К тому времени...

Это было пятнадцатого апреля — ненастным днем, очень подходящим для того, чтоб заниматься любовью где-нибудь в уютном уголке каменного дома священника...

К тому времени они занимались этим самым — так и эдак, вверх и вниз, так сказать — уже добрых две недели, с того самого первого апреля, когда она пришла к патеру во второй раз. По ее словам, это случилось в тот самый апрельский День дураков, когда из озорных побуждений, воспользовавшись случаем, она совратила святого отца. Очарованная при их первой встрече его улыбкой Джина Келли и его раскованными светскими манерами, она стала задумываться, а что же он носит под этой дурацкой сутаной, и твердо решила выяснить это. И поразилась, узнав...

Ибо она знает, что является немыслимо притягательной, желанной женщиной, которая тщательно следит за собой, а сюда входят не только физические упражнения, но и езда на велосипеде в парке, молочные ванны для улучшения кожи. Знающие люди говорили, что она одна из первых красавиц города, которых сегодня много. Конечно, она не хочет выглядеть нескромной...

...но, тем не менее, она была в то первое апреля невероятно удивлена его крайней степенью готовности. Как будто какая-то женщина заранее его приготовила для нее — обрабатывала, разрыхляла почву, так сказать, — потому что, как выяснилось, добрый патер оказался весьма слабым противником, этакий мистер Подкаблучник; многозначительный взгляд, приоткрытая ножка — и через минуту он был на ней, лихорадочно расстегивая блузку и признаваясь, что когда-то, до вступления в сан, он занимался этим в первый и последний раз с четырнадцатилетней девочкой по имени Фелисия Рэндолл.

Эбби созналась Карелле, что было как-то восхитительно грешно заниматься этим со священником. Было что-то такое, что заставляло ее приходить к нему...

— Простите меня, — сказала она.

...в церковь снова и снова, три-четыре раза в неделю, утром, днем и ночью...

— Я лгала, что видела его лишь несколько раз...

...что-то привело ее в церковь и на Пасху. Но в конце концов это же праздник, Пасха, ведь так? Воскресение Христа и все прочее. Так почему бы это не отпраздновать? Поэтому пришла ее очередь в этот святой день рассказать шестую историю "Расемона", о Пасхе пятнадцатого апреля в году Господа нашего, аминь!

Она надела по случаю двенадцатого ограбления патера — а она считала свои визиты с того первого апреля — простой шерстяной костюм, как раз по прохладной погоде, под ним — пояс и шелковые в сеточку трусики, которые она купила в "Секрете Виктории", и чулки со швом. Больше ничего. Патер не раз говорил, что ему нравится смотреть на ее обнаженные груди, когда они высвобождаются из расстегнутой блузки. Может быть, вызывают похожие воспоминания о юной, но пышнотелой Фе-лисии на крыше дома. Но к ее удивлению, он вдруг говорит ей, что хочет покончить со всем этим, что их отношения переполняют его чувством вины и раскаяния по отношению к своей церкви, своему Богу и святым обетам, что он даже замыслил самоубийство...

— Многие мужчины мне это говорили, — сказала она.

...поэтому, прошу тебя, Эб, давай кончим все это, я просто схожу с ума, Эб...

— Он обычно называл меня Эб, это больше прозвище, чем имя...

...пожалуйста, пощади меня, отпусти меня, прошу тебя, драгоценная...

— Он еще называл меня драгоценной...

...к чему его Эб, его драгоценная не имела ни малейшего стремления. Как это покончить! Она испытывает такое наслаждение от этого греховного путешествия в самое сердце религиозности, от этого развращения священника, столь привязанного, так сказать, к Богу, в его собственном доме, о, нет! Она и не думает останавливаться сейчас. Не сейчас, когда она — на вершине блаженства, а он доходит до исступления. Ну, и она говорит ему...

— Я сказала ему, что, если он прекратит эту связь, я расскажу о ней всему свету.

Она загадочно улыбнулась Карелле.

— Вот тогда он начал...

— Тогда он начал кричать, что это — шантаж, — сказал Карелла.

— О! — удивилась Эбби.

— Вас слышали и вас видели, — сказал Карелла, лишь чуть-чуть солгав, потому что Алексис не видела ее лица.

— Да, как раз это он и кричал: "Шантаж! Это шантаж! Как ты смеешь!" Как, в самом деле, глупо! Я сказала ему, что делаю это для его же блага. Потому что я была невероятно добра к нему.

— Что же потом?

— Все, — сказала Эбби. — В церковь вбежал черный мальчик в крови, кто-то ломился в дверь, которая в конце концов поддалась, и банда белых подростков помчалась за ним. И, знаете, должна вам сказать, я тут же удрала через черный ход.

— Когда вы его увидели вновь?

— Кого?

— Отца Майкла.

— Никогда. Я решила, что если он расхотел, то хрен с ним.

Она посмотрела на Кареллу и улыбнулась.

— И вы бы расхотели? — спросила она.

Он не ответил на вопрос.

— Где вы были между шестью тридцатью и семью тридцатью вечера двадцать четвертого мая?

— На убийство патера не ходила! Уж это точно!

— О'кей. Теперь мы знаем, где вы не были. А не могли бы вы сказать, где вы были?

— Это уже из области моей частной жизни, — улыбнулась она все той же приводящей в бешенство загадочной улыбкой.

— Мисс Финн... — сказал он.

— Я была здесь всю ночь, с мужчиной по имени Дуайт Колби. Можете проверить. Его номер — в справочнике.

— Благодарю вас, — сказал он, — проверю.

— Он — чернокожий, — сказала она.

И вновь появляется урод.

— Que tal?

Это его первые слова для напоминания, что разговор будет идти только по-испански, на его языке. Она подчиняется этому. Завтра все будет кончено, и все будет позади навсегда.

Она сказала по-испански: "Yo tengo el dinero".

"Деньги у меня"

— О! — удивился он. — Очень быстро!

— Я вчера вечером встретилась со знакомым. Это долго объяснять, но...

— Нет, объясни!

— Не по телефону. Ты должен это понимать! Я хочу сказать, что все оказалось проще, чем я предполагала.

— Что ж, это неплохо, а?

А веселость в голосе — наигранная!

"Pero, eso esta muy bien, no?"

— Да, — согласилась она. — Не мог бы ты прийти ко мне завтра днем?

— Я не уверен, что мы хотим идти к тебе, — сказал он. — Ты живешь в опасном месте. Там может не поздоровиться любому!

Напоминая ей, что за ней еще числится должок! За то, что порезала красавчика. И эти два миллиона — за убийство Альберто Идальго... наверное, такие мысли были у него в голове в эту минуту. Она твердо знала, что это страшилище не успокоится, пока не отплатит за все раны...

— Прошу прощения, — сказала она, — но я не собираюсь разгуливать по городу с двумя миллионами наличными!

Высовывая как бы уголок "зеленых".

— У тебя вся сумма?

— Вся.

— Какими купюрами?

— Сотнями.

— И сколько всего сотен?

Он почти поймал ее. Наверняка она должна была пересчитать эти деньги при получении! И, конечно же, должна знать, сколько стодолларовых банкнот составляют два миллиона! В ее мозгу лихорадочно щелкал свой калькулятор. Без двух нулей получим...

— Двадцать тысяч, — сразу же отреагировала она, а потом еще и приукрасила ложь. — Двести пачек, в каждой — стодолларовые банкноты.

— Хорошо, — сказал он.

— Так вы сможете прийти завтра в три?

Завтра Уиллис снова будет дежурить днем. Он уйдет из дому в восемь пятнадцать, а вернется не раньше четырех пятнадцати — четырех тридцати. К этому времени все будет закончено.

— В три тридцать, — сказал он.

— Нет, это слишком...

— В три тридцать! — повторил он.

— Ладно, — вздохнула она, — вы пересчитаете деньги за пятнадцать минут и уберетесь.

— Надеюсь, на этот раз не будет никаких трюков! — сказал он.

Слово "trucos" имеет это значение только на испанском. "Трюки". У него нет второго или третьего смысла, как в английском, где "трюком" может быть и клиент проститутки, и услуга, которую она ему оказывает. Он не собирался делать какого-либо завуалированного намека на ее собственную профессию или род занятий его дядюшки. Для такого джентльмена это — слишком! Это вам не Шед Рассел! Его ум и остроумие не для низов общества!