И, наконец, г-н Масловский заключает, что Салтыков «нисколько не повинен в столь малой результативности своих блистательных побед». «На это … могущественно влияли как чисто стратегические требования обстановки, так и крупные ошибки русской дипломатии, которая, находясь в полной зависимости от графа Кауница, не дала главнокомандующему … исходных данных политической обстановки, нужных ему для правильного решения своей специальной задачи»[241].
Но все-таки царица могла гордиться этой кампанией: ведь Фридриха II крепко поколотили. Он и сам признавал свое поражение, а впоследствии, подзуживаемый демоном версификации, переложил это и на стихи, которые адресовал Вольтеру:
La fortuna inconstante et fiére
Ne traite pas ses courtisans
Toujours d’égale maniere.
Ces fous nommes héros et courent les champs,
Couverts de sang et de poussiére,
Voltaire, n’ont pas tous les ans
La faveur de voir le derriere
De leurs ennemis insolents.
Pour les humiler, la quinteuse déese
Quelquefois les oblige eux-mémes á le montrer.
Oui, nous l’avons tourne dans un jour de detresse.
Les Russes ont pu s’y mirer.
[242] Глава тринадцатая. Кампания 1760 г. В Силезии
Война уже начинала тяжело отзываться на некоторых державах: и не только на короле прусском, на чьих глазах последовательно уничтожались все его ресурсы, или на Австрии или России, неистово вцепившихся одна в Силезию, а другая в Восточную Пруссию, но более всего на Франции, которая то побеждала в Германии, то терпела там поражения, а за пределами Европы теряла все свои колонии.
Попытка сепаратного мира между Англией и Францией не удалась, британцы еще не прибрали к своим рукам все владения в Индии и Америке, и поэтому Питт считал долгом чести защищать дело Фридриха II.
Франция продолжала истощать свои силы в Европе и окончательно губить себя за ее пределами ради австрийских интересов. Что касается России, то Людовик XV не только отклонил все ее предложения о более тесном союзе, но у него сохранялись и все предубеждения против этой державы, о чем свидетельствуют инструкции, врученные 16 марта 1760 г. барону де Бретейлю, направлявшемуся в Петербург в качестве полномочного посланника и помощника маркиза де Лопиталя, а также как агента «Секретной корреспонденции» и негласного наблюдателя за официальным посланником:
«Здравая политика не дозволяет допустить того, чтобы петербургский двор воспользовался всеми преимуществами его ныне авантажного положения для увеличения своего могущества и расширения границ империи. Располагая территорией, почти столь же обширной, как и земли всех великих государей Европы вместе взятые, и не нуждаясь в большом количестве людей ради поддержания собственной безопасности, сия страна способна выставить за своими пределами грозные армии; торговля ее простирается до границ Китая, и с легкостию, равно как и за короткое время, она может получать оттуда товары, кои другие нации добывают для себя лишь посредством длительных и опасных плаваний; русские войска ныне уже закалились в битвах. Абсолютное и почти деспотическое правительство России вполне основательно внушает опасения своим соседям и тем народам, кои могут подпасть под таковой же гнет после ее завоеваний. <…>
Когда московитские армии впервые явились в Германии{66}, все просвещенные дворы почувствовали, сколь важно внимательно следить за видами и демаршами сей державы, чье могущество становилось уже угрожающим. <…> Кто знает, не раскаются ли императрица-королева[243] и ее наследники за выбор такового союзника? <…>
Зверства русских в Польше в 1733–1734 гг., их осада противу всех законов справедливости вольного города Данцига, каковой подвергся жестокой каре за одну только попытку защитить свои права; содержание в унизительном и жестоком плену французского посланника[244] и трех французских батальонов вопреки условиям капитуляции; непристойное обращение с другим королевским посланником[245]; высокомерные требования для своих государей императорского титула; ее неверность в исполнении последнего договора с турками{67} …; вмешательство во внутренние дела Швеции; то, как она обращается с поляками уже в течение трех лет; виды, провозглашенные ею относительно разграничения Российской империи и Польши; наконец, все устройство и сами действия России, форма ее правления и состояние войска — все сие заставляет каждого государя, заботящегося о безопасности и общественном спокойствии, опасаться усиления сей державы[246].
Вышеизложенного более чем достаточно, чтобы король полагал весьма желательным отказ российской императрицы от претензии на Герцогскую Пруссию[247] …»[248]
Недоверие и зависть Людовика XV к постоянно возрастающей мощи России были столь сильны, что, когда в своих июльских «Инструкциях» 1759 г. герцог Шуазель рекомендовал маркизу де Лопиталю изыскать какой-либо способ восстановления мира между Австрией и Пруссией при вооруженном посредничестве России, король категорически осудил действия своего министра иностранных дел и предписывал барону де Бретейлю: «Надобно почитать весьма благоприятным для интересов короля, что маркиз де Лопиталь … упустил ту возможность, каковая была столь настоятельно ему рекомендована»[249].
На фоне подобной холодности версальского двора Россия делала робкие попытки сближения с Веной. В тайне от французов обе державы подписали в Петербурге трактат и конвенцию[250]. В отдельных и секретных статьях последней предусматривалось, что оба императорских двора будут стремиться получить для себя возмещение за счет прусского короля: один — возвращением Силезии и графства Глац, другой — окончательным присоединением Восточной Пруссии.
В плане новой кампании, подписанном Елизаветой 11 мая 1760 г., решимость продолжать войну изложена с категорической определенностью: «Необходимость заставляла нас рано или поздно самим начать эту войну, если бы даже король прусский не начал ее, ибо этот прежде от всех своих соседей зависевший государь[251] захотел наконец все дворы привесть в зависимость от себя; он всего от всех требовал, а сам никогда ни в чем не хотел удовольствовать и начатием настоящей войны показал, что не позволит, чтоб венский двор сделал малейшее движение в собственных землях своих»[252].
Елизавета сказала австрийскому посланнику графу Эстергази: «Я не скоро решаюсь на что-нибудь, но если я уже раз решилась, то не изменю моего решения. Я буду вместе с союзниками продолжать войну, если бы даже я принуждена была продать половину моих платьев и брильянтов»[253].
