Утром того дня, когда ожидалась яхта, Бьюти проснулась рано и, лежа в постели, стала просматривать газету; вдруг она вскрикнула, вскочила и, накинув халат, побежала в комнату сына — Ланни! Вставай! Посмотри-ка, Ирма Барнс в Лондоне!

Он взял «Дейли мейл». Там была напечатана целая статья, размазывавшая на десятки строк тот факт, что обладательница двадцати трех миллионов долларов неожиданно приехала с матерью в Лондон и остановилась в одной из самых шикарных гостиниц. Было помещено и фото Ирмы; она несколько похудела и казалась менее цветущей, чем в те дни, когда ее светскую жизнь регулировал молодой потомок пуритан. Репортер задал ей вопрос о герцоге д'Элида, она небрежно ответила: — О, это все газетные выдумки.

— Значит, вы не обручены с ним, мисс Барнс?

— Он очаровательный человек, и мы с ним наилучшие друзья, но и только. — Тем и кончилось интервью.

— Ланни, они поссорились! — воскликнула мать.

— по видимому, да.

— Ты должен ей сейчас же позвонить!

— Ты думаешь?

— О господи! — воскликнула мать. — Если ты не позвонишь, я позвоню сама.

— Мы ведь даже не знаем, где она остановилась.

Однако имелся всего какой-нибудь десяток отелей,

достаточно фешенебельных, чтобы в них могли остановиться Барнсы; Бьюти называла их в порядке их шикарности, а Ланни должен был звонить. Очень скоро он дозвонился до секретарши Ирмы, а через несколько секунд у телефона была сама наследница. Бьюти с замирающим сердцем стояла рядом, но, к сожалению, могла слышать только одного из двух участников этого знаменательного разговора: — Так это вы, дорогая? Вот сюрприз! Какой ветер занес вас в Лондон? Тронут, тронут. Конечно, я хочу вас видеть, и поскорее. Как насчет завтрака? Отлично. В час. Как вы себя чувствуете?. Почему так себе? Ну, значит, до скорого свидания. Куча новостей. Привет!

За этим, разумеется, последовало: — Что она сказала?

— Она сказала, что приехала повидаться со мной.

— О, слава богу! — С тех пор как в легкомысленную жизнь Бьюти вошел Парсифаль Дингл, эта фраза приобрела для нее новое значение. — Ланни, она порвала с этим итальянцем и приехала за тобой!

— По видимому, да. Ты тоже так думаешь?

— Она сама поняла, что такое эти итальянцы.

— Вернее, что такое фашисты.

— Все равно! Тебе повезло. О Ланни, теперь ты непременно должен сделать ей предложение.

— И сделаю, если она не запретит.

— Нет, ты должен во что бы то ни стало. Не считайся ни с чем!

— Да ты не волнуйся, — усмехнулся сын. — Вспомни, как этот герцог старался вскружить ей голову. Ну, и ничего, видимо, у него не вышло.

— Повезите меня, пожалуйста, куда-нибудь, где меня не знают, — сказала Ирма в вестибюле отеля.

— Это не так легко. Ведь сегодня утром ваш портрет появился во всех газетах.

— А мы не могли бы поехать «суда-нибудь за город, подальше?

— Это ведь Англия, не Франция. Вам предложат на выбор холодную баранину с огурцом и пирог с ветчиной. А вам, вероятно, не захочется ни того, ни другого.

— Я думаю не о еде, Ланни. Мне нужно поговорить с вами.

— Ну что же, едем, что будет, то будет.

Он усадил ее в автомобиль. Она была прелестна в новом спорт-ансамбле из легкой коричневой шерсти, с белой каймой у ворота и на рукавах, и в маленькой коричневой шапочке в тон костюму. Как будто она всем своим обликом хотела сказать: «Я оделась очень просто — так, как вам нравится». Она и держалась смиренно; видимо, Ирма пережила тяжелые минуты, и это точно очистило ее; казалось, она стала более зрелой и, как Ланни заметил уже по фото, сильно похудела.

Едва только они отъехали, он спросил: — Вы порвали с этим господином?

— Да, Ланни.

— По-настоящему?

— На веки вечные. Почему вы не предупредили меня, что это за человек?

— Я едва ли имел возможность предупредить вас о чем-нибудь, Ирма.

— Ну, вы не очень старались.

— Я говорил вам о фашистах и их морали. Я рассказывал вам, что они сделали с Матеотти и что я сам пережил в Риме. И я решил: ну, что же, если все это ничего для нее не значит.

— Оказалось, что это значило для меня очень много. Именно это и спасло меня. Помните, вы рассказывали мне об одном журналисте, мистере Корсатти? Я познакомилась с ним сейчас же по приезде в Рим — он и еще несколько репортеров явились интервьюировать меня. Американцы ведь без этого не могут.

— Еще бы!

— Ну, и он сказал: «Я знаю одного из ваших друзей, Ланни Бэдда. Я часто встречался с ним несколько лет тому назад». Я сказала: «Да, он говорил мне о вас». И мы подружились; а когда это со мной случилось, мне показалось, что он единственный человек в Риме, которому я могу довериться.

— А что же случилось?

— Это так отвратительно, мне даже стыдно рассказывать.

— Я не маленький, Ирма. И, кроме того, я, кажется, догадываюсь в чем дело. Вы узнали, что у Этторе есть любовница. Или, может быть, любовник.

— О, это так гадко и открылось таким гадким способом: я получила анонимное письмо. Сначала я думала, что это гнусная клевета и благороднее всего разорвать письмо и мимоходом сказать ему об этом. Но потом я вспомнила разные рассказы о том, как ведут себя мужчины в Европе, и тут меня взяло сомнение: а вдруг это правда?

— Что же было в письме?

— В письме говорилось, что он живет с прима-балериной и обещал ей, что после его женитьбы в их отношениях ничто не изменится. Я подумала: вероятно, у Этторе есть враг, какой-нибудь завистник, который хочет его погубить. Дело в том, что за мной ухаживал еще один человек, во всяком случае, пробовал ухаживать, и я подумала, не он ли написал это письмо. Я показала письмо матери, но она ничего не могла мне сказать, кроме того, что все мужчины на один лад, ничего тут не поделаешь и не стоит по этому поводу мучиться. Я ответила: а я не верю, что все такие. Вы ведь не такой, Ланни?

— У меня много грехов, но этим я не грешу.

— Я решила: узнаю правду. Я пригласила к себе мистера Корсатти и показала ему письмо. Сначала он был очень смущен и сказал: «Мисс Барнс, если я буду с вами откровенен и наш разговор станет кому-нибудь известен, мне придется распрощаться с Италией». Я дала ему честное слово, что ни одна живая душа не узнает о нашей беседе, даже моя мать. Потом он сказал, что вас я могу посвятить в эту историю, так как он уверен, что вы поймете и будете молчать.

— Разумеется. И что же он вам посоветовал?

— Он сказал: если я ищу мужа, который уважал бы меня и был бы мне верен, то я напрасно приехала в эту страну. Он сказал, что все написанное в письме правда, что все журналисты это знали и спорили друг с другом, знаю ли я. Он сказал, что в Италии, как и всюду, есть порядочные люди, но не они стоят у власти, и вряд ли мне удастся с ними встретиться. Он сказал, что иметь дело с фашистом — значит иметь дело с человеком без чести, который смеется над честью. Он сказал: «Я живу здесь уже десять лет и наблюдаю за ними все время. Если хотите знать мое мнение — не предупреждайте никого, садитесь в самолет и улетайте из Италии». Он боялся, что Этторе может меня похитить.

— Они делают вещи и похуже, — сказал Ланни, — но, насколько я знаю, не с иностранцами.

— Ну, во всяком случае, я решила, что с меня хватит. Я заявила матери, что если она не поедет со мной, то я уеду одна. Мы сели в самолет, который доставил нас в Канны. Я телефонировала к вам домой и узнала, что вы в Лондоне. И вот я здесь. Вы рады видеть меня?

— Так рад, что даже не смею это высказать.

— Почему не посметь один разок?

— Вы сами знаете, почему, Ирма.

— Я вам не досказала мой разговор с мистером Корсатти. Хотите узнать конец? Он сказал: «Отчего бы вам не выйти замуж за Ланни Бэдда?»

Ланни невольно рассмеялся. — Как? У вас до этого дошло?

— Мы с ним подружились. Я даже ревела в его присутствии. Уж очень было гадко и унизительно.

— И что же вы ответили?

— Вы, правда, хотите знать мой ответ?