Я помог санитару перенести Роделлу к посадочной площадке. Вокруг него были его товарищи, но он был один. В его глазах читалась отстранённость. Он был одинок в том мире, в котором оказываются люди с тяжкими ранениями, его отделяла от нас боль, которой никто не мог с ним разделить, и смертный страх тьмы, грозившей его поглотить.

Затем мы доставили последнего из раненых, капрала Грили, пулемётчика, левая рука которого висела, держась на нескольких волокнах мышечной ткани, а сама рука представляла собой алое месиво. Грили был в сознании, и очень зол. «На хер, — повторял он снова и снова. — На хер. На хер. На хер это перемирие. Хер им, а не перемирие, но меня им не убить. И хер какая мина меня когда убьёт». Пока мы его тащили, я сам ощутил гнев, очень холодный, очень сильный гнев, который не был направлен ни на что конкретное. Это была просто ледяная, неукротимая ярость; ненависть по отношению ко всему на свете, кроме вот этих бойцов. Именно так — кроме этих моих бойцов, любой из которых был лучше всех тех, кто послал их на войну.

Я вызвал по радио медэвак. Началась обычная тягомотина. Сколько раненых? Девять — четыре ходячих, пятерым требуется эвакуация. Девять?! Девять раненых от одной-единственной мины? Что ж там за мина была? С электродетонатором, на чёрном порохе, самодельная «Клеймор, скорей всего». Нет, а как всё было? Чёрт, потом расскажу. Медэвак давай. У меня тут как минимум один, а может, и двое раненых, что умрут от ран, если их не вывезти. Мина большая была? Четыре-пять фунтов взрывчатки, шрапнели очень много. Она была установлена на насыпи, а взвод находился на рисовом чеке возле неё. Большая часть шрапнели прошла над их головами. В противном случае у меня было бы несколько убитых. Всё, доволен? А теперь «птичек» давай. «Бах. Бах, — сказал сержант Вер. — Первый раз в патруль, и бах, попало». Чарли-2, сообщите первые буквы фамилий и личные номера раненых, нуждающихся в эвакуации. Что, прямо сейчас? Так точно, прямо сейчас. Роделла и Санчез лежали уже без сознания. Санитары и несколько морпехов обмахивали их. Док Кайзер бросил на меня умоляющий взгляд.

— Спокойно, док, — сказал я. — Птички будут, но сперва этим козлам в их загадочном дворце надо бумаги оформить. Биттнер! Сержант Биттнер, тащи жетоны тех, кого надо эвакуировать, живей давай.

— Есть, сэр, — ответил Биттнер, один из ходячих раненых, с зелёной временной перевязкой на голове. Один из ходячих раненых. Все мы были ходячими ранеными.

Биттнер вручил мне жетоны. Я ободрал зелёную защитную ленту, который их обматывали, чтоб они не бренчали, и передал капитану Нилу необходимые данные. Тут рация замолкла. Джоунз сменил аккумуляторы и начал зачитывать длинную последовательность цифр для проверки связи: «Десять, девять, восемь, семь…» Я снова услышал голос Нила. Есть ли у меня тяжелораненые? Чёрт возьми, конечно есть, а с чего ради, по-вашему, я медэвак прошу?

— Чарли-2, — сказал Нил, — вы явно плохо следили за своими людьми. Они явно стояли страшно скученно, раз от одной мины девять раненых.

— Чарли-6, — ответил я, с хрипотцой в голосе от ярости. — Птичек давай, срочно. Если хоть один из этих пацанов умрёт из-за этой пустопорожней херни, я вам там такое устрою! Птичек давай!

Наступило продолжительное молчание. Наконец сообщили: «Птички вылетели».

Вертолёты, спикировав с хмурого неба, сели в клубах зелёного дыма от дымовой гранаты, которой я обозначил посадочную площадку. Старшие медицинских команд вытолкнули через двери носилки. Мы уложили на них раненых и, подняв, затолкнули носилки в «Хьюи», всё это под дождём. Вертолёт взлетел, и, глядя на то, как раненые улетают всё выше и дальше от этого жалкого клочка джунглей, мы им почти завидовали.

Перед самым выходом взвода в путь один из бойцов обнаружил в траве неподалёку от деревни обрезок проводной линии подрыва. Засада вполне могла располагаться в деревне: вьетконговцам надо было всего лишь нажать кнопку и слиться с гражданскими лицами (если в той деревне вообще были гражданские лица). Или укрыться в одном из тоннелей под домами. Ладно, подумал я, сами напросились. Вы перемирие не соблюдаете — мы тоже не будем. Я отдал приказ расчётам реактивных гранатомётов выпустить по деревне гранаты с белым фосфором. Выпустили четыре. Гранаты, сверкнув оранжевым, разорвались облаками чисто белого цвета, куски пылающего фосфора, описывая дуги, взметнулись над деревьями. Пламя охватило около половины деревни. Я слышал, как кричат люди, увидел несколько силуэтов людей, бегущих сквозь белый дым. Желания мстить я не ощущал, равно как не ощущал ни угрызений совести, ни сожаления о своих поступках. Я даже злости не испытывал. Слыша крики и глядя на людей, выбегающих из своих домов, я не испытывал абсолютно ничего.

После того патруля прошло одиннадцать дней. Грили, Роделла и Санчез лежали в госпитале на излечении? Грили с Роделлой дожидались отправки из Вьетнама, а Санчез — возвращения в строй вслед за Вером и Алленом; Вер ещё не избавился от хромоты, но его выписали, похлопав на прощанье по спине с бодрым напутствием: «отправляйся снова туда и разберись там с ними, тигр». А тем временем в батальоне шли нервные сборы в ожидании вылета на операцию против северовьетнамского полка.

На площадке сбора в базовом лагере роты «С» бойцы расселись на рюкзаках или, не находя себе покоя, стояли небольшими группами. Выстрелила стопятка с соседней батареи, снаряд улетел с затихающим свистом и разорвался на какой-то далёкой высоте. Больше ничего не нарушало тишины. В черноте безлунной ночи тихо звучали голоса и мерцали сигареты, которыми затягивались украдкой, спрятав огонёк в ладонях. Мы с Макклоем стояли прислонясь к джипу, не различая отдельных морпехов, виднелись лишь тёмное скопление людей и круглые силуэты касок. Позади нас на дороге стояла колонна грузовиков с выключенными двигателями. Трёхосники стояли один за другим, из темноты проступали лишь их прямоугольные силуэты, и они напоминали вереницу грузовых железнодорожных вагонов. Иногда где-то далеко от нас взлетала осветительная ракета, высвечивая истомлённые ожиданием лица с искажёнными чертами, плотно набитые рюкзаки с прикреплёнными к ним свёрнутыми одеялами, оливково-коричневатые кабины грузовиков, уставленные в небо стволы гаубиц, прислонённую к рюкзаку винтовку, чей полированный приклад блестел до тех пор, пока ракета не гасла, и всё заново не погружалось во тьму.

Было 5 января, мы уже третью ночь подряд ждали начала операции «Лонг лэнс». Наш батальон должен был атаковать противника, высадившись ночью с вертолётов в точке, расположенной милях в двадцати пяти к юго-западу от Дананга, в долине Вугиа, по названию протекавшей по ней реки. Предполагалось, что полк СВА при поддержке местного вьетконговского батальона использовал данный район в качестве базы для нападений на Дананг. В ходе инструктажа до младших офицеров было доведено, что данная операция будет вторым случаем наступления с ночной высадкой с вертолётов в истории. Возможно, это было сделано с целью нас приободрить, но причина, по которой наступление должно было начаться ночью, никак не радовала: прошла информация о том, что в северовьетнамском полку была батарея 37-мм зениток — таких же, какие применялись на Севере для борьбы с нашими истребителями-бомбардировщиками. В дневное время вертолёты были бы против них беззащитны. Как сказал один из моих стрелков, «если есть у них 37-миллиметровые, посшибают нас как уток в день открытия сезона охоты».