Если бы заклинание не удалось, Аллегри, скорее всего, разбился. Однако магия, хоть и слабо, но сработала. Этого хватило почти на весь полет.

Почти, потому что за Стеной магия вдруг исчезла. Аллегри рухнул.

С трудом приподнявшись — при падении он сильно ударился коленями и локтями, он огляделся.

От горизонта до горизонта раскинулось море песка. Вдалеке ветер сдувал барханы, и они медленно, словно нехотя переползали с места на место. Почти как живые существа.

От них шел звук, как от медных труб; песок под ногами тихо звенел. Аллегри встряхнул головой. Откуда-то еще доносились колокольчики.

Все-таки не зря это место называли Поющей Пустыней.

Горы отсюда виделись сплошной серой массой. Где-то там, посреди этих хребтов, что вздыбились между Осеморем и песком, стоял Храм Музыки.

Аллегри поднял свои сумки. Из бурдюка пролилось; он выругался: плохо закрыл перед прыжком. Теперь питья оставалось меньше чем на день. Аллегри с тоской смотрел, как звенящий песок впитывает воду.

Стена со стороны пустыни была выщерблена песками. Какие-то кирпичи выпали, какие-то раскрошились.

Солнце тем временем уже закатилось за Стену, и на песок теперь падала гигантская тень, сумеречно-синяя; ветер усиливался, отчего казалось, будто по пустыне двигается оркестр из невидимых музыкантов.

Аллегри достал карту. К Храму музыки вела тропинка между двумя самыми высокими пиками, в нескольких днях пути от этого места. Если идти вдоль хребтов, то опасность заблудиться сводилась к нулю… Да и шанс найти воду там был куда выше, чем здесь. Однако после Тотен-Лихта, с его странным светом, Аллегри не доверял горам.

Следовало идти сейчас, пока спала жара. Пока у него есть хоть какие-то силы.

О нет, вовсе не солнце оказалось главной опасностью в Поющей пустыне. Аллегри понял это очень скоро.

Во-первых, песок засасывал. Стоило остановиться хотя бы на минуту, как ноги погружались до щиколоток. Может, это и не так много, но вытаскивать их снова и снова было очень утомительно. Во-вторых, пустыня пела. Аллегри несколько раз поймал себя на том, что, заслушавшись, идет совсем не в ту сторону.

Теперь он понимал, зачем пустынникам эта их бесконечная Стена.

Аллегри не заблудился только потому, что боль время от времени перебивала все остальные ощущения.

Он ориентировался на Луну, которая висела прямо над горами, освещая снежные шапки на пиках таинственным сиянием.

Ближе к середине ночи Аллегри остановился, чтобы смочить губы водой. И заметил что-то странное.

Ветер стих, пустыня едва слышно гудела. Вдали, как морская гладь, волновалась поверхность песка.

На ней вдруг появились блики. Они вспыхивали в разных местах, и тут же пропадали, оставляя за собой легкий звон — как если бы кто-то прошелся монетой по хрусталю. По барханам пробежали разноцветные сияющие ленты. Какие-то из них изгибались, другие скручивались в спирали. Каждая звучала с определенной тональностью. Легко узнавались клавесин и колокольчики. Одна — голубая — линия походила на высокий женский голос, который пел на неведомом языке.

Он увидел, как по песку забегали маленькие холмики. Вдруг из одного выскочило что-то среднее между рыбой и змеей. Оно раскрыло полупрозрачные, светящиеся золотом крылья-плавники, спланировало и снова нырнуло в песок.

Аллегри увяз по колено, прежде чем смог очнуться. Он даже забыл, зачем остановился, хотя бурдюк уже был развязан и поднесен к губам.

Пришлось откапывать, и быстро, потому что сумки тоже погружались в песок. Мелодия между тем не затихала, наоборот, к ней присоединялись все новые и новые голоса. Больше сил ушло на то, чтобы не отвлекаться, чем на попытки освободиться.

Музыка стала еще громче. Аллегри обернулся. Область со светящимся песком расширялась. Не слишком быстро, но и не так уж и медленно.

Художник отряхнул песок со штанов, взял сумки и медленно, пошатываясь, направился в сторону гор. Ему не хотелось проверять, как подействует на него музыка вблизи.

Всю оставшуюся ночь он просидел под высокой скалой. Песок сюда не доходил; но звук было слышно. К тому же навалилась слабость, и слабость нехорошая. Лихорадочная.

Он приложил руку ко лбу. На ладони остался липкий, холодный пот.

Аллегри встретил рассвет почти в беспамятстве. Очнулся он только потому, что ужасно хотелось пить.

Он устало прикрыл глаза ладонью. Это была очень длинная ночь. В голове все еще звучала музыка пустыни.

Аллегри не стал возвращаться в пустыню, а пошел по узкой полоске травы у подножия гор. Но даже и сюда доносился звон песка, и это потихоньку сводило его с ума. Казалось, будто кто-то невидимый и настырный преследует его с колокольчиком в руках.

Солнце поднималось. Кажется, оно не имело понятия, что на остальной части континента сейчас весна, а не лето, что ему полагается быть чуть теплым и ласковым. Аллегри сам не заметил, как разделся почти донага. Его сжигало солнце, и казалось, что и внутри него самого пылает огонь.

Перевалило за полдень. Солнце стояло так высоко, что увидеть его можно было, только задрав голову. Немногие тени и те — скрылись. Аллегри видел, как рябит холодный воздух, спускаясь с гор, однако даже он успевал нагреться, пока доходил до художника.

Художник сел сел на песок, покрыв голову рубашкой, и позволил себе маленький глоток воды. Затем, чтобы не возникло искушения выпить еще, наскоро завязал бурдюк и резко встал. Перед глазами поплыли темные мушки, заболела голова. То есть, болела она и раньше, но не так…

Аллегри встал на четвереньки, надеясь, что так станет легче.

Ни единого облачка, и постоянно что-то звенит, не то песок, не то у меня в голове, подумал он. Из носа что-то вытекло. Он с каким-то отстраненным недоумением рассматривал растущую гроздь красных точек на сухой, выжженной траве.

В следующий раз Аллегри обнаружил себя возле скал, ночью. Голова раскалывалась. Перед ним стоял маленький человек. Аллегри разглядел его только потому, что на веках у того святящейся краской был нанесен рисунок, повторяющий контуры глаз. В руке он держал копье, расписанное такими же символами.

Художник попытался встать. Карлик издал странный звук, похожий на угрожающий клекот.

То ли это была слабость после солнечного удара, то ли еще что, но тело не повиновалось ему. Честно говоря, он бы так и лежал и умер, ели бы не человечек с копьем.

Пустыня вновь светилась. Спустя какое-то время появились рыбозмеи, только в этот раз они не стали играть, а, собравшись в стаю, направились к Аллегри.

Карлик поднял руку в приветственном жесте. Одно из существ, подлетев достаточно близко, рассыпалось в золотую пыль. Через мгновение на этом месте стоял человечек, практически неотличимый от первого.

Скоро вокруг Аллегри образовалась толпа. Эти… дикари беспрерывно клекотали и галдели, время от времени тыкая в него копьями, однако, не нанося особого вреда.

Затем они связали его, и, как какой-то трофей, взвалили себе на плечи. Аллегри понял, кого они ему напоминали — муравьев. Такие же мелкие, деловитые, и для своего размера — удивительно сильные. Впрочем, мысль была смутной, в голове гудело.

Некоторое время они шли по песку, рядом со скалами, больше смахивающими на каменный забор, так плотно они друг к другу стояли. Аллегри провалился в сон, а когда снова пришел в сознание, то заметил, что он уже не в пустыне. Теперь его несли по узкой лестнице, вырубленной в скале. Небо отсюда выглядело как полоса темного шелка с серебряной вышивкой.

Прошел, наверное, час, прежде чем они дошли до вершины. Аллегри почувствовал дуновение ветра, по-зимнему свежего, и оттого проснулся. Созвездие Кубка, которое в Архипелаге Чайка всегда висело на горизонте, а здесь — наверху, наполовину скрылось за скалой. Он заметил, что по небу в северной стороне поднимаются какие-то огоньки, затем увидел то, что заставило его забыть обо всем на свете.

Карлики шли по гребню горы, одной из самых высоких в осеморской гряде. Выше были только два пика неподалеку, меж которых, освещенный лунным светом, стоял Храм Музыки.