Галя, эффектная, похожая на манекен с витрины центрального магазина, согласилась. Двадцать пять рублей на улице не валяются, это как раз то, чего не хватает ей на умопомрачительные трусики–пояс, только-только появившиеся в продаже.
Старшей над ними Ключаревская оставила бригадира Лану Нивянскую и, завершив рабочий день записями в журнале, отбыла домой. Ветлицкий тут же стал шептаться о чем‑то с Лелей, Галей и Ланой, после чего девушки, похихикав, исчезли.
Зайдя в пролет, приемщик Чухачев увидел Ветлицкого в профиль, обозначенный падающими сбоку закатными лучами. Что‑то задиристое, азартное во внешности начальника участка насторожило Чухачева, как впрочем и неожиданный вызов на завод. Однако, пройдя туда–сюда по участку, он успокоился. Ничего особенного, привычные кавардак и неразбериха. Как всегда чего‑то вовремя не изготовили, не додали, а когда клюнул петух — аврал!
Самонадеянный здоровяк Чухачев считал себя неотразимым кавалером. То, что он женат, роли не играло. Он то и дело заводил с женщинами игривые разговорчики, хотя не видел среди них достойных себя. Красивых же девушек опасался, близких знакомств с ними избегал, был осторожен, помня, сколько руководителей погорело из‑за всяких красоток, сколько карьер загублено — не счесть! Хитрые чертовки, но Чухачева им не провести!
«Принесло его больно рано, шляется по пролету, — подумал с беспокойством Ветлицкий, наблюдая за приемщиком. — Еще начнет чего доброго выспрашивать, кто да что на каком прессе делает, а это вовсе не в наших интересах. Более того, — это срыв начатой операции. Надо сплавить куда‑нибудь этого Чухачева до копна смены».
На глаза Ветлицкому попался Кабачонок. И тут его осенило. Пустился мастеру наперерез, спросил:
— Деньги есть?
— Де–е-еньги? — протянул тот и засмеялся. — Стал бы я околачиваться здесь с деньгами! Хе! Давно бы сидел в пивной в Нескучном саду.
— Ну и отправляйтесь в пивную, да прихватите с собой Чухачева. Деньги вот… Тридцатки хватит? — протянул Ветлицкий.
Кабачонок заморгал глазами.
— Что здесь непонятного? Надо увести Чухачева, а к концу смены доставить обратно.
— Тепленьким? — сообразил мастер.
— Именно таким, Петр Афанасьевич. Помучайтесь разок во имя общего дела.
— Хе! Я готов мучиться так хоть каждый вечер! — ухмыльнулся мастер, сунув деньги в карман. — Однако граммов по семьсот пережитка осилить придется…
’— Какого пережитка?
— Прошлого, настоящего и будущего… Чухач этот, черт, дует, видать, как буйвол.
Узнав, что продукцию предъявят лишь в конце смены, Чухачев приблизился к Ветлицкому, заворчал недовольно:
— У вас тут еще конь не валялся, а вызываете. Безобразие!
— Продукция делается, — ответил Ветлицкий сдержанно. — Вы пока отдохните, погуляйте, а часика через три–четыре приходите. Будет самый раз.
Появился Кабачонок, переодетый в чистое, с приглаженными мокрыми после умывания волосами, подмигнул Чухачеву. Они поговорили коротко и подались за ворота.
Ветлицкий прошел к одношпиндельным прессам, остановился возле Катерины, спросил, как дела у ее ученицы, скоро ли освоится.
— Сообразительна, но нетерпелива. Завидует тем, у кого лучше получается.
Это хорошая зависть, Катерина.
— Зависть есть зависть, какая б она ни была.
— Хм… — почесал Ветлицкий затылок, а Катерина, продолжая работать, молвила со вздохом:
— Рассказывала мне, детство у нее было нелегким, потому и старается поскорее встать на ноги. Бережливая достанется кому‑то хозяйка…
— Вы сделайте ее прежде специалисткой по своему образу и подобию, а потом уже замуж выдавайте, — засмеялся Ветлицкий.
— Какая я специалистка? Я тягловая сила. Моя специальность — это вчерашний день завода. Не мне вам рассказывать, Станислав Егорыч… Это все равно, как если б кругом работали экскаваторы, бульдозеры, а я по старинке — лопатой. На политзанятиях говорят: «Человека создал труд». Однако я не вижу, чтобы молодежь сильно рвалась в рабочие. Родители стараются вывести чад своих в люди… В артисты, куплетисты, балерины — они качеством повыше.
— Вы впадаете в крайности, Катерина. Государство не может существовать без интеллигенции так же, как человек без головы.
— А если сам интеллигент без головы? Если у него одна забота: устроиться где полегче, где безопасней да денежней? Бумаги, например, перекладывать из ящика в ящик по канцеляриям. Без такой интеллигенции тоже не обойтись? — Катерина передернула плечами, посмотрела на стоявшего слева Ветлицкого и ткнула пальцем в станину пресса. — А вот на такой гроб с музыкой и арканом никого не затащишь, кроме бедных лимитчиц вроде Зины.
— Тут вы правы. В столице рабочей силы в избытке, а приходится набирать из деревень. Не от веселой жизни это.
— Да уж так, если рабочие руки нужны позарез, — вздохнула с печальной усмешкой Катерина, и опять ее белое округлое колено закачалось ритмично вверх–вниз, и замелькали опять проворные руки, исполняя едва уловимые для глаз вариации.
Едва Ветлицкий вошел в свою стеклянную конторку, как на пороге появилась Зина. Он посмотрел удивленно на нее, на часы.
— Ты чего здесь так поздно?
— Як вам, Станислав Егорыч…
— Ну, садись, что у тебя? Хотя, погоди, не садись! — спохватился он, покосившись на голубенькое под цвет глаз девушки платье и на засаленные спецовками рабочих табуреты.
— Як вам, — повторила Зина, переступив с ноги на ногу.
— Я так и понял, — усмехнулся подбадривающе Ветлицкий. — Какая нужда у тебя?
— Станислав Егорыч, поставьте меня на другую работу.
— На другую? А эта что, уже разонравилась?
— Нет, я буду учиться у Катерины. Мне бы что‑нибудь, на время. Что скажете — буду делать. Я могу в другую смену убирать, переносить. Я привычная.
Ветлицкий потер озадаченно лоб. Глаза девушки умоляли, лицо какое‑то беспомощное, вздрагивающее.
— Ты, Зина, что смеешься, что ли? Или не знаешь, что закон запрещает работать по две смены?
— Мне очень нужно! Очень… — она опустила голову и вдруг всхлипнула. Ветлицкий смущенно кашлянул.
— Вот еще не хватало… Перестань… — положил он успокаивающе руку на худенькое плечо девушки. От ее волос пахнуло чем‑то знакомым, очень знакомым. И тут он вспомнил: то был родной запах материных кос. В сердце Ветлицкого плеснулась нежность, и он промолвил натянуто:
— Ты совсем того… Наряды, что ли, понадобились? Чего тебе вдруг приспичило?
— У меня… у меня… пропали деньги… ученические, всхлипывала Зина. — Не на что дожить до получки, а взаймы никто не дает.
— Фю–ю-ю!
Ветлицкий отступил на шаг, посмотрел на ее мокрое лицо.
— Почему молчала, что тебя обокрали?
— А кому говорить? Стыдно… Дура я деревенокая.
— Значит, решила по две смены работать на голодный желудок? Ну, знаешь…
Зина, опустив голову, теребила концы пояска на платье.
— Всыпать бы тебе за такое поведение, да уж ладно… Денег на прожиточный минимум сообразим. Завтра. А пока… — Ветлицкий вынул из кармана конверт с полученными по приказу Круцкого премиальными для рабочих, протянул Зине червонец. — Вот, возьми пока…
— Нет! — вспыхнула она. — Я хочу сама! Позвольте только, я хоть сутки не выйду из цеха, я буду работать, как… как…
Ветлицкий сунул деньги Зине в кармашек и, отстранив ее рукой, вышел в пролет. И уже не видел, как посветлели глаза, смотревшие ему в спину, ни кроткой улыбки, вздрагивавшей на припухших от слез губах Зины. Он шел, бормоча сердито себе под нос:
— Дер–р-ревня… чер–р-рт! Сидела бы при материной юбке, работала в своем колхозе, так нет! Живет впроголодь, да еще и обворовывают растяпу!
Ветлицкий любил деревню, но не любил деревенских. С детства не любил. Он вырос в городе, в рабочей семье: отец на заводе собирал станки, мать делала на фабрике спички, зарабатывали неплохо, но дома всегда чего‑нибудь не хватало. Волжские города, как известно, никогда не отличались изобилием… Другое дело — в деревнях. Старшая материна сестра жила возле Челновершин, младшая — в Елховке. Хорошо жили, хитро, а потому и прибыльно. Приезжали с мужьями в город торговать квашениной, солониной, убоиной, жили у городских родственников на дармовых харчах, занимали их квартиру и хвастали во хмелю своей оборотливостью и другими славными качествами.
