Через несколько минут я увидел, что она огибает дальний конец эстрады. Я все ждал, что тромбон вдруг умолкнет и кто-нибудь спрыгнет на землю.

Она не вернулась.

— Сиди спокойно, — сказал Гарри. — Теперь она следит за ним.

— Будет скандал.

— Ни в коем случае. Подойдем к ней после концерта.

— Вы пойдете со мной?

— Если хочешь.

— Если хочу! Да я умру, если не пойдете.

— Я все равно держался бы неподалеку, — сказал он.

— А вы бы вздули его на моем месте?

— Это уж глядя по обстоятельствам.

Я понял, о чем он говорит, и попробовал разобраться в своих чувствах. Теперь, когда мое желание исполнилось, я отдал бы все на свете, чтобы этого не было. Признаюсь честно, я боялся встречи с ним. Судя по всему, этой встречи и искать не стоило, мне-то уж во всяком случае. Он бросил семью и сбежал. И ни разу не вспомнил о моей старухе, не говоря уж обо мне, за долгих пятнадцать лет. Он был такой же сукин сын, как те, про которых пишут в воскресных газетах. И все же он был частью меня самого, и я хотел знать, что эта за часть такая.

— Только не торопись решать, — сказал Гарри.

— А вы откуда знаете?

— Нетрудно догадаться, — сказал он, потрепав меня по колену. — Это написано у тебя на лице, малыш. Сохраняй хладнокровие и гляди в оба — не делай ничего такого, о чем после придется пожалеть.

Когда предстоит что-нибудь неприятное, я всегда действую с ходу. Так было и теперь. Как только дирижер раскланялся и музыканты зашевелились, укладывая инструменты, я выскочил в проход и стал пробиваться к эстраде через толпу. Гарри потянул меня за рукав.

— Давай лучше кругом обойдем, — сказал он.

И мы обошли кругом. Моя старуха была возле того конца эстрады, где стоял мой предок; глаза сухие, но платок зажат в руке наготове.

— Он?

Она кивнула, не отрывая от него глаз, а он тем временем стал спускаться с эстрады.

— Боже, как он постарел! — прошептала она.

Я ничего не сказал, но подумал, что сейчас он постареет еще больше. Гарри ласково взял ее за руку, давая понять, что нужно уйти.

— Пусти!

— Ах, извини, — сказал он и отошел в сторону.

— Не сердись, Гарри. Кажется, я не в силах довести это до конца.

— Дело твое, — сказал он.

— Я не вынесу скандаля, — сказала она. — И не смогу взглянуть ему в глаза — подумай только, а ведь во всем виноват он!

— Ты как хочешь, мама, а я намерен потолковать с ним.

— Не вмешивайся!

— Я должен увидеться с ним, мама. Хоть раз.

— А обо мне ты не думаешь?

— Но ведь это его отец, Пег, — сказал Гарри.

— Тогда ступай спроси, как его зовут. И если он не признается, уйди.

Я пошел, но тут же вернулся бегом.

— А как его зовут?

— Ясное дело — так же, как тебя.

До меня не сразу дошло, о чем она. Потом я собрался с духом и пошел к своему предполагаемому отцу. На глазок я прикинул, что он тяжелее меня фунтов на тридцать и дюйма на два повыше ростом. Он был без фуражки, и я заметил, что он лысеет. Расстегнув тесный воротничок, он прикуривал у другого музыканта.

Я положил руку ему на плечо.

— Вы Артур… Артур Хэггерстон?

— Ну, допустим.

— У меня к вам поручение.

— От кого?

— Скажу, когда буду уверен, что это вы.

У него было противное лицо, и он мне сразу не понравился. Другие музыканты стали подшучивать насчет свидания с незнакомкой и допытываться, чего он от них скрывает. Он поморщился.

— Ну ладно, я Артур Хэггерстон. В чем дело?

— Один ваш знакомый хочет с вами поговорить, он вон там. — И я махнул рукой в сторону маленькой рощицы.

— У меня нет здесь знакомых.

— Слушай, друг, — сказал я. — Я тебе услугу оказываю. Не хочешь идти, и не надо. Скажи прямо, и мое почтение…

— Ладно, пойдем.

Мы пошли, и я услышал позади голос Гарри:

— Эй, Артур, постой!

Мой старик оглянулся через плечо.

— Там какой-то малый зовет тебя.

— Который?

— Вон тот, черноволосый. И с ним женщина.

Я обернулся и покачал головой. Теперь я решился окончательно — в тот миг, как он сказал «женщина». Мы дошли до рощицы, он огляделся и спросил:

— Где же он — тот, который хотел меня видеть?

— Здесь, — сказал я.

Скосив глаза, я увидел, что Жилец бежит к нам во весь дух. Времени оставалось в обрез. Я ударил его в солнечное сплетение, он заворчал, но не скорчился, и я понял, что промазал. Я сильно ушиб кулак — у него под френчем был словно толстый слой дубленой кожи, — но надо было поскорей ударить еще раз и попасть в точку. Теперь мой кулак наткнулся на его локоть.

— Ты что, чокнутый? — заорал он.

Я покачал головой. Правая рука у меня совсем отнялась, поэтому я нацелился левой прямо ему в нос. И тут меня охватило бешенство. Я молотил его здоровой рукой, иногда попадая в лицо, и не то кричал, не то плакал, не помню. А он отступал и не сопротивлялся. Некоторое время он отбивал меня, как боксерскую грушу, а потом заехал мне в подбородок. Я видел, как он развернулся, и был рад — он так давно причинял мне боль.

Я был фунтов на тридцать легче и дюйма на два пониже. Но это мне не помогло. Опомнился я уже на земле — я лежал навзничь, и сквозь причудливый узор листьев мне было видно ярко-голубое небо, которое казалось удивительно красивым. Мой старик смотрел на меня с недоумением — теперь он казался мне еще противнее.

— Какого дьявола ты улыбаешься? — спросил он.

Я хотел отпустить шуточку насчет того, что у меня просто рот от удара скривило, но был слишком потрясен для этого.

Моя старуха приподняла мне голову и спросила, что со мной. Я слышал, как Гарри сказал:

— Эх, так и чешутся руки отделать тебя хорошенько.

— Послушай, тут что, весь город против меня зуб имеет? — спросил мой старик.

Вокруг нас собралась целая толпа, среди которой были и военные. Я понял, что Гарри слишком много на себя берет, — хоть он и бывший матрос, но ему придется туго, хотя бы уже потому, что может вмешаться весь оркестр.

— Оставьте его, Гарри, — сказал я. — Я сам заварил кашу, мне и расхлебывать.

— Вот именно! — подхватил мой старик. — Сказал, что кто-то ждет меня здесь. Я поверил. Пришли. А он как даст мне в брюхо…

— В солнечное сплетение, — поправил я.

— А теперь лежит и улыбается, как чеширский кот. И чего улыбается, подумаешь, как остроумно… Ведь я его с копыт сбил.

— Думаю, он хотел узнать, многого ли вы стоите, — сказал Жилец. — Он, понимаете ли, доводится вам сыном, а вот и ваша жена, если, конечно, это вас интересует.

Мой старик присвистнул и отвернулся. Потом спросил:

— Ну, как жизнь, Пег? — и снова отвернулся.

— Ничего, — сказала моя старуха.

— Что ж, пойдем отсюда. — Он присел, упершись руками в колени, и поглядел на меня. — Ты как, ничего? Ладно, давай помогу тебе встать.

И мы пошли по извилистой дорожке через лужайку, а потом по берегу озера, где плавали лодочки. По дороге никто, кроме моего старика, не сказал ни слова. Да и он, кажется, только пробормотал себе под нос:

— Зря я не сказался больным.

Это было как сон.

Мы вышли за ворота парка на «Болото» — широкое, как прерия, оно тянулось вдоль длинного ряда деревьев, туда, где земля сливалась с небом. Вокруг гуляли люди поодиночке и парами, только мы были вчетвером. Мой старик шел на несколько шагов впереди. Он все озирался, и я не мог понять почему, а потом вдруг обернулся и сказал:

— Кажется, здесь подходяще, как по-вашему?

— Если вас устраивает, то и нас тоже, — сказал Гарри.

Мой старик вздохнул и стал снимать френч. Клянусь вам, у меня глаза полезли на лоб.

— Напрасно стараетесь, Хэггерстон, — сказал Гарри. — Мы привели вас сюда не для того, чтобы драться.

— А для чего?

— Чтобы задать несколько вопросов и кое-что выяснить.

Мой старик вздохнул.

— Я предпочел бы драться.

— Пег хочет развестись с вами. У вас есть возражения?

— Хотите развод — кто ж вам мешает? Пожалуйста. Я тут не помеха.