— Ты вечером свободна?
— А что?
— Я хочу пригласить тебя…
— В ресторан? Так до получки еще целая неделя! — воскликнула Лана, пряча под ресницами запрыгавшие в глазах чертики.
— Что ж, я, по–твоему, живу без финзапасов?
— Все равно в ресторан не пойду.
— Я к себе домой приглашаю.
— Это еще зачем?
— Есть очень важный разговор. Жизненно важный. Да ты знаешь о чем…
Вот уж не представляю!
— Ну ты же сама сказала, что наш задрипанный участок — место не совсем подходящее для объяснений.
— А–а-а… Вот ты о чем… Лихо закручиваешь.
— Я такой!
Лана засмеялась:
— Ладно, приду на днях, если ничто не помешает.
— Э! Я насчет сегодня… Я хочу…
Лана приложила палец к губам и, крутнувшись на каблучках, ушла. Павел залюбовался ею: не идет, а плывет! Такой воздушной походки он не видел ни у одной женщины. С Катериной надо разделываться немедленно. «Нынче же! — решил Павел. — И лучше где‑нибудь на нейтральной территории». Он подошел к Катерине и тоном приказа велел:
— После работы — в лес!
Катерина обрадовалась. Ей самой хотелось посидеть спокойно в тени под липами, послушать голоса птиц, подышать лесным воздухом, а Павлу, к тому ж, и пива попить в павильоне. Последнее время они так редко бывают вместе! Неожиданная поездка за город — настоящий праздник для нее.
От метро «Молодежная» проехали недолго на автобусе и углубились в промытый дождями, высушенный солнцем Кунцевский лес. Стояло знойное предвечерье, в кронах деревьев истомно бормотали горлинки, от сосновых стволов умиротворяюще веяло ароматным теплом, под ногами хрустели упавшие ветки сушняка.
Ох, этот громкий хруст хвороста, эти сухие сосновые иголки, липнущие к голому телу… Уж сколько лет прошло, а зуд от их ядовитых уколов не покидает Катерину, не исчезает, и, видимо, не исчезнет никогда. На этом хрупком мусоре в этом самом лесу, едва ли не на этом же месте, она зачала Максимку. Нетерпеливый покойный муж не захотел ждать две недели, пока их распишут в загсе, привел сюда, пригрозил бросить, если она станет упрямиться. Давно нет мужа, давно Максимка бегает в школу, а то, что было, не забывается. Но зачем именно сюда привел ее Павел? Непонятное что‑то творится с ним последние дни, словно избегает ее. Или на самом деле очень занят? Раздражительный стал, недовольный всем. Обидно Катерине. Все чаще курит она ночами в одиночку, но старается виду не подавать, боится потерять и то, маленькое, что досталось на ее долю.
Катерина присела на газету, расстеленную под деревом среди «петровых батогов» с голубыми пуговками соцветий, пригласила взглядом Павла сесть рядом, но он сделал вид, что не заметил, подался собрать цветов. Ходил долго и нарвал одной только белопенной нивянки. «Нивянка… Нивяночка… Нивянская… Лана…» — шептал он, распаляясь мечтой о ней, и, зажмурив глаза, видел, как шевелятся темные от помады Ланины губы, слышал кружащие кровь намеки, что‑то неуловимое, недосказанное.
Павел даже лицом потемнел, задышал чаще. Нестерпимо захотелось схватить ее легкую, воздушную на руки и нести, нести перед собой, как ясное теплое солнышко. «Почему не она на месте Катерины? Вот еще привязалась! Зовет… Не терпится ей… Эх!» — Павел спустился с небес на землю и направился к Катерине. Протянул пучок нивянки.
— Ах, какие! — стала перебирать она цветы, нежно шепча что‑то, затем подняла взгляд на Павла, стоявшего опершись плечом о дерево, спросила:
— Ты, наверное, очень намотался сегодня?
— А что?
— Какой‑то ты не такой…
— Не пори чушь!
Катерина промолчала. Лесное гулянье не клеилось, а тут еще и пиво в павильоне закончилось. Настроение у Павла совсем упало. Катерина поежилась, встала, едва удерживая слезы, одернула платье, поправила прическу. Пошла молча к дороге, Павел — за ней, так и не начав разговор, из‑за которого приехал сюда. Не хватило духу. Молча сели в автобус, молча вышли из него и также молча направились к метро. Павла не на шутку стало пугать непривычное безмолвие Катерины. В надежде как‑то раскачать ее, он принялся насмешливо декламировать.
Мы с нею шли… Она молчала,
И я торжественно молчал.
Она ни слова не сказала,
И я же столько ей сказал…
И так мы шли и шли унылы,
Пока пришли в знакомый двор.
На том и кончился наш милый
И развеселый разговор.
…Максимка что‑то мастерил на кухне у стола. Увидел Павла, вскочил обрадованно, поздоровался. Катерина дала мальчику поесть и удалилась в комнату, где сидел Павел, подперев рукой голову, и тоже примостилась на краешке стула. Вечерний с прохладцей воздух стал проникать через открытый балкон, лаская натруженные ноги Катерины. По углам сгущались сумерки. Павел злился на себя, на свою мягкотелость. Надо было не тянуть волынку, а объясниться в лесу, как решил было вначале! А сейчас… в этой комнате, где каждая вещь вызывает ненужное воспоминание, возрождает прошлое в идиллических красках, затевать речи о расставанье гораздо труднее. Но нужно. Эх, была — не была! Или грудь в крестах… Все равно сюда он больше не вернется. И вздохнув побольше воздуха, Павел сказал:
— Давай, Катерина, разойдемся, чем так жить… Расстанемся без скандалов, без неприятностей. Нас ведь ничего не связывает. Да между нами ничего особенного и не было. Что поделаешь? Разные мы… Не получилось. Ведь, правда? А я, чтдб не мозолить тебе глаза, попрошу перевод на другое предприятие. Уйду совсем.
— Паша, ты же пива даже не пил сегодня! Опомнись! Как ты можешь говорить такое? Зачем нам расставаться? Разве я тебе чем‑то не угодила? Разве я тяну тебя в загс или заставляю содержать детей? Я просто люблю тебя, Паша. Люблю! Мне без тебя… Погоди, Пашенька, не надо спешить. Если я в чем провинилась, я сделаю все, как ты хочешь. Чтоб тебе со мной было хорошо. Я ж к тебе так привыкла! И ребятки… — взмолилась Катерина, видя, что он порывается встать. А глаза ее… Они опять стали, как у ребенка — слабого и непонятного никому. Первая вскочила на ноги, прильнула к плечу Павла. Поцеловала торопливо раз, другой, оглянулась на дверь. Дрожащие руки стали раостегивать пуговки на халатике. Павел досадливо отряхнулся.
— Брось дешевые штучки!
— Боже мой! — простонала Катерина, закрыв лицо руками, и обмякла.
«Ага, самое время уносить ноги!» — воспрянул Павел, мучимый любовной тоской по Лане. Встал, шагнул к двери. С порога оглянулся на Катерину. Губы поджаты. Не плачет. Лишь побледнела и крепко сцепила под грудью руки, чтоб не выдать дрожь. Гордая. Топнула ногой, словно поставила точку, и отвернулась. Тем лучше.
Прикрыв осторожно дверь, Павел чуть ли не бегом удалился.
Лихие страннички
С утра ходит по участку незнакомый черноволосый гражданин, отзывает в сторонку рабочих, беседует с ними, расспрашивает о чем‑то, записывает в блокнот. Незадолго до обеденного перерыва этот кудрявый незнакомец лет тридцати подошел к Катерине, приветливо поздоровался, улыбнулся обаятельно, назвал себя членом комиссии главка, проводящей проверку деятельности завода. Он заранее извиняется за то, что оторвет ее, передовую работницу, на несколько минут. Это в интересах общего дела, высших, так сказать, целей, поэтому он не может обойти ее, ударницу коммунистического труда, члена завкома профсоюза, и не задать несколько вопросов.
— А я смотрю — ходит человек по пролету, подумала — корреспондент, — сказала Катерина.
— Нет, Катерина… м–м-м… — протянул член комиссии и заглянул в блокнот. — Катерина Ивановна, у нас задачи более широкие, чем у газетчиков. Мы стараемся выявить истинные причины, мешающие нормальной работе всех заводских звеньев. Дело крайне нужное, не так ли?
