Как раз в этот момент со стороны Потсдама подошел Хюльзен, и Тотлебен атаковал его своей кавалерией и гренадерами, оставив часть войск для наблюдения за городскими воротами. В боевом порыве он далеко опередил свою пехоту и, не имея ее поддержки, был отброшен. Тотлебен уже намеревался возобновить атаку, когда одновременно появились авангард Клейста и корпус Ласи. Но он не хотел ждать помощи австрийцев и бросился на Клейста. Неподалеку от Темпельгофа завязалась беспорядочная схватка, не принесшая перевеса ни одной из сторон. Русские потеряли четыре пушки, которые потом были отбиты казаками, однако исход боя решили австрийские эскадроны, отбросившие Клейста.
Тотлебен пришел в ярость, увидев появление Ласи — получалось, что, хотя ему и удалось действовать почти независимо от Чернышева, он получал себе в качестве командира австрийского генерала, поскольку этот последний, имея 14 тыс. чел., вполне естественно становился старшим начальником и отнимал у него славу покорителя Берлина. Ему оставалось только возвратиться на свои позиции перед воротами предместий и не обращать внимания на первые приказы Ласи. Благодаря этому весь корпус Хюльзена смог уже к вечеру войти в город.
Тем временем Чернышев действовал на правом берегу Шпрее. Заняв высоты Лихтенберга, он поставил там шестипушечную батарею и начал обстреливать пруссаков, которые под угрозой кавалерийской атаки не стали ждать штыкового удара и укрылись в восточных предместьях.
Вечером появился Панин, приведший 5 эскадронов кирасир и 6 гренадерских рот. Он сообщил, что его главные силы подойдут только к утру 9 октября.
8 октября молдавские гусары и казаки Краснощекова заняли позиции на лесистом и болотистом правом берегу Шпрее. На левом берегу оставался Тотлебен, все там же, перед Котбускими и Галльскими воротами. 14 тыс. австрийцев расположились лагерем у Лихтенфельде.
В этот день Чернышев намеревался атаковать принца Вюртембергского и штурмовать восточные предместья. Однако прибытие корпуса Клейста увеличило силы пруссаков до 14 тыс. чел., из которых 16 батальонов и 20 эскадронов принца находились на правом берегу, а 10 батальонов и 21 эскадрон под командою Хюльзена — на левом. Союзники имели против них 15,5 тыс. русских на правом берегу, а по левому — еще 4,4 тыс. русских вместе с 14 тыс. австрийцев и саксонцев. Обладая Берлином, пруссаки могли легко перебрасывать свои войска с одного берега на другой, так что союзники, разделенные рекой, всегда оказывались перед неприятелем в равном числе. Кроме того, их ослабляли разногласия русских и австрийцев, а также соперничество командиров — Тотлебена с Ласи и Чернышевым.
Чернышев был совершенно подавлен. Он собрал военный совет, на котором присутствовали только генерал Панин, генерал квартирмейстер барон Эльмпт и французский военный агент маркиз де Монталамбер. У этого последнего мы и заимствуем описание того, что происходило во время заседания совета. Чернышев, обеспокоенный усилением пруссаков и опасаясь на завтра же нападения всеми их силами при затруднительном сообщении с русскими и австрийцами, стоявшими на левом берегу, «предложил тотчас же ретироваться к Кёпенику, дабы выиграть время для договоренности с графом де Ласи; кроме сего, у него оставалось провизии всего на один день. В заключение он спросил, каково на сей счет мое мнение». Вот что отвечал ему маркиз:
«Я сказал, что дальнейшее пребывание на позиции перед Берлином, по моему мнению, сопряжено с множеством неудобств, особливо после прихода генералов Хюльзена и Клейста. Однако же ретирада к Кёпенику представляется мне куда более невыгодной, не говоря уже о постыдности такового маневра, поелику оный поставит графа де Ласи под удар всех неприятельских сил и неизбежно вынудит его ретироваться во избежание слишком неравного сражения. И в таковом случае подвергается риску вся сия операция. Наконец, я присовокупил, что полагаю за наилучшее атаковать неприятеля на рассвете, упредив о таковом решении графа де Ласи … Мнение же двух других участников было скорее в пользу ретирады, нежели сражения, без окончательной, однако, определенности. Сие заставило меня несколько раз возвращаться к своему мнению, и в конце концов мне удалось все-таки доказать свою правоту. Граф Чернышев решился на штурм и тут же написал о сем графу де Ласи …»[278]
Чернышев изготовился к завтрашнему штурму, разделив войска правого берега на четыре колонны: 1-ю Пальменбаха, 2-ю Лебеля, 3-ю князя Долгорукого и 4-ю Нуммерса. Во главе каждой колонны, построенной как во времена фельдмаршала Миниха и осады Данцига, стояли гренадерские роты. Сначала надо было захватить соседние с крепостной стеной ворота и затем штурмовать восточные предместья. Кавалерии надлежало прикрывать колонны против атак прусских эскадронов, а полевой артиллерии — вести интенсивный огонь по всем неприятельским позициям; полковые пушки должны были следовать за своими полками. Тяжелый обоз и все нестроевые части укрылись в лесу Фридрихсфельде, лошади в полной готовности были запряжены в фургоны и телеги на случай поспешного отступления. Сигнал атаки тремя брандкугелями[279] назначался на семь часов утра. Всем командирам корпусов рекомендовалось «сию атаку наисовершеннейшим образом произвесть и всякой в своей части наиспособнейшее к тому промыслить и исполнить …», заслужить тем высочайшую милость императрицы и «удержать ту славу и честь, которую оружие монархини российской чрез долгое время сохранило»[280]. И командиры, и солдаты были преисполнены боевым духом. «Невозможно довольно описать, — пишет Чернышев в своем рапорте, — с какою нетерпеливостью и жадностью ожидали войска сей атаки; надежда у каждого на лице обозначалась …»[281] Солдаты подходили к причастию с глубоким чувством благоговения, после чего доставали из мешков белые рубахи, чтобы «встретить смерть по русскому обычаю».
Совершенно противоположная перемена произошла на совете прусских генералов. 8 октября принц Вюртембергский решил начать сражение с Чернышевым. Но в последующую ночь он и его коллеги испугались численного превосходства неприятеля при невозможности получить какие-нибудь новые подкрепления, а также всех ужасов для города в случае успешного штурма. Было решено, что войска, приведенные Клейстом, Хюльзеном и принцем Вюртембергским, отступят под покровом ночи к Шпандау и Шарлоттенбургу. Генералу Рохову поручались переговоры о военной капитуляции, но лишь в отношении его собственного слабого гарнизона. Судьба гражданского населения и принадлежащего ему имущества была оставлена на попечение ратуши.
Тотлебен все еще занимал позиции перед Котбускими и Галльскими воротами, служа как бы заграждением между городом и австрийской армией, и отнюдь не оставлял мысль о реванше у графа Ласи, который мог отобрать у него славу единственного победителя. Пользуясь своим благоприятным положением, без ведома австрийского генерала и даже самого Чернышева, он вступил в переговоры о капитуляции. Несомненно, у него были свои люди в городе, не говоря уже о его приятеле, богатом купце Готцковском. Но, казалось, подход Хюльзена и принца Вюртембергского лишал его всякой надежды на успех, ведь он еще не знал о решении, принятом на прусском военном совете. Разве мог он предположить, что Хюльзен и принц шли так далеко (из Саксонии и Померании) единственно ради того, чтобы признать невозможность защищать Берлин?
В ту же ночь на 9 октября Тотлебен послал Рохову новое требование о сдаче города, но излишне поторопился, поскольку комендант должен был держаться до полного ухода всех подкреплений. Поэтому к часу ночи трубач возвратился с новым отказом. Тотлебен, придя в полное недоумение, приказал сделать несколько пушечных выстрелов по городу. В три часа майор Вегер и ротмистр Вагенгейм подошли к Котбуским воротам с предложениями Рохова — к этому времени подкрепления уже покинули город. Остается вопрос: каким образом командовавший разведкой и передовыми отрядами Тотлебен мог ничего не видеть и ничего не знать о всех этих передвижениях?
