Когда я проснулся в комнатке одной из китаяночек, всё было далеко не нормально. Я совершенно не помнил, как туда попал. Форма валялась в беспорядке на полу. Её аккуратно свёрнутый аодай лежал на стуле. Голая китаяночка, лёжа рядом со мною, со смешками сообщила, что я был «буку пьяный» и сразу же заснул. Но теперь-то я в порядке, и не против номер один скорячок?

— Конечно. Сколько?

— Четыре тысячи Пи.

Девушка была красивая, не такая худая, как вьетнамки, хотя и с такими же длинными прямыми чёрными волосами, портила её лишь жёсткая деловитость во взгляде. Даже не подумав о том, что четыре тысячи пиастров — это больше тридцати долларов, я ответил: «Конечно. Почему бы нет? Четыре тыщи, замётано». Порывшись в бумажнике, я вытащил пачку оранжевых банкнот с тиграми и драконами. Она тщательно их пересчитала, залезла на меня и сделала мне скорячок, который действительно был номер один, хотя четырёх тысяч не стоил.

Мы закончили наши дела, оделись, и она отвела меня обратно, переведя через улицу обратно, в «Синий георгин». Макклой всё ещё был там, на коленях его сидела девушка. Я не поверил собственным глазам: австралийцы распивали очередную бутылку скотча.

— Ну и как тебе Ланг? — спросил уоррент-офицер. Так я узнал, как зовут эту девушку.

— Хороша, но дорого.

— Ага, они тут избалованы.

Раздались тяжёлые удары в дверь. «Чёрт! — сказал «осси». — Военная полиция! Так, янки, давайте-ка вон под ту кушетку». Он толкнул меня с Макклоем к софе у стены. Судя по всему, бар стоял в районе, в котором американцам после наступления определённого часа находиться запрещалось. Мы залезли в узкое пространство под кушеткой, и я помню, как глядел оттуда на две пары сверкающих чёрных ботинок с белыми шнурками, которые топтались дюймах в шести от моего лица, не больше. От виски и нелепости ситуации меня стал разбирать смех, и Макклою пришлось зажать мне рот рукой. Несколько минут полицейские топали ботинками по комнате, затем убедились, что американцев нет. Хлопнула дверь.

Уход полицейских послужил нам сигналом. Поблагодарив «осси» за виски и за то, что спрятали, мы вышли на улицу и, вдыхая влажный ночной воздух, направились в Гранд-Отель. Там мы обнаружили Питерсона с Локером, они пили на веранде ром в компании моряка с норвежского торгового судна. Питерсон, глаза которого уже остекленели, представил нас норвежцу — высокому блондину с лицом, украшенным красными и синими прожилками.

«Фил, Мэрф, этот моряк — отличный мужик! — сказал шкипер заплетающимся языком. — Он отличный мужик, потому что он скандинав, а я сам скандинав, и этим я горжусь. Скандинавы — самые хорошие люди на земле».

Мы с Мэрфом признали, что скандинавы отличаются превосходными качествами и сели за стол. Моряк решил угостить всех ромом. Я не отказался, виски уже вышел с потом, пока мы добирались до отеля. Потом я всех угостил. Затем всех угостил норвежец. Впав в ступор, я глядел на огоньки рыбацких джонок, качавшихся на чёрной шёлковой ленте реки Туран, и тут на веранду ворвались четверо громадных военных полицейских и арестовали всех, кроме этого моряка. По их словам, мы нарушили комендантский час. Наши протестующие заявления о том, что мы — боевые морпехи и ничего не знаем ни о каких законах о комендантских часах, их не тронули, и полицейские уволокли нас в дананговскую кутузку.

О нашем кратковременном пребывании в том заведении я помню лишь, как стоял, пошатываясь, перед зеркалом в человеческий рост, над которым красовались инструкции: «Будь подтянут! Проверь состояние стрелок, ботинок и фурнитуры». Я проверил состояние стрелок — из-за жары от них не осталось и следа, ботинок — грязные, фурнитуры — тусклая.

Мы немного поспорили и убедили полицейских, что сажать за решётку нас не следует. Откуда-то появился младший капрал Рид, чтобы нас забрать, и мы вышли на свободу. Мы залезли в шкиперский джип, рассадили пьяных орущих морпехов по двум грузовикам и потряслись обратно в лагерь. Все смеялись и пели. Хотя нет, не все — Питерсон был в отключке.

Результаты этого золушкиного увольнения были не сказочными. На следующий день все участники бала умирали с похмелья. Ещё через три дня половина обнаружила у себя признаки венерических заболеваний и потянулась на батальонный медпункт, где санитар закачал каждому солидную дозу пенициллина в голую ягодицу.

Мои воспоминания о последних двух неделях, проведённых в батальоне, слились в единое целое. За этот период рота «С» ещё дважды или трижды участвовала в операциях. Неизменно жаркие, порою опасные дни в буше чередовались с однообразными днями ожидания в лагере. Мы ещё пару раз сходили в краткосрочные увольнения, где развлекались так же похабно, как во время первого.

Помню, как однажды моему взводу тяжело пришлось в дозоре в окрестностях Чарли-Риджа. Я вспоминаю тот выход всякий раз, когда слышу, как какой-нибудь генерал, просидевший всю командировку во Вьетнам над картами, время от времени мотаясь куда-нибудь на вертолёте, начинает утверждать, что мы могли выиграть ту войну. Сначала нам пришлось прорубать себе путь сквозь бамбуковую рощу и слоновью траву высотой десять футов[53] — таких непроходимых и густых джунглей мы до того ещё не видели. Сменяя друг друга, мы с головным рубили заросли мачете. После того как мы не могли уже рубить дальше, трое-четверо морпехов выдвигались вперёд и уминали зелёную стену своими телами. После этого остальные могли пройти на несколько ярдов вперёд. Затем мы с головным снова принимались за дело. Всё это время пекло как в духовке. Оставив джунгли позади, мы вышли на болото, которое нам пришлось преодолевать, перескакивая с одного островка твёрдой земли на другой. Капрал Миксон оступился, свалился в зыбучие пески и его успело засосать по грудь, прежде чем его вытащили, облепленного грязной жижей и пиявками.

Следуя по опредённому нам маршруту, мы пересекли болото и направились вверх по хребту высотой восемьсот футов. Туда вела всего одна, уже заросшая охотничья тропа. Сначала идти было легко, но затем склон стал таким крутым, что пришлось карабкаться на четвереньках, цепляясь за серо-жёлтые корни махагониевых деревьев, преодолевая по футу за раз, задыхаясь и обливаясь потом из-за высокой влажности. Время от времени кто-нибудь срывался и катился вниз, сбивая несколько человек, шедших за ним. Колючки на ветвях кустов впивались в одежду, канатики ползучих растений, носивших прозвище «не спеши», обвивали руки, винтовки и горловины фляжек с какой-то почти человеческой настойчивостью. Когда мы наконец добрались до вершины хребта, я сверился с картой и посмотрел на часы: за пять часов, ни разу не вступив в бой, мы преодолели чуть больше полумили.

Несколькими днями раньше на боевом выходе Леммон получил ранение. Рота расположилась лагерем в районе десантирования «Иволга», и взвод Леммона отправили разведать обстановку на высоте, господствовавшей над районом. Где-то на полпути к вершине взвод вступил в скоротечный ожесточённый бой с группой вьетконговцев, охранявшей крупный базовый лагерь. Один из партизан, прятавшийся за каменной россыпью, метнул гранату в сторону Леммона, ведущего бойцов в атаку на лагерь. Граната попала ему прямо в грудь, отскочила, упала между ног, скатилась в промоину и взорвалась. Осколки полетели Леммону в лицо, а ударная волна чуть не сбила с ног шедшего за ним с пулемётом Салливана.

Взвод захватил лагерь. Вьетконговцев там не оказалось (джинны снова испарились), но обмундирования, снаряжения и новеньких АК-47 там было столько, что хватило бы на полностью укомплектованную роту. Морпехи с радостью уничтожили оружие и снаряжение, подожгли лагерь и отошли под залпы орудий, обстреливаюших соседние высоты.

Леммон отделался царапинами, Салливану всего лишь попортило обмундирование. Но этот случай произвёл впечатление на обоих, как обычно и бывает. Салливану, который к этому времени уже стал сержантом и отцом двухмесячного мальчика, рисковать подобным образом больше не хотелось. Когда взвод вернулся в район десантирования, я услышал, как он кому-то говорит: «Господи, ударная волна налетела как горячий ветер. Форму в кожу словно впечатала. Такой херни мне больше не надо. Я теперь папа».