Голая рука Валюхи ласково теребила чуб Карцева, голова покоилась на его груди… А мысли Карцева кочевали в завтрашнем дне. Спросил:
— Поедешь со мной в Нагорное?
— Когда?
— Утром завтра.
— И надолго?
— Навсегда.
Валюха радостно улыбнулась, приняв его слова за милую шутку. А он, заласканный, захлестнутый любовью, только сейчас сообразил, что начисто запамятовал, не удосужился рассказать ей о своем внезапном отъезде на курсы. Теперь он сказал ей.
Валюха села на кровати, бросила руки на колени.
— Что ж ты со мной делаешь? Как же уехать вот так, сразу? А потом что?
— Потом будем жить. Вместе. Или не хочешь?
— Хочу! Только… как?
— Разве ты не знаешь, как живут муж с женой?
— А хвосты? Ведь сколько ^хвостов, дролюшка!
— Хвосты надо рубить. Разом. Всё.
— Погоди, милый, все так неожиданно… Дай подумать чуток. В Нагорное… А в Нагорном свекровь живет, тетушка моя, пропади она пропадом! Маркел припрется… Такое пойдет — жизнь проклянешь. Так нельзя начинать.
— Значит, не поедешь?
— Я прямо не знаю… Ошарашил ты меня. Как‑то несерьезно все это. Прыг–скок, как в детской игре.
А ведь рай на земле дается не так просто! Во сне только бывает чудо… Ну что ты смотришь? Разве я не права? Хоть бы посоветовался со мной, если уж решил в жены брать. А то получается вроде не человек перед тобой, а собачонка: свистнул — она и побежала следом. Нехорошо ты поступаешь со мной…
На глазах Валюхи блеснули слезы. Карцев, уязвленный ее рассудительностью и недоверием, буркнул:
— Понятно. Извини, если это так сложно для тебя Если жалко сбросить хомут…
Валюха провела ладонями по лицу, словно умываясь.
— Ну хорошо, поеду, поеду… — зашептала она, прижимаясь к нему. — Побегу сейчас собираться. Маркел уйдет в ночную, я приготовлюсь.
— Документы не забудь.
— Знаю: без бумажки мы букашки…
Валюха вскочила на пол, взглянула мимолетна в зеркало, висящее у двери, безотчетно–изящным движением поправила взлохмаченные волосы и опять опустилась на краешек кровати.
— Знаешь что, дролюшка, а ведь ты совсем не думал обо мне, когда собирался на курсы, — сказала она печально, и ее лицо затуманилось.
— Что ты говоришь, Валюша? Я люблю тебя! Зачем мне все, если ты не со мной!
— Не знаю, зачем нужны довески…
— Почему ты хочешь со мной поссориться, Валюша?
— Я не хочу, я больше не буду. Поедем. Только давай утром. Я приду к семичасовой электричке. Будет еще темно. Хорошо?
— Понимаю: меньше любопытных глаз. Встречу тебя на автобусной остановке возле станции.
Валюха торопливо собралась, поцеловала его на прощанье и ушла.
Карцев рассчитался с хозяйкой, недовольной отъездом квартиранта (опять ищи приличного жильца), упаковал немудреные пожитки. Делать больше было нечего. Взял журнал, перелистал страницу, другую. Читать не стал. Подумал о том, что можно предположительно ожидать в ближайшем будущем, и улегся в постель. Задремал под тихие звуки радио, но настоящий сон не приходил. Карцев ворочался с боку на бок, что‑то ему мешало, казалось, лежит не на матрасе, а на острых камнях. «Что такое?» — пошарил он рукой и нащупал под боком маленькую угловатую штучку. Включил свет. На ладони лежала оброненная Валюхой сережка. Улыбнулся, зажал в кулаке, да так и уснул.
* * *
…В условленный час Карцев прохаживался у входа на вокзал с двумя билетами в кармане. Он понимал, что Валюхе хочется избежать встречи со знакомыми, поэтому и просила уехать пораньше. Но вот уже подошла семичасовая электричка, приняла пассажиров и постучала по рельсам дальше.
Прошло еще полчаса — Валюха не появлялась. Услужливое воображение живо подкинуло Карцеву добрый десяток веских причин, по которым женщина в положении Валюхи не может явиться вовремя на поезд, чтоб навсегда уехать от прежней жизни. Надо набраться терпения, впереди поездов много.
Карцев вошел в зал ожидания, встал у окна так, чтобы видеть остановку автобуса. На улице совсем уже развиднелось, стрелки электрочасов скакнули на полдевятого. Автобусы прибывали и отходили, беспокойство Карцева росло. Оставив наблюдательный пункт, он направился к выходу покурить и вдруг нос к носу столкнулся с Сашей Деминой.
Он не встречал ее после той вечеринки у Алмазовых, но запомнил. Увидев, кто перед ней, она радостно улыбнулась, сдернула перчатку, протянула теплую, чуть шершавую руку.
— Давно ждете? — спросила Саша, взглянув на часы.
— М–м… — промычал Карцев что‑то нечленораздельно и уставился на нее с откровенным недоумением.
— Значит, на курсы?
Он кивнул, соображая, откуда у этой Саши такая полная информация и что означает появление ее на вокзале.
— Я ведь тоже очень хочу на курсы повышения квалификации сварщиков. Все только обещают, а когда… — вздохнула коротко Саша и погрозилась: — Но я нажму на них, не отвертятся!
Сообщая это, Саша как бы спрашивала глазами, доволен ли будет Карцев, если они встретятся в стенах учебного комбината нефтяников.
— Вы ведь на пол года уезжаете?
Он кивнул утвердительно и посмотрел с нетерпением в окно на автобусную стоянку. Саша перехватила его взгляд, сказала, спохватившись:
— Як вам с поручением от Вали Алмазовой…
Открыв сумочку, она стала что‑то в ней искать, не замечая, как изменился в лице Карцев.
— Валя извиняется, что не смогла сама прийти. Иакра не отпустил ее с работы. Попросила меня передать вам деньги для ее свекрови. Вот, пожалуйста, адрес здесь указан, — протянула Саша пакетик.
Карцев потемнел, рука его вздрогнула, когда он принимал от Саши конверт. Он все понял. «Нет, не может быть! — чуть не вскрикнул он, сжимая в кулаке пакетик. — Просто Валюха не успела, ей нужно уволиться с работы, собрать вещи… Она все написала, сейчас узнаю…»
По радио объявили приход очередной электрички. Карцев взял чемодан, сказал Саше: «До свидания», пошел на посадку.
В пустом тамбуре разорвал конверт, прочитал:
«Дролюшка! Никогда ничего не писала я так трудно, как это письмо. Пришла от тебя, покидала на скорую руку в чемодан вещички и задумалась. Что же я делаю, непутевая? Ведь ты вгорячах сказал: «Бросай все и едем вместе!» Легко оказал, просто, как в кино пригласил.
Говорят, у тех, кто долго ходил в кандалах, навеки остаются знаки — шрамы на лодыжках. А как же у меня, если кандалы еще не сброшены вовсе?
Судьба мне послала тебя, чтоб разбудить во мне человека, чтоб я поняла, чего стою. Тебе не доставило труда это сделать, и ты сделал. А когда я полюбила тебя до боли в сердце, когда жизнь моя закачалась на острие, ты, не долго думая, напросился на курсы.
Человечно это? Подумай сам.
Осуждать тебя не за что: ты такой, какой есть. И решения твои такие же неожиданные, и поступки необычные. Ты не похож на других, известных мне, потому и люблю тебя. Но что делать, если характер у меня скверный и гордость не по уму? Они‑то и не прощают легкость, с которой ты обошелся со мной. Но, может, оно и лучше, когда все открывается сразу. По крайней мере, честно.
Хотелось любить тебя, как равного, а не как собака своего хозяина. Раззарилась я на большое счастье, но видать… (Дальше было густо зачеркнуто и осталась лишь последняя фраза.) Упилась с тобой короткой радостью — и прощай. Эх, окаянная я!»
Дочитав, Карцев стиснул зубы. Сложил письмо, опять развернул. Перечитывать не стал, скомкал, сунул в карман. Выбил из пачки сигарету, закурил. Пальцы машинально отбивали дрожь на железке дверного окна, взгляд бесцельно шарил по пролетающей мимо заснеженной полосе отчуждения, не натыкаясь ни на что, кроме поникших старцев–бурьянов.
Бросил докуренную сигарету, прижался горячим лбом к промерзшему насквозь косяку, полез в карман за следующей сигаретой и прикоснулся к чему‑то острому, угловатому. «Сережка Валина», — вспомнил он и резко, с силой сжал ее между пальцев.
Казалось, в самое сердце уколола острая боль.
«Нет мне прощенья — права Валюша. Сто раз права! Встретил впервые в жизни счастье настоящее и посчитал, что получил его, как должное, как подарок на именины. Ничему не научили ни беда, ни прежняя жизнь. Тютюшкался со своей обидой на всех и вся, занимался собственной персоной, из‑за честолюбивой опаски застыть надолго неучем–верховым пустился при первом же случае выбиваться в люди! Думал больше о себе, а не о человеке, который распахнул навстречу тебе душу. Ранил жестоко, бессердечно, не оценив ни силу, ни глубину ее чувств. Как же могла она поверить в искренность, в серьезность твоих намерений?» — казнил и позорил себя мысленно Карцев.
