— Знаю я, что ты сейчас скажешь, и чего он потребует, тоже знаю не хуже твоего. Но эти твои прыжки с одной работы на другую у меня вот где сидят, дальше уж некуда, так что изволь пойти со мной, а гордость в карман спрячь.

— Я устрою его к нам на фабрику, — сказал Гарри.

— Многого он там достигнет!

— Заработает не меньше и никому не будет обязан.

— Вот еще — сардины! Да знаешь ли ты, кем он может стать, если будет держаться дяди Джорджа? Коммунальным инженером!

— Ну ладно, дело твое. А только будь у меня сын, я не захотел бы…

— Но он тебе не сын, так что помалкивай, — сказала она.

Великий паша пожирал ужин и пожирал глазами танцовщиц на экране телевизора.

— Садитесь, — повелел он.

— Садитесь же! — эхом повторила тетя Мэри.

Квартира обставлена была с таким расчетом, чтобы ослепить великолепием: кухня, она же столовая, телевизор, радиола, стиральная машина, электрический чайник, кухонный шкаф, плита и холодильник. Кроме того, стол, четыре стула да еще мебельный гарнитур из трех предметов, тут же латунное ведерко для угля, подставка для кочерги и каминных щипцов. На стенах — два здоровенных зеркала, на которых намалеваны олени, пьющие из озера, портрет папаши и мамаши дяди Джорджа и две цветные фотографии самого дяди Джорджа; на одной он с цепью — символом власти мэра, на другой — в рабочей обстановке — вы только подумайте! — стоит внутри одной из тех цементных канализационных труб, с которыми мне предстояло свести близкое знакомство, когда я буду под его руководством карьеру делать.

— Хорошая сегодня погода, — сказала моя старуха.

— Тсс! — шикнула на нее тетя Мэри. — Он смотрит телевизор.

Ей незачем было добавлять, что к тому же он наворачивает фунтов четырнадцать жареной картошки и полфунта свинины да еще яичницу из двух яиц. С одного боку от него стояло масло, с другого — хлеб, посреди стола — большая банка с маринованными луковицами. Он не сводил глаз с экрана — сразу видать любителя — и каждую секунду поддевал на вилку луковицу, что называется, «добавлял по вкусу».

Один раз он сказал:

— Мэри, ты плохо поджарила картошку.

— Но я старалась поджарить, как всегда.

Он что-то буркнул. И больше ни слова не было сказано, покуда девицы не исчезли с экрана. А когда он хотел еще чашку чаю, то делал вот что — если, конечно, вас это интересует: стучал ложечкой по блюдцу, покуда жена не прибегала сломя голову. Не удивительно, что она была такая тощая и жалкая. Под конец он похлопал себя по животу, рыгнул раз-другой и неприязненно посмотрел на меня.

— Ну-с, значит, ты пришел, — изрек он.

Я и бровью не повел, но видел, что мою старуху чуть не стошнило.

— Пришел, дядя Джордж, — сказал я смиренно.

— Ну, если у тебя голова не набита всякими глупостями, мы с тобой поладим, — сказал он. — Дорожи местом, делай что тебе велят, бери с меня пример, и, как знать, быть может, ты многого достигнешь.

— И будь уверен, не прогадаешь, — сказала тетя Мэри. — Дядя своими силами выбился… начальник на участке, большой человек в лейбористской партии, был судьей и даже мэром…

— Много соли пришлось съесть, — сказал дядя Джордж. — Но все, что у меня есть, я получил по заслугам. Да, по заслугам, мой мальчик; никогда дядя Джордж не шел кривыми путями, не лизал пятки, не искал протекции. Заслуги, только заслуги. И здравый смысл. Я вот и в жилищном комитете то же самое говорил — это проще, чем канализацию проложить: надо только не перекосить трубы, укладывать по отвесу и делать дело.

— Ты заслужил уважение, — с трудом выдавила из себя моя старуха.

— Да-да, меня уважают, очень даже уважают, — сказал он. — Я знавал самых высокопоставленных людей, но всегда брал только своими заслугами и достоинствами. Джордж всегда был честен. Я вам не рассказывал, что сказал мне один раз Эрни Бевин? Он сказал: «Я сразу приметил тебя с трибуны, приятель, — у тебя честное лицо, и ставлю фунт против пенни, что ты честный Джордж с берегов Тайна». Ну, что вы на это скажете, а? Правильно рассудил, как по-вашему? Ей же богу, сразу видно, что это был за человек.

— А кто он был, этот Эрни Бевин? — спросил я.

— Как, ты никогда не слышал об Эрни Бевине? Генеральном секретаре союза докеров? Да это величайший из лейбористских лидеров всех времен — человек, который сделал для победы над немцами больше Черчилля! Вот вам, пожалуйста, нынешняя молодежь… Мы спину гнули, не щадили себя, а они спрашивают, кто такой Эрни Бевин…

— Да ведь его всякий знает, — сказала тетя Мэри.

— Конечно, это как таблица умножения. Черт возьми, тебе еще многому нужно поучиться. Я знаю, ты современную школу кончил. Но это не оправдание…

Я решил закинуть удочку, и он сразу клюнул.

— А Бевин был вашим приятелем, дядя Джордж?

— Моим приятелем! Старина Эрни умел ценить людей по достоинствам. Говорю тебе, не раз он кивал мне или подзывал меня к себе в зале заседаний; не раз жал мне руку, поздравлял меня с удачной речью. Да, Эрни ценил людей по достоинствам.

— Наверно, это было очень давно.

— Да, стареем, стареем.

— Я всегда был слаб в древней истории, — пробормотал я.

Моя старуха бросила на меня убийственный взгляд, но до толстокожего дяди Джорджа насмешка не дошла.

— Да, он вошел в историю! Только благодаря этому человеку мы достигли таких грандиозных успехов.

— А мне нравится Казенс, — ввернул я, зная, что Казенса он терпеть не мог. — Вот человек, который имеет твердое мнение насчет этих вонючих водородных бомб и всего прочего.

Господи помилуй, он подскочил чуть не до потолка.

— Да это просто-напросто смутьян! Нос задрал, а ведь подумать только, был учеником Эрни! Он, конечно, из наших, но за ним глаз нужен. Из него никогда не выйдет настоящий толк.

— Так как же насчет работы, Джордж? — спросила моя старуха.

— Но, мама, мне очень интересно поговорить с дядей Джорджем, — сказал я. — А вдруг Фрэнк Казенс станет премьером?

— Никогда в жизни. Его не выберут.

— Бывали и не такие глупости, — сказал я. — А вдруг вы увидите его на Даунинг-стрит[3], что тогда, дядя Джордж?

— Нет, брат, это невозможно. Если б ты знал нашу партию так, как я, ты понимал бы, что Фрэнку Казенсу никогда не бывать премьер-министром. Никогда!

— А вдруг, ну, предположим на минутку, вдруг он все-таки стал бы премьером, тогда что? — настаивал я, притворяясь, будто не вижу, как моя старуха делает мне знаки.

— Тогда я сохранил бы верность нашему старому зеленому знамени! — сказал он. — Я отдал бы ему всю свою преданность, ибо в этом основа демократии и так велит мне совесть: всегда идти вместе с партией. Я создал партию, а партия создала меня; и я буду верен партии, потому что она открывает дорогу людям по достоинствам, невзирая на лица — вот что приятно!

Глаза у него вылезли на лоб, он весь вспотел.

Я вспомнил слово, которое меня как-то еще в школе заставили в наказание написать сто раз подряд, и быстро пустил его в ход:

— Значит, у вас лицеприятная партия, да?

Это так уважительно, скромно, лестно; тут я их всех купил.

— Ах, это оч-чень верно, — сказала моя старуха.

— Святая правда, — сказала тетя Мэри.

А дядя Джордж застегнул жилетку и пробурчал:

— Меня радует, что ты все же извлек из образования кое-какую пользу.

Они совсем растаяли, а я чуть со стула не свалился, так меня корчило от смеха. Между нами говоря, я знал, что дядя Джордж проходимец и повторяет чужие слова, но уж это было сверх ожиданий.

Он достал сверкающий портсигар и предложил мне сигарету.

— Нет, спасибо, дядя Джордж, — пробормотал я, чуть не лопаясь со смеху.

— Дар местного отделения нашей партии за двадцать лет безупречной работы, — сказал он. — Я рад, что ты не куришь, юноша. Я и сам никогда не курю днем.

Представился прекрасный случай сказать ему, что, поскольку я не курю ни днем ни ночью, выходит, я вдвое лучше его. Но я подавил в себе это желание и сказал только, что не хочу и начинать, поскольку потом бросить трудно. С моей старухой чуть истерика не приключилась.