Закачка раствора не привела ни к чему. Вообще ничего толкового не получалось.

К вечеру появились геологи из треста и — надо отдать им должное — честь мундира защищать не пытались, были смущены и заметно встревожены. Карцев, стоя в переполненной будке, прислушивался к разговорам. «Антиклиналии… сброс… грабен… горе», — сыпались геологические термины, но чаще звучало: «газовый купол» и «колокол окремненных известняков». Середавин, видимо, прав: турбобур просверлил купол колоссальной пещеры, как бы подземного газового резервуара, созданного природой.

Казалось бы — радуйся душа, открыто богатое месторождение газа! Но это походило бы на радость ребенка, распотрошившего игрушку, чтобы узнать, что там пищит…

В округе фонтанируют нефтяные скважины с высоким суточным дебитом. Фонтанируют потому, что какие-то силы давят на пласты и выталкивают нефть на поверхность. Одной из сил таких является газ, сжатый до сотен атмосфер под твердым куполом окаменелых известняков. Выпустишь газ — и нефтяные скважины перестанут фонтанировать. Произойдет то, что можно видеть на старых, истощенных промыслах: «уда ни глянь— маячат там и сям качалки, мотаются черные коромысла с противовесами, точно лошадиные головы в знойный день, тянут с натугой нефть по чайной ложке…

Карцева пошатывало от усталости и голода, но он не уходил. Пусть еще сутки на ногах, все равно вытерпит. Разве мог он остаться равнодушным, видя то, что творится кругом? Да, имея на плечах голову, здесь за сутки узнаешь больше, чем в учебных комбинатах и вузах за долгие годы. Здесь люди с большим опытом ищут ответ на задачу, заданную природой, стараются докопаться до причин неудачи, пытаются исправить просчет, хотя и не знают пока, в чем он состоит.

Закончив совещание, Хвалынский велел Середавину продолжать закачку раствора. В помощь обещал прислать еще машин и людей.

Тут‑то Середавин, помня, что ему грозит увольнение за махинации с кернами, решил сыграть ва–банк. Прикинувшись этаким несчастненьким, обиженным, заговорил сиротским голоском:

— Так я же, Петр Павлович, уволен с мастеров. Я же воровством занимаюсь, присваиваю чужие керны. Мне даже удивительно, как можете вы доверять мне после всего…

Хвалынский шевельнул бровями. Не было ни времени, ни желания вступать в объяснения с Середавиным, но коль сам лезет на рожон да еще паясничает… И Хвалынский сказал, поморщившись:

— Бросьте вы строить из себя Петрушку! Приказ о вашем увольнении не издан, но за этим дело не станет. Заодно уж и в прокуратуру оформим материал. Очищу стол от докладных на вашу особу…

Середавин показал несколько золотых коронок, состроив таким образом своего рода улыбку. Как видно, директорское обещание вовсе не обескуражило его.

Осклабившись, он вкрадчиво спросил:

— А не кажется ли вам, Петр Павлович, что ситуация несколько изменилась?

— Не в вашу пользу, не в вашу… — парировал Хвалынский, сдерживая закипающее раздражение.

— Боюсь, что на этот раз — в мою… С прокурором придется объясняться, да только не мне. Я своевременно представил истинные керны, но руководству не истина дорога: важно замазать кавардак в подведомственном лабораторном хозяйстве. А ведь мои керны точно показали, что турбобур прошел зону нефтепроявления. И вот тому подтверждение! — ткнул он пальцем на вышку. — Расхлебывайте теперь сами, а козлом отпущения меня не сделаете — не по зубам!

Такой наглости Хвалынокий даже от Середавина не ожидал. Глаза его сухо блеснули. Теряя над собой власть, он шагнул к Середавину, но тут же спрятал руки за спину и стиснул зубы, понял, что Середавин только и ждет того, чтоб ринуться в свалку.

Люди, занятые по горло, не обратили на них внимания, а Карцев хотя и видел все это издали, но и он ничего не понял.

Ветер, отбушевав свое, наконец выдохся. Лохмотья туч еще пометались беспорядочно по небу, но к полуночи тоже исчезли. Тускло и неуверенно замерцали крапинки звезд.

На буровой словно и не заметили перемены погоды. До самого рассвета, простреливая тьму лучами фар, сновали самосвалы с глиной, тяжелые заливочные агрегаты беспрерывно качали раствор, а он все уходил и уходил в землю, и давление в скважине не менялось.

Не имея в руках документа об увольнении, Середавин не рискнул бросить работу и уехать домой. В будке была устроена загородка с маленьким столиком и топчаном, на нем мастер и прилег отдохнуть.

Над степью, словно вестник конца трудной и безмерно длинной ночи, засочился свет зари. Уже сутки ничем не нарушался и не ослабевал бешеный темп работы. Если что и настораживало Карцева, так только усилившееся зловоние газа. Возле устья оно стало просто‑таки нестерпимым.

Стояло полное безветрие.

Проверяя то и дело показания манометров, Карцев осторожно принюхивался. Запах газа проникал почему-то в амбар и даже в помещение дизелей.

— Н–да… Маленький ураганчик был бы сейчас в самый раз… — ворчали рабочие, жалея об утихшем ветре.

— Лучше большой ураган, чем маленькое отравление, — заключил Шалонов.

Карцев усмехнулся. Он знал Шалонова больше года, но дружба между ними не завязывалась. Шалонов был моложе лет на семь, к тому же не в меру болтлив и вертляв. Мог ли такой заинтересовать Карцева, вышедшего из того возраста, когда люди легко находят себе друзей! Но после выдвижения Шалонова помощником бурильщика Карцев понял, что его балагурство с претензиями на остроумие довольно примитивная маска, которую умышленно выдумал себе застенчивый и самолюбивый парень. Он страшно боялся прослыть невеждой в работе, поэтому высказывался о делах не прямо, а в завуалированных выражениях, прибегая к аллегориям, или ловко превращал свои высказывания в анекдоты. Ему ничего не стоило затеять полемику по пустяшному на первый взгляд вопросу, переливать из пустого в порожнее, но на самом деле он знал, что делал, и таким образом извлекал нужные сведения. Делам это не вредило потому, что Шалонов, не скупясь на всякие розыгрыши, фокусы и мистификации, к себе относился беспощадно.

Другого такого мастера на все руки, как он, в бригаде, пожалуй, не было. Шалонов знал работу любого человека и механизма на буровой, умел готовить пищу, стирать белье, подстригать Маркела «под бокс» и даже собственноручно сшил себе модные штаны. Он первый в бригаде научился управлять всем, что имело колеса или гусеницы, и только единственным предметом, который никак не поддавался ему, оставалась гитара…

Но не одни эти, разумеется, положительные черты Шалонова импонировали Карцеву: какая‑то бездумная Щедрость, с которой Шалонов стремился передать окружающим все, что знал сам, — вот из‑за чего Карцев к нему проникся самыми добрыми чувствами. Будь Шалонов его младшим братом, Карцев, видимо, и любил бы его, и лупил бы, и на руках носил.

Шалонов быстро поднялся во весь свой рост, ибо почувствовал себя «фигурой». И действительно, был бы он аховым специалистом, разве стал бы бурильщик прислушиваться к его мнению и советам и принимать их во внимание? Карцев ему доверял, а доверие всегда сближает людей.

Каждый новый день выламывал каленые кирпичи отчуждения в невидимой стене, окружавшей Карцева после возвращения с курсов, и брешь постепенно расширялась. Неожиданно перед рабочими появилась большая цель: ликвидация аварии, а движение к большой цели, как известно, всегда объединяет людей.

— Так вам ураганный ветер нужен или хватит на первый случай сквознячка? — спросил Карцев рабочих.

— Хорошего понемножку… — сказал Шалонов и полез снимать на вышке щиты ограждения, чтобы потоком свежего воздуха сносило газ с площадки.

Работу не прекращали. Последние полчаса, судя по показаниям манометров, давление в трубах установилось такое, что, возможно, скважина скоро утихомирится. Карцев стал подумывать о том, что пора, пожалуй, облегчить раствор, разбавить водой. Но его смущало странное противоречие: если карстовые пустоты в земле закупориваются, то почему усилилось зловоние газа? Откуда он просачивался? Конечно, можно надеть противогазы, но это не выход.