в стране своих отцов. Робби посылал ему «Литерэри дайджест» — скучнейший еженедельник, заполненный рассуждениями о происходящих событиях. Но Ланни предпочитал раскрыть ноты и сыграть с Куртом какую-нибудь новую вещь.

Мнения о мировых событиях он черпал, главным образом, из английских еженедельников, где печатался Рик и которые тот никогда не забывал посылать в Бьенвеню своему другу.

Рик в ту зиму не приехал на Ривьеру по многим причинам. Во-первых, Ланни не считал себя вправе приглашать гостей в «трудное время»; во-вторых, Нина, согласно плану, родила второго ребенка и нуждалась в уходе, который она получала в семье мужа; в-третьих, здоровье Рика улучшилось, может быть, потому, что дела его пошли на лад. Работа подвигалась успешно, мужество восторжествовало над телесным недугом.

Рик все еще тяготел к театру. Он ездил в Лондон смотреть новую пьесу, а затем возвращался домой, писал о ней статью и посылал ее в какой-нибудь журнал. Найти туда доступ было нелегко. Рик писал Ланни: «Есть сотни людей не менее талантливых, чем я, и они торгуют спичками на Риджент-стрит». Такие замечания придавали письмам баронета ярко-розовую окраску. Все друзья Ланни, по видимому, тянули влево. Или весь мир левел? Если так, то одиноко будет в этом мире сыну коннектикутского оружейного фабриканта!

Пришло письмо от Ганси и Фредди Робинов. Они рассказывали о своих занятиях. Старший брат писал:

«Один из моих учителей дал мне прочесть статью из социалистической газеты об успехах рабочего движения в Италии, и там упоминается имя Барбары Пульезе, как одного из руководителей движения. Учитель дал мне также книгу о кооперации; это очень интересное движение, и я с увлечением читал эту книгу. Я всегда буду вам благодарен за то, что вы дали мне возможность приобщиться к новому для меня миру».

Итак, «красная чума» проникла и в Роттердам! Ланни любопытно было, как отнесется к этому мистер Робин и поднимет ли он такую же бучу, как Робби. И что скажет его любящий сын Ганси, если прочтет в одной из красных газет статью с изобличением нажившихся на войне спекулянтов?

Кризис охватил весь мир, и государственные деятели ничего не в состоянии были придумать. Правительства стран-победительниц, уверявшие свои народы, что скоро настанут хорошие времена, так как немцы заплатят за все, теперь, когда настали плохие времена, объясняли это тем, что немцы не хотят платить. Объяснение очень легкое, и стоило оно недорого.

В Париже состоялась еще одна конференция. Съехались представители правительств, у которых вся жизнь теперь превратилась в сплошную склоку из-за репараций. После совещания в Спа их специалисты только и делали, что совещались с немецкими специалистами о платежных возможностях Германии; было достигнуто соглашение, но союзные правительства остались недовольны установленными цифрами и требовали большего. Немцы твердили, что платить больше не могут; союзники уверяли, что могут, но не хотят.

Эта нескончаемая конференция была перенесена в Лондон. Тут Рик мог и сам проникнуть за кулисы; он делился своими сведениями с другом и посылал ему статьи из газет и журналов, и тот внимательно прочитывал их. Ведь этими вопросами Ланни был поглощен в течение шести наиболее волнующих месяцев его жизни, он думал и спорил о них. Теперь он находил грустное удовлетворение в мысли, что он был тогда прав и мир катится в пропасть — все именно так, как он предсказывал.

Мало было разума на бедной исстрадавшейся планете, мало государственной мудрости, мало обыкновенной порядочности. Люди не в состоянии были совладать с силами, которые вызвал к жизни современный индустриализм; у них даже не было возможности ознакомиться с фактами. Было несколько честных газет, но они находили доступ только к узкому кругу читателей; крупные же органы печати находились в руках капиталистов и внушали людям то, что было в интересах королей стали, оружия, нефти.