В комнате не было никакой мебели. По углам висела паутина. Одетый в оранжевое монах распевал буддийские тексты, разделяя строфы ударами в барабан, выполненный в виде полой тыквы. Перед ним вертикально стоял белый гроб. На низеньком алтаре — табличка с именем Каибары, ваза с цветами, тлеющие благовонные палочки, горящие свечи подношения в виде риса, фруктов и сакэ. Сано ожидал увидеть многочисленную траурную церемонию. Однако кроме монаха, присутствовали только две женщины, совершенно седая старуха и женщина лет пятидесяти. Обе на коленях, обе в белых траурных одеждах. Та, что помоложе громко рыдала, вцепившись в руку мужественно державшейся старухи. Заслышав шаги, они подняли головы, а монах продолжал петь и бить в барабан.

Сано представился и добавил:

— Мне жаль беспокоить вас в такое время, но сёгун уполномочил меня поймать убийцу Каибары-сан, я должен задать вам несколько вопросов.

Он явственно ощущал безысходность, которая предшествовала недавней трагедии.

— Вы были его женой? — спросил он старуху. Та кивнула в ответ. Ее лицо изборождали глубокие морщины, глаза и рот глубоко запали. Лоб был настолько высок, что собранные в пучок волосы напоминали прическу самурая.

— Я расскажу вам, если смогу, все, что вы пожелаете узнать, — пробормотала старуха. Глубокий голос был бесполым. Другой женщине, похоже, служанке, она велела: — Принеси нашему почтенному гостю чаю. — Затем замолчала, сложив руки в благородной отрешенности.

Сано опустился на колени напротив нее и подождал, пока служанка поставит рядом с ним поднос с чаем и сладостями и удалится. Воспоминание о похоронах отца лишило его аппетита, но он из вежливости заставил себя сделать несколько глотков ароматного напитка и откусить от пирожного. Затем тихо, чтобы не мешать ритуалу, сказал:

— Я принес кое-что, принадлежавшее вашему супругу. — Он достал из-за пояса кошелек Каибары и передал вдове. — Не предполагаете ли вы, кто мог желать его смерти?

Она медленно покачала головой, теребя старенький кошелек:

— Нет. Видите ли, муж умер намного раньше.

Сано пришел в замешательство:

— Не понимаю.

— Мало-помалу, с каждым днем дух покидал тело моего мужа. Он терял память. Иногда он не узнавал слуг, наших друзей, даже меня. — Вдова едва слышно вздохнула. — Он плакал и лепетал, как дитя, и мне приходилось кормить, умывать и одевать его, словно он и впрямь был ребенком. Когда он выходил за ворота, то забывал дорогу домой. Порой назад его приводила полиция. Мы старались не выпускать его из дома... — Она остановила взгляд на двери. — Я должна извиниться за то, что так бедно принимаю вас. Мы вынуждены отпустить большинство слуг и помощников.

Теперь Сано понял слова охранника. Старческий маразм разрушил разум Каибары. Частая трагедия. Семье пришлось отказаться от многого, лишь бы скрыть позор от посторонних.

— Ни у кого не могло быть причин ненавидеть моего мужа настолько, чтобы убить. Но до прошлого года к нему иногда возвращался разум, и он становился самим собой. Потом умер наш сын.

Она взглянула в дальний конец комнаты. Сано увидел еще один поминальный алтарь. По телу пробежали мурашки. Он вспомнил слова, которые через Аои произнес дух. Получается, «большим горем», постигшим Каибару, была смерть сына.

Вдова прикрыла глаза, губы вытянулись в нитку, память о смерти сына, соединившись с печалью о муже, доставляла ей нестерпимую боль. Она молча сжимала пальцами кошелек, но монотонное пение монаха здесь и рыдания служанки в соседней комнате казались эхом ее скорби. Ненавидя себя за то, что приходится причинять женщине дополнительные страдания, Сано мягко спросил:

— Что в ночь смерти делал ваш супруг в Нихонбаси на аптекарской улице?

По щекам старухи заструились слезы. Она открыла глаза и утерла их рукавом кимоно.

— Наш сын служил начальником городской пожарной команды, как в свое время и муж. В прошлом году в Нихонбаси случился страшный пожар.

В огне погибло больше двухсот человек, вспомнил Сано.

— Наш сын погиб под обломками рухнувшего горящего здания Муж раз за разом возвращался на это место. Мы пытались удержать его дома, но ему всегда удавалось убегать — Ее голос дрогнул. — А в конце его ловкие побеги стали единственным свидетельством того, что он все еще умеет думать.

Так вот почему Каибара ходил в торговый район и почему он стал легкой добычей для убийцы, мысленно отметил Сано.

— Я хотел бы поговорить с другими членами семьи, — сказал он. Какой-нибудь бедный родственник мог пойти на убийство Каибары в надежде на скудное наследство и организовать преступление таким образом, что мотив оказался скрыт.

Приступ боли превратил лицо вдовы в маску страдания.

— Нет других членов семьи. Большинство сгинуло в Большом пожаре в эпоху Мэйрэки. Другие умерли от лихорадки, погибли от несчастных случаев. Со смертью сына муж остался последним в своем роду.

— Мне очень жаль. — Сано минуту помолчал в знак уважения к прекратившей существование почтенной семье. Он начинал думать, что охотник за бундори просто выбирал удобные для себя жертвы. Какая трагедия постигла род Каибары! И насколько теперь труднее для Сано будет искать убийцу.

Вдова буквально таяла от горя, и Сано поспешил закончить беседу:

— Вы что-нибудь знаете об Араки Ёдзиэмон?

Он не ожидал услышать положительного ответа. Откуда у старухи исторические познания? Поэтому его удивило, когда она сказала:

— Ну конечно. Араки Ёдзиэмон — прадед моего мужа. Он был главой рода и воевал на стороне Иэясу Токугавы.

Как историк Сано знал: проследить родословную самурая непросто. Представители его сословия по разным причинам часто меняли свои имена. Возможно, сын Араки сделал это в честь повышения в должности или какого-то семейного события. А быть может, для того, чтобы более благоприятное сочетание именных иероглифов принесло ему удачу. Новое имя редко имело сходство с предыдущим.

— Имя Каибара Араки принял после сражения при Сэкигахаре, когда Иэясу стал сёгуном и обосновался в Эдо. Араки с семейством последовал за своим господином, — пояснила вдова, подтверждая догадку Сано. — Но какое это имеет отношение к убийству мужа?

Сано не знал, но намеревался узнать. Он поблагодарил вдову за помощь, выразил соболезнование и попрощался.

Глубоко вздохнув и прогнав прочь скорбь, угнетающую душу, он с радостью покинул печальное имение. Нужно было найти Хирату.

Долго искать не пришлось. Только конь завернул за угол, как Хирата бросился к Сано, размахивая руками. За досином следовала, похоже, половина самурайского населения банте.

— Сёсакан-сама! — крикнул Хирата. — Еще убийство! И опять охотник за бундори!

Нарумяненная, с заплетенной косичкой, окуренная благовониями и закрепленная на подставке голова лежала на земле. У мужчины, наверное, лет сорока, были тяжелая челюсть, густые щетинистые брови, большой весь в крупных порах нос и выбритое темя. Остекленевшие глаза смотрели прямо перед собой, за толстыми приоткрытыми губами белели неровные зубы. Лицо выражало потрясение, которое мужчина, должно быть, испытал, когда на него напал убийца.

Сано стоял на дамбе — длинной затененной ивами насыпной дороге, которая вела на запад от реки Сумида к кварталу развлечений Ёсивара. Он оказался здесь через час быстрой езды в северном направлении от банте. Известие об убийстве разнесли гуляки, возвращавшиеся в Эдо после ночной пирушки. Убийца дерзко оставил бундори посреди дороги. Охватившее Сано горькое чувство вины отодвинуло на второй план ужас находки. Несмотря на все меры предосторожности, опять произошло убийство. Никто не мог обвинить Сано в бездействии, однако он казнил себя за то, что плохо служит сёгуну и что ценой этой плохой службы стала жизнь незнакомого человека.

Сано повернулся к члену отряда службы безопасности Ёсивары, который встретил его по приезде, и указал на голову:

— Кто это?