Высадились остальные два отделения, и я с радостью увидел, как они упорядоченно рассыпаются по свободной от растительности местности. Ещё одна радость — огня противника не было. Я ведь уже понял, что хуже места для боя выбрать было невозможно. Вот что такое счастье — «холодный» район десантирования. Мы без промедления покинули площадку высадки и заняли круговую оборону в окружающих лесах. Казалось, что со сверкающей улицы солнечным днём мы вошли в тёмную комнату. Солнечный свет там и тут пробивался сквозь густую листву тонкими полосами, и всё на земле было погружено в зеленоватую полутьму. Не было ни ветерка. Воздух был тяжёл и влажен, и пахло в джунглях как в сыром подвале. Было слышно, как в подлеске ползают, шурша, какие-то твари. Слышать-то мы их их слышали, но не видели. Да и трудно было что-либо толком разглядеть за деревьями и лианами, которые плотно переплелись между собой в яростной борьбе за свет и воздух, в этой войне растений.
Я метнул гранату. Из неё пополз густой зелёный дым, и вскоре высадилась оставшаяся часть роты. Когда вертолёты улетели, нам показалось, что нас бросили. Рота «Чарли» оказалась отрезанной от внешнего мира. Мы поистине пересекли рубеж перехода в атаку — рубеж между известным и неведомым. Пока вертолёты оставались рядом, мир казался знакомым. Будучи американцами, мы чувствовали себя лучше рядом с машинами, но теперь, когда вертолёты улетели, нас поразил этот до предела незнакомый, вонючий, гниющий дикий мир. В застывшем воздухе ничего не шевелилось, и слышны были лишь журчание воды в реке и шуршанье тех самых невидимых тварей в подлеске. Но ничего идиллического в этой тишине не было. Мне вспомнилась классическая фраза из вестернов: «Слишком здесь тихо». Да уж, действительно, было слишком тихо. В этом спокойствии ощущалось некое напряжение, ощущение того, что скоро что-нибудь произойдёт. Обходя рубеж обороны, чтобы убедиться, что никто не потерялся, я с шумом продирался через заросли слоновьей травы, когда услышал громкий, напряжённый голос: «Кто там? Ты кто?»
— Лейтенант.
Голос принадлежал младшему капралу Скейтсу, который обычно без дела не нервничал. Пройдя ещё несколько ярдов, я обнаружил его с винтовкой, по-прежнему направленной в мою сторону. «Ну да, это вы, сэр. Ну и напугали же вы меня, лейтенант».
Взводы Леммона и Тестера занимали боевой порядок на дальнем конце луга. Штаб роты, обозначенный леском радиоантенн, располагался в середине колонны. И тут защёлкала моя собственная рация, и тишину нарушил диск-жокейский голос Уайднера.
— Вас понял, Чарли-Шестой, принял: «Чарли-Второму оставаться на месте, пока не выдвинутся Первый и Третий, затем следовать за ними. Вас понял, Шестой. Я — Второй, связь кончаю». Затем, обернувшись ко мне: «Сэр, Шестой сообщает…»
— Да слышал я, что Шестой сообщил, Уайднер. И все Ви-Си в радиусе десяти миль тоже наверняка слышали. Чего разорался, мудак?
— Виноват, сэр.
— Ты не извиняйся, просто тише будь.
— Есть, сэр.
Рота двинулась в путь по прибрежной тропе. Бойцы один за другим исчезали из вида в подлеске, который, казалось, проглатывал их не разжёвывая. Затем мой взвод вышел с рубежа обороны и занял своё место в арьергарде. В течение часа мы шли по джунглям, тянувшимся вдоль реки, и в пятнах пробивавшегося сквозь листву света, в густом, влажном воздухе, шли мы словно под водой. Тропа была узкой и скользкой — даже во время сухого сезона в буше ничего не просыхало, там просто становилось не так влажно. С одной стороны троны простирался лабиринт бамбуковых зарослей и слоновьей травы высотою в два человеческих роста, а с другой стороны виднелись ленивые воды реки и, к западу от неё, горы. Зазубренные листья травы взрезали кожу, пот разъедал порезы, жара раскаляла каски и выжимала из нас пот — там мы выжимаем воду из губки. Иногда жара казалась мне не просто жарой, то есть характеристикой погодных условий, а живым и злобным существом. Мы всё шли и шли, медленно шагая вдоль высокой зелёной стены нависавших над нами гор.
Тот утренний патруль походил на страшный сон, как и большинство военных действий мелких подразделений на той войне. Тропа петляла, закручивалась и вела в никуда. Казалось, что рота направляется в пустоту, а её преследует нечто неосязаемое, но реальное, нам казалось, что вокруг нас бродит что-то такое невидимое. Именно эта невозможность что-либо разглядеть больше всего действовала на нервы. Вот почему так страшно бывает в джунглях: в них слепнешь, и пробуждается тот же инстинкт, из-за которого мы побаиваемся заходить на чердаки и в тёмные аллеи.
От подобных страхов чаще всего страдают люди с живым воображением. Человеку на войне много чего нужно, но уж никак не пылкое воображение. Во Вьетнаме лучшими солдатами становились обычно люди, его лишённые, которые не испытывали страха без явной на то причины. Но остальные мучались от того, что постоянно чего-то ждали, предчувствуя, что что-то вот-вот произойдёт, надеясь на это и желая этого — лишь бы избавиться от напряжения.
И это «что-то» в то утро в конце концов произошло, и, когда это случилось, разнервничался я не на шутку. Ничего особенного не произошло — в голове колонны раздался ожесточённый огонь из автоматического оружия, и в густом лесу прогремел он особенно громко. Бойцы немедленно залегли, развернувшись по флангам. Стрельба продолжалась какие-то несколько секунд, а затем я услышал, как колотится в груди сердце. Уайднер вышел на связь — Питерсон вызывал меня к себе. Пригнувшись, я побежал вперёд, петляя между залёгших морпехов. Было приятно не стоять на месте. Питерсона я увидел, как ни странно, на кукурузном поле. Густой буш сменился кукурузным полем, как будто посреди азиатских джунглей возник кусочек американского Среднего Запада. Сквозь ряды высохших стеблей осторожно пробиралась стрелковая цепь. Поле кончалось полосой слоновьей травы того же цвета, что и кукурузные стебли, а за травой виднелся невысокий хребет, поросший лесом. Высота 107 располагалась где-то в тысяче ярдов, слева и позади нас.
Именно с того хребта снайпер и открыл огонь по голове колонны. И, хотя он отошёл после первого же ответного залпа, Питерсон заподозрил, что там осталась засада. Будь на высоте 107 миномёт и несколько автоматчиков, рота на том широком кукурузном поле могла понести серьёзные потери. Поэтому мы должны были пересечь его повзводно, прикрывая друг друга, а тем временем «шкипер» намеревался вызвать авиацию для нанесения удара по высоте.
Первым двинулся вперёд взвод Леммона. Пулемётчик обстрелял джунгли на дальней границе поля. Называлось это «разведка огнём» — хитроумный термин, который означает всего лишь, что при этом стреляют по кустам, чтобы посмотреть, начнут они отстреливаться или нет. Два «Скайхока» зашли на бреющем, ударив ракетами. Взвод Тестера бегом направился вперёд через открытый участок, за ним последовал мой взвод. Над деревьями на высоте взметнулась земля, вырвался дым. От этого грохота стало полегче. Он нарушил неестественный покой, и как-то унял наш страх перед тем неведомым, что таилось в каждом кустарнике. Возможно, именно для этого и авиацию вызывали, и постреляли по подлеску наугад: поднялся шум, и от этого нам стало не так страшно. Ракеты и пулемёты просто выступили в роли высокотехнологичных заменителей погремушек и трещоток, с помощью которых дикие племена отгоняют злых духов.
Успокоившись, колонна двинулась вперед всё по той же извилистой тропе. Прошли десять минут. Стоим минут пять, пока головной не проверит подозрительный участок. Упали, наблюдаем за флангами. Встали, ещё чуток прошли. Снова стали. Ну что ещё? Что там у них в голове колонны? Упали, развернулись, наблюдаем за флангами. Встали, опять пошли. Спотыкаясь, спустились в ложбину, по противоположному склону взобрались наверх. Скользко, грязь под ногами. Командиры отделений и огневых групп предупреждают, чтоб в кучу не сбивались. Давай-давай, рассредоточиться. Держи дистанцию. Не сокращай. Ложись, наблюдай за флангами. Выходим. Пошли-стали-пошли, а солнце с каждой минутой всё жарче. Глотни из фляжки. Всего один глоток! Воду беречь! У-у, здорово. Ещё б чуток? Ладно, ладно, глотни, но больше ни-ни. У-у-у, ещё лучше. Да ну всё к чёрту! Ещё одна фляжка есть, а прижмёт — и отравой из речки напьёшься. Запрокинув голову, присасываешься к фляжке как ребёнок к сиське. Воду не выплёвываешь, забыв обо всём, чему учили. Наоборот, глотаешь её и глотаешь, пока не раздуется живот. Засовываешь фляжку в чехол, и через пять минут снова жутко хочется пить.
