Тем временем предупрежденные комендантом горожане собрались в ратуше. Военный совет оставил муниципалитету право выбора — перед кем капитулировать, австрийцами или русскими. Именно тот самый купец Готцковский, похвалявшийся своими хорошими отношениями с Тотлебеном, склонил всех в пользу последних. Тотлебен действительно долго жил в Берлине, и у него было там немало друзей. Более того, прусская столица послужила убежищем для многих раненых и пленных русских, в том числе не только солдат и офицеров, но даже генералов. Жители гуманно обращались с ними, и они были помещены в домах самого Готцковского и других знатных горожан. Надеялись, что это послужит как бы охранной грамотой в глазах их соотечественников.
В четыре часа утра Роховом была подписана военная капитуляция: он сдавался в плен вместе со всем своим гарнизоном и военным имуществом. Все пленные, независимо от национальности, освобождались. Сложившие оружие пруссаки также оставались на свободе под залог или на слово, хотя из 1200 чел. 700 было отправлено в Россию.
В пять часов пришел черед гражданской капитуляции. Сначала Тотлебен оглушил горожан своими требованиями денег — 4 миллиона талеров или, как говорит Готцковский, «40 больших бочек золота». Но он уступил сначала до 1,5 миллиона, а потом до 500 тыс. наличными и одного миллиона векселями под гарантию заложников. В обмен на это послабление горожане выложили, 200 тыс. талеров в качестве douceur-geld, то есть награждения для солдат. Ратуша покорилась, послушавшись Готцковского, который обещал использовать все свое влияние у русских генералов, чтобы добиться еще большего уменьшения контрибуции ввиду крайней бедности жителей Берлина. Кроме того, Тотлебен гарантировал им личную безопасность и сохранность частного имущества, свободу торговли и пересылки почты, освобождение от постоев. К тому же было обещано не размещать столь страшные для обывателей нерегулярные части даже в предместьях.
Тотлебену удалось успешно завершить эти переговоры благодаря соблюдению величайшей тайны и посредничеству генерала Бахманна. Это был воистину триумф его ловкости и искусства интриги. В лагере Чернышева, как и в лагере Ласи, совершенно ни о чем не подозревали, когда в пять часов утра гренадеры Бахманна заняли Котбуские, Галльские, Потсдамские и Бранденбургские ворота.
Первыми почувствовали, что происходит нечто новое, стоявшие на левом берегу австрийцы. Заметив русских часовых у ворот западных предместий, они в ярости побежали туда, и им удалось вытеснить русский пост у Галльских ворот. Затем Ласи направил Чернышеву жалобу с требованием уступить ему еще Потсдамские и Магдебургские ворота, а также выделить австрийскую долю контрибуции и douceur-geld. Как мы увидим, его раздражение зашло еще дальше. Он посчитал для себя капитуляцию недействительной, ввел войска в город и расположил их по домам жителей.
К Чернышеву почти одновременно прибыли курьер от Тотлебена и требования Ласи. Его войска стояли уже под ружьем, построенные в штурмовые колонны, ожидая трех брандкугелей — сигнала к приступу. Около 5 часов командиры колонн прислали к нему своих адъютантов за последними распоряжениями. Армия трепетала от нетерпения. Приближались 7 часов — время штурма. Внезапно по фронту пораженных войск пронеслась весть — Берлин капитулировал!
Одной из первых забот Чернышева была та, которой пренебрег Тотлебен — преследование прусской армии. Он приказал графу Панину вместе с молдавскими гусарами и казаками Краснощекова скакать по дороге на Шпандау. Но основная масса пруссаков была уже далеко, Панин догнал только обоз и арьергард Клейста, состоявший из 10 кирасирских эскадронов, одного пехотного полка, батальона волонтеров и нескольких егерских рот, — всего 3 тыс. чел. Гусары и казаки отважно бросились на кирасир, опрокинули их, но были задержаны прусской пехотой, засевшей в придорожных дефиле. Здесь наконец появились присланные Тотлебеном сербские гусары, а затем и кирасиры с конногренадерами. Неприятель был сбит со всех позиций, а окруженный батальон волонтеров сдался в плен. Побежденных преследовали до стен Шпандау. У русских было 25 убитых и 21 раненый; пруссаки потеряли 2 тыс. павшими или ранеными, тысячу пленными (из них более дюжины офицеров), 2 пушки, 30 фур и много лошадей. Весь арьергард Клейста был уничтожен. И если бы Тотлебен вовремя предупредил своего старшего командира, та же судьба постигла бы и корпус Хюльзена.
Переломом кампании 1760 г. стало взятие Берлина — столицы маркграфов Бранденбургских и первых трех королей Пруссии. Тем не менее радость в войсках была омрачена иными чувствами. Поведение Тотлебена выглядело весьма сомнительным. Раздраженные австрийцы считали его успех обманом; саксонцы негодовали на столь благоприятные условия капитуляции, жалуясь, что не смогут теперь добиться справедливого возмездия за жестокости Фридриха II в Саксонии. Даже русские генералы и офицеры считали, что Тотлебен был слишком снисходителен к прусской столице. Подобное взятие совсем не походило на победу: не было ни благодарственного молебна, ни торжественного вступления войск. Чернышев ограничился лишь тем, что вместе с графом Ласи объехал пикеты в восточной части города, а в остальном как будто предоставил Тотлебену поступать по своему усмотрению. Ласи жаловался, что Тотлебен стал хозяином Берлина, отведя австрийцам роль то ли зрителей, то ли прислужников. Тотлебен следующим образом разделил douceur-geld (200 тыс. талеров): 75 тыс. экспедиционному корпусу, 25 тыс. корпусу Панина и по 50 тыс. для войск Чернышева и Ласи. Австрийцы и саксонцы остались недовольны, и в городе у них стали возникать конфликты с солдатами Тотлебена. Подобные раздоры ослабляли дисциплину. Вопреки запрету в город вошли войска всех армий. Вот что рассказывает Болотов:
«Солдаты, будучи недовольны ествами и напитками, вынуждали из обывателей деньги, платье и брали все, что только могли руками захватить и утащить с собою. Берлин наполнился тогда казаками, кроатами и гусарами, которые посреди дня вламывались в домы, крали и грабили, били и уязвляли людей ранами. Кто опаздывал на улицах, тот с головы до ног был обдираем, и 282 дома было разграблено и опустошено. Австрийцы, как сами говорили берлинцы, далеко превосходили в сем рукомесле наших. Они не хотели слышать ни о каких условиях и капитуляции, но следовали национальной своей ненависти и охоте к хищению, чего ради принужден был Тотлебен ввесть в город еще больше российского войска и несколько раз даже стрелять по хищникам. Они вламывались, как бешеные, в королевские конюшни, кои по силе капитуляции охраняемы были российским караулом. Лошади из них были повытасканы, кареты королевские ободраны, оборваны и потом изрублены в куски. Самые гошпитали, богадельни и церкви пощажены не были, но повсюду было граблено и разоряемо, и жадность к тому была так велика, что самые саксонцы, сии лучшие и порядочнейшие солдаты, сделались в сие время варварами и совсем на себя были не похожи. Им досталось квартировать в Шарлоттенбурге, городке за милю от Берлина отлежащем и славным по королевскому увеселительному дворцу, в оном находящемуся. Они с лютостью и зверством напали на дворец сей и разломали все, что ни попадалось на глаза. Наидрагоценнейшие мебели были изорваны, изломаны, исковерканы, зеркала и фарфоровая посуда перебита, дорогие обои изорваны в лоскутки, картины изрезаны ножами, полы, панели и двери изрублены топорами, и множество вещей было растаскано и расхищено; но всего более жаль было королю прусскому хранимого тут и прекрасного кабинета редкостей, составленного из одних антик или древностей и собранного с великими трудами и коштами[282]. Бездельники и оный не оставили в покое, но все статуи и всё перековеркали, переломали и перепортили. Жители шарлоттенбургские думали было откупиться, заплатив 15 тыс. талеров, но они в том обманулись. Все их дома были выпорожнены, все, что не можно было учесть с собою, переколото, перебито и переломано, мужчины избиты и изранены саблями, женщины и девки изнасильничаны, и некоторые из мужчин до того были избиты и изранены, что испустили дух при глазах своих мучителей.
Такое ж зло и несчастие претерпели и многие другие места в окрестностях Берлина, но все более от цесарцев[283], нежели от наших русских, ибо сии действительно наблюдали и в самом городе столь великую дисциплину …»[284]
