Двое морпехов, Маршалл и Морриссон, спросили меня, не выпью ли я вместе с ними и остальными. Я согласился — мне захотелось разрушить барьер между собою, офицером, и рядовыми, выпить с солдатами, узнать, как они ведут себя в своём кругу.

Мой эксперимент по внедрению демократии в военную среду провалился. Мы все перебрали лишка и начали вовсю нести всякую чушь. Морриссон регулярно обнимал меня за шею толстой волосатой рукой, и заплетающимся языком повторял: «Лейтенант, мы с тобою на пару сможем выиграть эту войну. Ты да я — и всё!» Затем он попросил меня обсудить с Питерсоном блестящий военный план, разработанный им вместе с дружками.

— Мы тут поговорили и поняли, что можем дать Чарли просраться: надо ночью выпрыгнуть с парашютами у лаосской границы, а потом переть до Дананга пешком. Понимаете, сэр? Конг нас ни за что не словит, если нас будет всего четверо или пятеро. Мы по джунглям прокрадёмся, проползём, а по пути будем устраивать засады на Конга. Вздрючим его всяко-разно. Похерим их в говно. Вы только шкиперу скажите.

— Старина Мо дело говорит, — сказал один из морпехов. — Это в гарнизоне он мудак из мудаков, а в джунглях он реально крут.

— Морриссон, — сказал я. — Дурнее чуши я ещё не слыхивал.

— Да просто я такой дурной, лейтенант. Со мною лучше не связываться. Вы же знаете! И я о том знаю. Да меня разжаловали уже столько раз, что прослужи я в Мудне [51] хоть тридцать лет, и то до младшего капрала бы не дослужился.

Другой морпех, покачиваясь, поднял свой бокал с пивом. «Скажи ему, Мо. Скажи ему. Скажем дружно — на хер службу».

— Заткнись, гондон, — оборвал его Морриссон. — Повторяю, сэр: пусть я и скотина бешеная, но ведь как раз такие люди войны и выигрывают.

Я всё понял по поводу военных теорий, разработанных рядовым Морриссоном, и решил поговорить с Маршаллом, молча стоявшим рядом. Разговор с ним вышел не намного содержательней. У Маршалла была одна любимая темка — машины. Судя по всему, только о них он и мог разговаривать. В машинах я почти ничего не понимал, и, пока все вокруг понимающе кивали, мне пришлось с тупым видом выслушивать его болтовню о крутящих моментах, оборотах, передаточных числах, двигателях, диаметрах цилиндров и ходах поршней, верхних валах, шатунах и тахометрах, и о том, как это клёво — поурчать мотором на стоянке у киоска А&W.

Закончив свой автомонолог, он с горящими от предвкушения глазами спросил, какая у меня машина: надо полагать, офицеру полагалось ездить как минимум на «Ягуаре XKE». Я с сожалением признался, что машины у меня нет, да никогда и не было.

На лице Маршалла появилось выражение искреннего сожаления. «Правда, лейтенант?»

— Правда. Но мне всегда хотелось иметь Шеви пятьдесят седьмого года.

— Ну да! То есть, так точно, сэр. Сейчас я вам всё о них расскажу.

И началось… В скором времени я устал от всех его непонятных автомобильных словечек, да и Морриссон постоянно меня дёргал, призывая обдумать его сумасшедший план, и я пришёл к выводу, что наличие барьеров между офицерами и солдатами — весьма здравая штука. В конце концов я от них отделался и вышел из бара в компании Макклоя.

Мэрф, который служил ранее во Вьетнаме в качестве наблюдателя, страшно хотел приобщить меня к волшебному миру Дананга. Для начала мы поужинали в ресторане с командиром батальона АРВ, при котором служил Мэрф — это был 11-й полк рейнджеров. Ужин был так себе, ничего особенного, запомнились лишь чайо — овощи, завёрнутые в рисовую бумагу, — и острый соус нуок-мам. К радости моей нуок-мам на вкус оказался лучше, чем на запах. Запив еду охлаждённым чаем, мы отправились удовлетворять другие потребности.

Уверенно пройдя по лабиринту узких улочек, не суливших ничего хорошего, Макклой довёл меня до двухэтажного дома с облупленными жёлтыми стенами и зелёными ставнями. «Пришли», — сказал он, поднимаясь по лестнице. Интерьер борделя напоминал кадры из фильма Феллини: большая комната со спёртым воздухом и слоем грязи на полу, полуголые шлюхи, развалившиеся на плетёных из соломы кроватях и томно отгоняющие плетёными веерами сонмы мух, жужжащих над их головами. В одном из углов комнаты лежало на спине костлявое создание неопределённого возраста, оно глядело в потолок мутными от опиума глазами. Уверенность Макклоя поколебалась.

— В том году всё было по-другому, — сказал он тихо, по-кентуккски нараспев. — Может, я место перепутал?

Одна из женщин встала с кровати и, шаркая ногами, направилась к нам. Рот её был небрежно намазан губной помадой, на землистых щеках красовались красные круги румян. «Бум-бум, джиай? — промурлыкало это клоуноподобное существо, указывая на лестницу. — Давать-сосать?»

«Кхунг, кхунг, — ответил я, сделав несколько шагов назад. — Нет, нет». Я обернулся к Макклою. «Мэрф, мне наплевать, перепутал ты или нет. Валим отсюда. Мы тут от одного запаха сейчас окосеем».

И как раз в этот момент, смеясь и заправляя рубашки в брюки, по лестнице спустились трое морпехов из роты «Чарли». Увидев нас, они замерли. Лицо Макклоя из румяного стало красным, да я и сам почувствовал, что краснею от смущения. Никто не говорит, что офицеры должны быть святыми, но им полагается быть сдержанными. Другими словами, посторонние не должны видеть, как они распутничают или пьянствуют А нас как раз за этим и застали. Я совершенно не понимал, что полагается говорить в подобной ситуации, но Мэрф вышел из этого затруднительного положения с присущей ему самоуверенностью. Сурово глядя на морпехов, он сказал им: «Мы с лейтенантом Капуто проверяем, как ведут себя военнослужащие. Надеемся, вы соблюли меры предосторожности?»

— Если вы о резинках — так точно, сэр, надевали, — произнёс один из них, чернокожий младший капрал.

— Очень хорошо. Нам солдаты с венболезнями ни к чему. Хорошо, продолжайте в том же духе.

— Да-да, продолжим, сэр.

Не произнеся больше ни слова, Макклой чётко повернулся и вышел на улицу.

— Ловко! — сказал я ему.

— Пи-Джей, я же не зря училище закончил.

Мы отправились в «Синий георгин». Там царил полумрак, само заведение располагалось посреди роскошного сада, а в нём порхали роскошные китаяночки. Там любили зависать австралийские военные советники, проживающие в Дананге. Трое из них были приписаны к 11-му полку рейнджеров, и мне пришлось выслушивать их с Макклоем воспоминания о перестрелках в джунглях в «минувшие дни».

Как большинство австралийцев, эти ребята были мастерами по части выпивки. Постепенно дошло до двух бутылок «Джонни Уокера», извлечённых из их личных запасов. В духе австралийско-американской дружбы они налили нам обоим по бокалу прозрачного золотистого виски. Само собой, неразбавленного. Без воды, безо льда. Затем они наполнили свои стаканы, опорожнив одну бутылку и плеснув из другой. Затем один из «осси», худощавый, с дублёной кожей уоррент-офицер, проделал трюк, какого я не видывал ни до того, ни после: он взял свой стакан, в котором было как минимум восемь унций[52] и замахнул в один приём.

— Ба-а-а! Обалдеть как хорошо, — сказал он, снова наполняя свой стакан. По сравнению с этим героическим глотком я лишь скромно отпил из бокала. Осси хлопнул меня по спине. «Слышь, друг, а я думал — ты американский морпех. Думал, вы там все крутые. Давай-давай, замахни. У нас тут выпивки ещё много».

В двадцать три года у меня были соответствующие этому возрасту представления о том, что такое настоящий мужчина, к тому же мне следовало защитить репутацию американской морской пехоты, и я выпил до дна. Через несколько секунд комната начала медленно вращаться, как вертолётные лопасти сразу же после включения двигателя. «Вот теперь молодец!» — сказал уоррент-офицер. Он плеснул мне ещё несколько унций. Кто-то сказал «Будем здоровы!», и я сказал «Будем здоровы!», и снова выпил. Количество лиц в крутящейся комнате увеличилось вдвое, а во рту стало как после укола новокаина у дантиста. Обрывки голосов австралийцев доносились словно из трубы длиною с милю. «Давай, друг, ещё стакан. Замахни. Во! Молодца. Будем здоровы! Вот теперь нормально».