Меня же эти прискорбные зрелища вконец измучили, а пуще всего бесстыжие девки. Одна еще смеяться надо мной вздумала! Уж я им покажу!

Неладно в Троице. Совсем не стало управы на ратных людей. Иринарх сказал, быть беде, если не уймутся, и будут, как и ныне, не на Бога уповать, а лишь на собственную силу и мужество. Скоро переполнят чашу Божьего терпения!

Нынче два галицких казака пытались воинских людей образумить, и сказывали такую повесть.

Явился-де им Сергий чудотворец и велел всем осадным людям передать его слова, чтобы перестали обманывать и брать лишнее, и пьянствовать. И еще сказал Сергий: поруганы будете вашим чревом и от него все умрете зло.

Воинские же люди, услышав это, стали над теми казаками смеяться и с позором их из-за общего стола прогнали, сами же пьянствовать продолжали. И говорили так:

— Сколько заплатили вам монахи за эту брехню? И с чего бы это великий Сергий стал являться вам, собакам галицким? Пусть нам самим явится, мужам доблестным и достойным, тогда поверим!

И я видел, как шли эти галичане прочь понурые и друг на друга ругались, говоря: «Ты виноват, ты не так сказал!» — «Нет, ты!»

Но так и не подрались. Тут подошел ко мне инок Иосиф, казначей наш, и сказал:

— Что, Данилка? Все подслушиваешь? Смотри, учись: уметь надо и правду молвить, и солгать, когда надо. Иные же людишки ни того, ни другого сделать не могут, так уж молчали бы лучше.

Неладно в Троице.

У меня же ноги опухли, едва хожу. А во рту кровь. И многие городские люди тем же недугом терзаемы. Дали мне снадобий целебных, но толку от них мало. Да и тех-то снадобий, сказали мне, скоро не будет. А все потому, что не ждали от лютеран такого упорства и налегке сели в осаду.

Смилуйся, господи! Неужто гибель нам всем суждена, если не от меча, так от недуга смертного? Вчера померло в обители от этой злой хвори шесть человек. Нынче мы их отпевали. И иные многие с ног до головы распухли, в судорогах корчатся, а зубы у них выпадают, во рту же и на лице язвы кровавые. И меня сей недуг одолевает, три зуба расшатались, кровью плююсь. Пресвятая Богородица, спаси! Страшно мне!

Горе, и беда, и зло лютейшее!

День ото дня мор начал множиться. Сегодня четырнадцать мертвецов схоронили. В келиях смрад, да и во дворе не продохнуть; вой кругом и стоны. Недужные повсюду лежат, в корчах и муках злых изнемогают, а в язвах у них черви белые ползают. И невозможно без слез смотреть на эти страдания!

Меня же сия беда пока миновала. Уж не знаю, чем заслужил такую Божию милость. Не только не помер по сю пору, но даже и поправляться стал.

А случилось это вот как. Вновь пришла ко мне та дева незнаемая, о которой я прежде писал, и дала мне крестик золотой изукрашенный и в мешочке луку. И сказала:

— У тебя, Данило, цинга. Этот недуг в долгих осадах случается от тесноты, дурной воды и скудости. Чтоб не помереть тебе, носи этот крестик на груди и лук из мешочка кушай, в день по луковице. Бог даст, луком этим и молитвами госпожи моей поправишься. Ты же нас не выдавай и о разговоре нашем никому не сказывай.

Тогда я, на крестик взглянув, догадался, кем эта дева послана. Но да замкнутся мои уста! Никому в Троице зла не хочу, и уж тем паче благодетельнице своей. Как ей угодно, так и сделаю, никому ее имени не выдам. Дай Бог ей здравой быть, и счастия, сколько возможно, да и всему роду нашему.

Множится мор и никого не щадит. Даже из священнического чина некоторые захворали. Каждый день по десять, по двадцать душ к Богу отходят; церковь Пресвятой Богородицы вечно трупами полна. И нам-то, здоровым, покою нет, едва успеваем могилы копать, а уж каково недужным и умирающим!

Враги же лютеране, слыша в обители чудотворца каждодневное заупокойное пение, и видя, как мы выносим из города покойников беспрерывно, то-то, должно быть, злорадствуют. И к монастырю уж не приступают, окаянные, берегут своих людей, надеясь, что мор нас скоро вконец всех изведет, и достанется им город без кровопролития.

А стрелец Нехорошко мне так говорил: «Вели бы нас воеводы скорее на вылазку! Нам теперь со всех сторон погибель, так лучше в бою со славой пасть, чем от заразы издохнуть!»

А еще говорят в Троице, что первыми от цинги те погибают, кто более прочих бесчинствовал, блудил и советов святых старцев не слушал. Стало быть, поделом. Сотник же Сила Марин покаялся и впредь поклялся не перечить отцу Иоасафу и плоть свою усмирять. И тотчас же этот Сила от хвори исцелился.

Еще и иные дивные и странные дела творятся в Троице в нынешнее злопечальное время. Но не обо всем можно в книге написать, посему умолкаю. А скажу только, что дошла до меня весть: держаться бы мне ныне подальше от казначея Иосифа Девочкина.

Пропадай моя головушка, не удержусь, скажу еще полслова. Послан был, говорят, некто из Троицы в литовские таборы со множеством злата: то ли снадобий целебных купить, то ли с каким-то важным паном тайный сговор заключить, не знаю. Но не вернулся этот посланник, и деньги пропали. Поэтому, да и по иным многим причинам, случился в казне у нас недостаток величайший.

Более ни слова, отсохни моя рука!

Была нынче вылазка и славная брань. Я же из города не выходил, понимая, что больше толку от меня на стене, нежели в поле. Да и надо ведь кому-то стены оборонять. Я стрелял из пищали своей по литве через бойницу и в одного литвина попал. Правда, не вру. Стрелять-то я теперь наловчился. Даже пушкари, бывшие рядом, меня похвалили.

А еще в этом бою один крестьянин отличился, по имени Суета. Могуч-то он, как медведь, да неловок; за это стрельцы над ним перед вылазкой насмехаться стали. Он же осерчал и поклялся либо голову сложить, либо славу себе заслужить. И сдержал слово: так и сек бердышом на обе стороны, литву косил, словно траву.

А когда стало троицкое воинство врагов одолевать, вдруг примчался злонравный еретик Александр Лисовский с отборной дружиной. Засвистали они, словно аспиды, и набросились свирепо на троицких людей. Наши отступили, а враги за ними погнались, и подошли близко к стене. Тут-то я и показал себя удалым стрельцом.

А Пимен Тененев выстрелил из лука и попал Лисовскому в щеку. Тогда еретики очень разгневались и хотели отомстить за рану своего воеводы, но ни в чем не преуспели и принуждены были убраться восвояси, в таборы свои. Потому что все троицкие люди распалились сердцем на врагов, видя одну лишь гибель себе со всех сторон и ничего уже не желая, кроме смерти достойной и славной.

В том бою наши многих языков взяли. Языки же эти, в сыскном приказе недолго пробыв, выведены были к народу и сказали нам вот что:

— Каемся всею душою, что служили окаянным латинам и воевали с домом Пресвятой Троицы, с единоверными своими! А нынче видели мы на поле брани преподобных святых старцев Сергия и Никона, мечущих в нас камни. Каждым броском они многих наших нечестивых товарищей поражали. А камни доставали из-за пазухи. И не было числа метаниям их. Вот из-за этого-то видения мы к вам переметнулись и обещаем впредь верно служить обители сей и православному государю царю Василию. А от ложного царика Дмитрия отрекаемся и на него плюем.

Архимандрит повелел этих пленников поставить на мельне к жерновам, потому что иноки старые и жены, работавшие там, от многих трудов изнемогали и в тяготах быстро помирали.

Я же сегодня во время сечи метко со стены из пищали стрелял и одного литвина убил либо ранил. Впрочем, об этом у меня и раньше написано.

Моровое поветрие у нас с каждым днем усиливается. Сегодня 26 человек схоронили. Во всех покоях теснота и смрад от больных, а здоровых уже не хватает ходить за ними, ни покормить, ни червей смыть. Сил нет уже смотреть на язвы гноящиеся и стоны слушать!