— Ну и зачем ты его так? Человек приехал проведать больного друга, а ты его выгнала. Я что здесь разве под арестом и ко мне на свидания можно приходить только с санкции прокурора? — Иван обиженно вздохнул и откинулся на подушку.
— Пока ты здесь, я тебе и прокурор, и врач, и жена и все в одном лице, а этого выхухоля лесного, знала бы, что придет, и на порог бы не пустила. Гришку на тот свет своей пьянкой отправил и к тебе, наверняка, приперся с первачом. Мне Вань живой муж нужен, а не фото на трюмо. Выгнала… будет нужно выгоню, и не сверли, не сверли меня обиженными глазками. Лекарства лучше вовремя пей, — Оксана все это говорила, но в ее голосе не было злобы или обиды. Она говорила скорее это по привычке. Говорила, а сама была готова расплакаться. Говорила так, что бы спрятать свой страх, который постоянно жил в ее душе. Жил и мучил ее с того самого дня, когда она впервые увидела бледное лицо Ивана, его мгновенно посиневшие губы и руку судорожно пытавшуюся расстегнуть ворот рубашки. Сколько раз она вытаскивала его с того света…. а он… Оксана всхлипнула и как не пыталась себя сдержать, все же заплакала.
Иван не любил мокрые сцены. Он вообще не любил когда кто-то плачет. В такие минуты в его душе, что-то переворачивалось, и он был готов пойти на любые уступки или просто опрометью бежать. Бежать, что бы ни слышать этих больно ранящих сердце всхлипываний и не видеть ниагарские потоки Оксаниных слез. Говорят, что у мужчин на генетическом уровне заложена не переносимость к женским слезам. Так или нет, но у Ивана она точно была.
— Вот и поговорили, — Иван беспокойно заерзал на койке, словно высматривая, куда бы ему спрятаться.
Дни шли, и Иван чувствовал себя вполне прилично, но Оксана всячески оттягивала его выписку, надеясь хоть в этот раз сделать все, как положено.
— Тебе положена реабилитация в санатории — говорила она, а сама в первую очередь думала о том, как подольше не допускать его до повседневной житейской суеты.
Иван не возражал, тем более, что и сам не помнил когда последний раз где-то отдыхал. Неотложные больничные дела, строительство дома, которое тянется уже шестой год, съедали без остатка все его отпускные дни, а тут, можно сказать, подвернулась халява, так, почему бы и нет.
Все постепенно входило в свою колею, вот только мысль о Гришке, как ржавый гвоздь засела в сознании и не давала покоя. Иван ни как не мог смириться с тем, что Григория больше нет, а больше всего злило то, что он так и не понял от кого он скрывался и что собственно такого важного на этой проклятой флешке? Конечно, он понимал, что эта история еще не закончилась и что она рано или поздно ему еще аукнется, но где и когда? Чего ждать и кого или чего бояться? Вот вопросы, которые крутились постоянно в его голове. Понять все это сложно, а прояснить эту ситуацию собственно без Гришки ни кто не мог, а те, кто могли и хоть что-то знали, явно скрывали. Даже Семеныч и тот молчал и не особенно любил говорить на эту тему, хотя и не вооруженным глазом было заметно, что он о чем-то догадывается, но говорить не хочет, и каждый разы, как уж, ускользает от вопросов Ивана. "Засранцы, все засранцы и майор этот плешивый тоже засранец. Приходил, расспрашивал, Пинкертон не доделанный. Образование техникум строительный, а туда же. Когда последний раз видели…. да зачем он к вам приехал…. Если бы я знал зачем"… В такие минуты Иван сильно заводился, краснел и Оксана не понимая, что с ним происходит тут же начинала суетиться и подсовывать таблетки и капать в рюмку очередные пятьдесят капель корвалола. Выпив, Иван несколько успокаивался, но только внешне. В душе, он по-прежнему постоянно чувствовал себя в чем-то виноватым. Виноватым так, словно из-за него все это произошло, и смерть Григория он тоже почему-то ставил себе в вину. Ни чего, ни чего, вот выберусь в санаторий там и разберемся что к чему, а пока он всячески старался гнать от себя дурные мысли.
Григория похоронили в Питере. За телом приезжали люди из какой-то навороченной питерской ритуальной конторы. Как не уговаривала Ивана жена, но проститься с Гришкой, прежде чем его заварили в цинк, он все же пришел. Сколько раз Иван видел эти цинковые ящики в Афгане да и потом, а тут… Комок подступил к горлу и как не старался но предательская слеза все таки покатилась. Гришка ушел, а с ним как будто ушла вся юность и молодость Ивана. Стукнув по крышке Гришкиного гроба, словно злясь на него, Иван ссутулился и неуверенной походкой, даже не взглянув в сторону стоявшей рядом Оксаны, побрел к больничному зданию. Наверное, впервые за много прожитых совместно лет Оксана увидела его другим. Сейчас ей показалось, что Иван сильно постарел, и болезнь превратила его в шаркающего ногами старика. Эта мысль напугала ее и, вытирая на ходу слезы, она побежала за мужем.
Смерть Григория они не обсуждали, как и цель его приезда. Сразу же, как все произошло без совместных договоренностей на эту тему легло беспрекословное табу, но сегодня… их прорвало, словно плотину и целый вечер они говорили, говорили, вспоминали, плакали и снова говорили. Говорили, понимая, что оба потеряли часть своей жизни, ту, которая всегда живет в нашей памяти, годы проходят, а нам кажется, что все это было еще вчера. Воспоминания, воспоминания…..
Афганская война, ранение, госпиталь и пустая квартира, в углу которой сиротливо стоял чемодан "мечта оккупанта" с небрежно набросанными вещами Ивана. Жена уехала, забрав с собой дочь, и прекрасно живет с гражданским человеком, не думая о тяготах и лишениях воинской службы и унылой жизни офицерской жены в забытом богом военном городке. Может он этого и боялся, когда все реже и реже стали приходить письма, а может, ждал, но не думал, что это произойдет именно так. С досады начал пить. Пить так, что узнавшие об этом родители в одночасье собрались и приехали к нему в гарнизон. Задушевные беседы результата не дали и поэтому его старые, мудрые родители, боясь потерять сына, решили его женить. Иван собственно и не сопротивлялся. Последний год он только и делал, что пил и поэтому жизнь вся проходила как в тумане.
— Скажешь жениться, женюсь, лишь бы вы меня не пилили, — говорил, думая о том, когда любимые предки свалят в любимый город Горький, в любимый дом и перестанут опекать любимого сына.
— Женюсь. На ком скажете, на той и женюсь, — провоцировал он, не догадываясь о том, что предки всерьез озадачились и усердно подыскивают кандидатуру.
Еврейские связи были запущены, и вот на пороге его дома появилась миловидная Оксана. Так случилось, что увидев, ее он не просто был согласен жениться и бросить пить, он сам теперь был готов бежать за ней на край света, лишь бы она была рядом. Их брак по расчету полностью спланированный родителями Ивана состоялся, а через год, в мае, родился Сашка. Глазастый, похожий на Ивана карапуз, сцементировал их союз и сделал его прочным на долгие годы. Когда Сашке исполнилось семь, Иван ушел с военной службы и уехал к родителям в Горький. Радости им это появление явно не принесло. В хрущебе стало тесно, и не унывающая матушка заговорила о великих перспективах, открывающихся для людей их национальности на исторической родине. Ровно через год серебристый лайнер уносил их на ПМЖ в Израиль. Сашка рос, Иван работал, а Оксана? Оксана тоже работала и пыталась хоть как-то сводить концы с концами, мучаясь от жары и вечной нехватки пресловутых шекелей. Розовая мечта разбилась о каменные плиты древнего города. Обратная дорога в Россию была долгой и трудной. Семь лет они придумывали, как вылезти из долгов, в конце концов, бросили все и сбежали, укрывшись в далеком поселке не досягаемом для Израильских кредитных банков. Сашка стал совсем взрослым и однажды объявил родителям, что уезжает к деду, в теперь уже Нижний Новгород, где хочет учиться и стать как дед юристом. С одной стороны это решение обрадовало Ивана, но с другой было обидно, что сын не хочет идти по родительским стопам. Может и к лучшему, думал Иван, провожая сына.
