— Так, чтобы козлиные рога...

— ...сатанинский символ похоти...

— ...точно совпадали с двумя верхними концами...

— ...являющими собой добро и зло...

— ...всеобъемлющую двойственность в извечном столкновении...

— А три другие точки, — продолжала Корал, — перевернутой звезды символизируют отрицание Троицы...

— Отца, Сына и Святого Духа, — вклинился Стенли.

— ...осужденной вечно гореть в пламени ада... — пояснила Ларами.

— ...на что указывает единственный конец, направленный вертикально вниз, — уточнил Стенли.

— Перевернутая звезда, — резюмировала Корал.

— Перевернутая, — эхом отозвалась Ларами, и все трое замолкли.

— Ну и что дальше? — спросил Хейз.

— Детектив Хейз, — сказала Корал, — мы знаем...

Он удивился про себя, откуда ей известно его имя.

— ...что звезду, нарисованную на воротах Святой Екатерины, полицейские умы могут каким-то образом связать...

"Наверное, ей сказал внизу сержант Мерчисон".

— ...с убийством священника.

— Но... — воскликнула Ларами.

— Но, — сказала Корал, — мы хотим, чтоб вы знали: мы собираемся опросить нашу паству сегодня же вечером и выяснить, рисовал ли кто эту звезду на воротах.

— И если они признаются... — подхватил Стенли.

— ...мы обещаем, что эта особа придет прямо к вам и все расскажет сама. Вы ее допросите и убедитесь, что мы не имеем к этому никакого отношения. К убийству. Даже если кто-то и виновен в раскраске ворот.

— Виновность есть невиновность, — объявила Ларами.

— Мы вам сообщим, — сказал Стенли.

И все трое поднялись в многоцветном сиянии и исчезли в солнечных лучах за дверью, у которой они поначалу материализовались.

Хейз подумал о том, как сейчас идут дела у Кареллы на улице.

В такое яркое весеннее утро трудно воспринимать эту улицу как часть трущоб. Казалось, здесь нет видимых признаков бедности. Лениво прохаживающиеся люди одеты не в лохмотья. На пожарных лестницах и подоконниках стоят горшки с цветами. Оконные занавески колышутся под ранним утренним ветерком и кажутся чистыми и свежими, как выстиранное белье во дворе на веревках. Мусоросборочные машины уже проехали, и пустые мусорные баки выстроились в металлических каркасах по бокам от недавно подметенных ступенек. Когда Карелла появился на этой улице, поливальная машина обрызгивала своим дождем дорожки, придавая черному асфальту свежий блеск, какой бывает после только что прошедшего дождя. Здесь не могло быть трущоб.

Но они здесь были.

Нескончаемая тяжесть зимы осталась позади, и на ее место заступили робкие надежды на приход весны. Но люди, жившие в этих многоквартирных домах, — правда, красный кирпич казался ярче при солнечном свете, чем под серым, свинцовым небом, — знали, что надежда — это жар-птица, такая же неуловимая и такая же редкая, как счастье. Эта часть территории 87-го участка была почти полностью заселена чернокожими. И здесь, несмотря на иллюзию весны, царила та же угнетающая бедность, безграмотность, разгул наркомании и безнадежность. Черный человек в Америке и не знает, где она есть, эта весна. А если где-то она и была, так, конечно, не здесь, не на этих улицах. Весна приходила в пригород, тот далекий пригород, где черный человек никогда и не бывал, который даже мысленно не мог представить, только знал, что пригород — это такой сияющий город где-то высоко на холме, настоящая земля обетованная, где каждый ездит в Чоут и Йель, и тысячи сверкающих огней отражаются в каждой чашке с кашей.

"Читают по моим губам", — подумал Карелла.

Натан Хупер жил в многоквартирном доме в двух кварталах к югу от Стем-авеню.

Этим субботним утром в восемь тридцать Карелла нашел его спящим в задней спальне, которую тот делил со своим старшим братом и тринадцатилетней сестрой. Хуперу было шестнадцать. Восемнадцатилетний брат уже ушел из дому. Сестра ходила по квартире в белой хлопковой комбинации. На Хупере были белые трусы "жокей" и белая майка. Он был раздражен тем, что мать впустила полицейского, когда он еще спал. Посоветовал сестре прикрыться: "Не видишь, что ли, в доме посторонний!" Сестра накинула халатик и перешла на кухню, где мать Хупера пила утренний кофе. Она уже успела сообщить Карелле, что ей на работу к девяти; по субботам и воскресеньям она убирает офисы в деловой части города. В остальные дни она работает в домах белых людей в пригороде.

Хупер натянул джинсы и вышел босиком в узкий коридорчик, Карелла последовал за ним. В прямоугольной шесть на восемь футов ванной комнате размещались раковина, старая, пожелтевшая, поцарапанная ванна со встроенным над ней душем и беспрерывно журчащий туалетный бачок. Пластиковая штора наполовину закрывала ванну. На остальной части стержня висели трусики-бикини. Хупер вошел в ванную и закрыл за собой дверь. Стоя в коридоре, Карелла слышал, как он вначале мочился, а потом умывался над раковиной. Когда дверь отворилась, Хупер вытирал руки полотенцем персикового цвета. Хмурый, не произнеся ни слова, он вернулся в спальню. Карелла — тоже. Хупер выдвинул средний ящик единственного в комнате туалетного столика, вытащил черную тенниску и натянул ее через голову. Он сел на край кровати, надел белые носки и зашнуровал черные кроссовки. Прическа у него была из тех, что называется "высокое затухание" — нынешнее повальное увлечение негритянских парней этого города. Она похожа на феску, сдвинутую на макушку; при этом нижняя часть черепа выбривается почти начисто; такая прическа, надо сказать, требует минимального ухода. Не то что сад с фигурно подстриженными деревьями! Хупер прошелся по волосам расческой и направился на кухню, по-прежнему хмурясь и не проронив ни слова. Сестра Хупера сидела за столом, держа обеими руками чашку с кофе. Она смотрела сквозь раскрытое окно на белье, развевавшееся на ветерке, смотрела на него как зачарованная, будто это были необычайно яркие птицы! Мать Хупера собиралась уходить. Как прикинул Карелла, ей было уже хорошо за пятьдесят. Фактически же он завысил ее возраст на десяток лет.

— Предложи человеку кофе, — сказала она уходя.

— Хотите кофе? — нехотя спросил Хупер.

— Не откажусь, — сказал Карелла.

— Вы всегда приходите к людям посреди ночи? — спросила Серония.

— Прошу прощения за ранний визит, — Карелла улыбнулся. Девушка на улыбку не ответила. Хупер копался в подставке для сушки посуды в поисках чистых чашек. Он был просто взбешен. Наконец с громким стуком поставил их на стол, чудом не разбив, и налил кофе на три четверти. Тут же на столе стоял молочник. Налив себе молока, он подтолкнул молочник к Карелле, который сидел рядом с девушкой.

— Сахар? — спросила она, подавая Карелле сахарницу.

— Благодарю, — ответил Карелла и в свою очередь спросил: — Как тебя зовут?

— Зачем вам?

— Просто так, — улыбнулся он.

— Серония.

— Рад познакомиться.

— Когда ты собираешься посадить в тюрьму этих подонков, которые избили Нейта? — спросила она.

— Об этом я и хотел поговорить.

— В первый раз с тех пор, как это произошло, — сказала Серония и пожала плечами.

— Не совсем так, — возразил Карелла. — Ведь я узнал об этом происшествии из рапорта в полицейском участке. Значит, кто-то должен был...

— Да, полицейские приходили, — подтвердил Хупер. — Но никто из детективов после этого не появлялся, вот что она имела в виду.

— Теперь и детектив здесь!

— Ты не похож ни на кого из детективов, каких я когда-либо видела, — заявила Серония. — Мама говорит, ты показал ей жетон, но, парень, по мне ты вовсе не похож на детектива!

— А на что похожи детективы? — поинтересовался Карелла.

— На куски дерьма! — выпалила она.

Карелла не искал повода для спора или скандала. Он не был уверен, что и девица собиралась его спровоцировать. Он здесь для того, чтобы добыть информацию. Убили священника. Священника, который защитил этого юношу в Пасхальное воскресенье.

— Как следует из рапорта...