Именно в Конференцию верховный главнокомандующий должен был слать рапорт за рапортом, по всякому поводу испрашивать ее мнение, сообщать о всех своих намерениях, объяснять все свои действия и получать разрешение на то, чтобы побеждать неприятеля. А поскольку армия находилась в тысяче километров от столицы, то, пока таковое разрешение можно было получить, ситуация на шахматной доске войны неизбежно менялась. Возможность победы ускользала, подобно вспорхнувшей птичке, а русская армия уже сама оказывалась в столь тяжелом положении, что надо было просить у Петербурга разрешения не дать врагу победить себя. Присылавшиеся Конференцией приказания были полны противоречий, неувязок, ложных предпосылок, неисполнимых и подчас химерических замыслов. Оказавшись между распоряжавшейся издалека Конференцией и грозным прусским королем, столь близким и быстрым в своих решениях и действиях, русский командующий становился чуть ли не паралитиком. Он не осмеливался ни наступать, ни использовать возможности для победы. Ничто столь не мешало русской армии в этой войне, ничто так не изматывало ее маршами и контрмаршами и не сводило до такой степени на нет все достигнутые успехи, как эта Конференция, сей диковинный гибрид, взращенный Бестужевым. Она подчиняла все военные действия извивам придворной политики и являлась достойной парой знаменитому австрийскому гофкригсрату[32], который в эпоху революционных войн прославился как академия неудач и поражений. Когда генерал, противостоящий Фридриху II или Бонапарту, получает рецепты побед в конвертах, присылаемых из Петербурга или Вены, это неизбежно ставит его в чрезвычайно тяжелое положение.

Глухие разногласия внутри коалиции 1756 г., интриги в Зимнем дворце и мелочная опека над главнокомандующим со стороны Конференции привели в конце концов к бесплодности побед при Егередорфе и Кунерсдорфе.

Россия была застигнута врасплох происшедшим в 1756 г. «переворотом альянсов». Великий канцлер Бестужев, рассчитывая на английские субсидии и военное содействие Австрии и полагая, что война с Фридрихом II будет простой «диверсией», да еще под именем и за деньги иностранной державы, уделял мало внимания тем реформам, которые требовалось произвести в армии.

Измена Англии, предоставившей Фридриху помощь деньгами и флотом, развеяла самоуспокоенность канцлера. В военной и морской коллегиях началась лихорадочная деятельность: один за другим следовали часто противоречащие друг другу указы о реформах в кавалерии, пехоте, артиллерии, нерегулярных войсках, равно как в вооружениях, тактике и интендантстве, словом, во всем, что относилось к военным и морским силам.

Известие о Версальском договоре (1 мая 1756 г.), по которому к коалиции против Фридриха II присоединялись Франция, Швеция и их клиенты в Германской империи, а также обеспечивался благожелательный нейтралитет Польши и Турции, успокоило петербургский кабинет.

Тем не менее осенью 1756 г. можно было опасаться того, как бы Фридрих не опередил Россию в захвате Курляндии. Армия царицы еще далеко не достигла боеспособного состояния. В сентябре в Петербурге узнали о внезапном вторжении прусского короля в Саксонию. Страх и ненависть к Фридриху увеличились еще более, и все приготовления еще более ускорились. 30 сентября[33] фельдмаршал Апраксин был назначен главнокомандующим, а уже 16 октября он получил приказ выступить к границе. Тем не менее война была объявлена лишь год спустя манифестом 16 августа 1757 г.

Но что тогда представляла собой эта граница? Вспомним, как причудливо была разделена в то время Восточная Европа. Россия протянулась узкой полосой вдоль Балтийского моря, вытягивая, подобно руке, свои провинции Ливонию и Эстонию почти до самого Мемеля к пределам Восточной Пруссии. Но обе остроконечные территории этих враждующих монархий, устремленные друг против друга, не соприкасались. Между ними лежали земли вассалов Польши-Курляндии и Семигалии[34]. Но если бы Восточная Пруссия и оказалась под властью русских, они смогли бы вторгнуться в другие провинции Фридриха II, лишь пройдя через нейтральные территории. Восточная Пруссия представляла собой остров, отрезанный от всего Королевства с севера Балтийским морем, с востока Курляндией, с юга Польшей и с запада Польской Пруссией и почти независимыми городами-республиками Данцигом и Торном, господствовавшими над Нижней Вислой. Таким образом, в конце 1757 г. театр военных действий представлял собой узкую полосу земли между Балтикой и обширными польскими владениями. Эта полоса состояла из Русской Ливонии, автономной Курляндии, Прусской Пруссии, Польской Пруссии и Прусской Померании.

Поэтому, чтобы вторгнуться в самые восточные владения Фридриха, русская армия должна была перейти две границы и встретиться с неприятелем на чрезвычайно узком фронте. А для удара во фланг основных его провинций — Прусской Померании, Бранденбурга и Силезии предстояло пройти еще 500 км по польской территории. Сегодня русская и прусская монархии имеют общую границу, весьма извилистую и совершенно неестественную, но тогда они не соприкасались ни в одной точке. С севера на юг тянулись нейтральные территории: Курляндия, Литва, Польша. На севере самые близкие города России и Пруссии, Рига и Мемель, находились очень далеко друг от друга, а такие же города на юге — Могилев у Днепра и Франкфурт-на-Одере — отделяло огромное расстояние. Понадобились три раздела Польши и переустройство 1815 г., чтобы оба воинственных государства получили общую границу, когда одно из них приобрело Познань, а другое — Варшаву, приблизившись таким образом на 500–600 км.

Впрочем, в 1756 г. в Польше, состоявшей из собственно польских земель, а также литовских и русских, для прохода армий Елизавехы не встречалось никаких препятствий. Ее королем был саксонский курфюрст, союзник Австрии и Франции. Если формально польский сейм и не подчинялся политике дрезденского двора, он в то же время и не противился ей. Польской армии как бы не существовало, во всяком случае, она не достигала 12 тыс. чел., плохо обученных и недисциплинированных, и не являлась ни королевской, ни национальной. Каждый воевода, каждый каштелян[35] и каждый влиятельный вельможа полновластно распоряжались всеми войсками, находившимися в его провинции, у себя в замке или в своей вотчине, используя их только в своих собственных интересах. Армия не представляла собой государственной силы. То же самое относилось и к городам, особенно расположенным по течению Вислы. Каждый из них заботился о собственной защите по-своему: Торн, Варшава, Познань были без труда заняты русскими, но Данциг сумел не открыть свои ворота. Население восточных областей, говорившее по-русски и исповедовавшее православие, симпатизировало русским, а католики собственно Польши проявляли безразличие или враждебность. Города на Висле, своего рода немецкие протестантские колонии среди славянского населения, склонялись скорее на сторону Пруссии. Не считая нескольких манифестаций в сейме, спровоцированных французскими дипломатами, Польша в течение пяти лет терпела проход через свою территорию русских колонн. Ее громадный организм был уже окончательно обессилен и дезорганизован.

Бескровному вторжению она сопротивлялась лишь своими лесами, водами и болотами. Для русских сама земля стала более враждебной, чем жившие на ней люди.

В этой войне, начатой коалицией против Фридриха II, особой целью русской армии вполне естественно должна была стать Восточная Пруссия, полностью отрезанная от остального Королевства Польской Пруссией. Однако Фридрих считал, что решающего удара следует ожидать отнюдь не в этой отдаленной провинции. Значительно важнее были те поля сражений, которые находились в Силезии, Богемии, Вестфалии, Саксонии, то есть в самом центре Германии и Европейского континента. Поэтому он вывел из Восточной Пруссии свои самые лучшие войска.