Прислушиваемся к тишине. Она здесь неповторима, какая-то звенящая. Чем больше в нее вслушиваешься, тем яснее слышишь звон в ушах. Но это не в ушах звенит. Это прослушивается голос ушедших тысячелетий. Они глубоко, глубоко, под толщей вековых наслоений! Их может постигнуть только воображение, порожденное этим древним таинственным звоном...
Вернулись поздно вечером. Гордеев вылез у гостиницы, я отправился домой, пообещав, что завтра навещу его. Случилось, однако, непредвиденное. Спал я долго, и когда проснулся, услышал за окном очень знакомый голос. Выглянул. На тахте сидят отец и Чары. Пьют чай.
— Чары-джан, ты ли это?! — кричу обрадовано.
— Я! Кто же еще! — отвечает Чары. — А ты что-то долго спишь. Хотел тебя из шланга холодной водой окатить, да пожалел.
Обнялись мы. Сели. Спрашиваю у друга:
— Как жизнь? Как работа? Дочурка растет?
— Растет, а как же!
— Оля, как?
— Жива-здорова. Привет тебе передает. Обижается, почему не приезжаешь. Отец мой с матерью тоже часто вспоминают. Как приеду к ним в аул, сразу спрашивают о тебе. А вообще-то, сейчас такая пора, некогда даже к родному отцу заглянуть. Да и он все время в поле. Засуха же у нас. В Мургабе этим летом совсем мало воды. Поливы не везде были. Хлопчатник сохнет, горит на корню, вилтом болеет. Ученые Иолотанской селекционной станции каждый год обещают новый сорт тонковолокнистого, но пока что только обещания. На опытных участках у них новый сорт хорошо идет, а попробовали в открытом поле, тоже посох весь. Вода нужна. Поскорее канал надо строить.
— В Тахта-базарских колхозах тоже засуха, или там лучше? — спрашивает со знанием дела отец.
— В Тахта-Базаре, конечно, лучше, — говорит Чары. — Но там простой сорт. А в низовьях Мургаба тонковолокнистый, дорогостоящий. Он и государству больше нужен, и колхозники от него втрое больше имеют.
— Значит, запасов воды в Султанбентском и Ташкепринском водохранилищах по-прежнему не хватает, — констатирует отец. — Черт возьми, какая прорва влаги нужна там, чтобы создать растениям благо. И попробуй тут быть спокойным, когда на твоих глазах люди допускают, я бы сказал, государственной важности ошибки. Я имею ввиду Главный Туркменский канал. Ну кому это первому в голову взбрело тянуть через незаселенные районы огромную искусственную реку?
— Слушай, папа, — перебиваю я его. — Но этот же вариант выпестовывался, можно сказать, целыми столетиями. Еще знатный туркмен Ходжа Непес ездил в Петербург к Петру Первому, чтобы помог он туркменам повернуть Амударью к Каспию.
— Ну так что ж, что ездил! — возражает отец. — Тогда было совсем иное дело. Тогда по старому Узбою : поселений много было. А сейчас там почти мертвая зона. Одни чабаны с отарами. Да если разобраться по-существу, то старый Петровский проект еще до революции был предан забвению. По новому проекту еще до Октября несколько экспедиций работало. Инженеры Ермолаев и Моргуненков, американская компания Кноп... Собственно, это ведь они первыми наметили трассу от аула Мукры через Келифские озера и Обручевскую степь в Мургабский оазис. Да и сам Обручев не зря там со своими людьми лазил. И даже степь его именем названа. Нынешняя трасса, намеченная Карашем и его людьми, в немногом отличается от Ермолаевской. Точно не скажу, в чем именно, но географический маршрут один и тот же. Разве что с небольшими отклонениями...
— Папа, о каком это ты Караше сказал? Об Иомудском что ли?
— О нем, конечно. А ты его знаешь?
— Нет, пока не знаю. Только по твоим дневникам.
— А! — смеется отец. — Ну конечно! Я и забыл. Он ведь тоже в Реутове, в ФЗУ больше года учился. Потом поступил на московский рабфак, а оттуда уже в гидро-мелиоративный институт. Вот этот самый Караш Николаевич и усовершенствовал трассу. По ней сейчас и идет разработка русла канала. Все правильно. Но я возмущаюсь: как же этот Караш и другие мелиораторы не могли доказать кому следует, что Келифский вариант канала более целесообразен со всех точек зрения? Нецелесообразен лишь с одной точки: не увидишь его с Марса.
— Увидишь и этот с Марса, — возражает Чары. — Почти на полторы тысячи километров протянется по тридцать восьмой параллели. Это же канал-гигант: таких больше на земле нет. Сколько людей надо! Сколько техники, чтобы его построить! Два дня назад захожу в дирекцию канала к Аманову, спрашиваю: как обстоят дела с кадрами? А он сделал кислую физиономию и говорит: «Мало людей. А те, что есть, почти все приезжие. Свои туркмены пока что в колхозах, на тракторах пашут». В общем-то, и в ЦК партии, и в комсомоле знают об этом давно. Вот вызвали на совещание: будем решать, что делать, чтобы местных ребят привлечь на строительство. Канал должен стать кузницей местных механизаторских кадров.
— Правильно мыслишь, Чары, — поддерживает отец. — Именно они должны постепенно брать стройку в свои руки.
— Я уже бывал в двух колхозах, у председателей,— говорит Чары. — Там на это дело смотрят так: «Если руководство скажет — выходи на хошарные работы, строить канал, — мы все бросим и выйдем!» А что толку от такой постановки вопроса? Это же не арык. Это же целая река. Тут лопатами работать, все равно что иголкой колодец копать.
— В училище механизации надо посылать сельскую молодежь! — подсказывает отец. — Уже через год оттуда можно получить огромную армию механизаторов.
— Именно об этом и будет в понедельник у нас разговор, — уточняет Чары.
Беседа длится долго. Я успел побриться, а они все еще решают насущные проблемы. За завтраком тоже говорим о канале. Уходя, слышим вслед:
— Печать! Печать на это дело надо мобилизовать. В газетах надо что-то в виде призывов помещать!
— Ну, разбередил ты его больное место, — говорю Чары — Он же у вас в Мары раньше работал. Весь Мургабский оазис пешком исходил.
— А ты — не в отца, — замечает Чары. — Уже четыре года мы с тобой в «гражданке», и все время ты сидишь за столом. Хоть бы в гости к нам наведался. Я-то к тебе уже третий или четвертый раз приезжаю.
— Скоро надоем, выгонять будешь, — обещаю я. — Думаю податься к тебе туда, на канал, собкором. Там буду жить постоянно.
— А разве можно так? — спрашивает Чары.
— Почему ж нельзя. У всех солидных газет есть свои собкоры. Только у нас пока нет. Предварительно я уже говорил с редактором. К тебе тоже просьба, Чары. Будешь у секретаря, замолви за меня слово, чтобы ускорили дело. Скажи ему: храбрейший сержант авиации и так далее и тому подобное желает поселиться в зоне сыпучих песков, дабы превратить их в цветущий, плодоносный сад!
— Давно бы так! — радуется друг. — Там мы с тобой знаешь как развернемся. У меня же — машина. Вездеход. А если захочешь, даже самолетом обеспечу! Вместе полетим, вспомним старину.
— Слушай, Чары, — вспоминаю я. — Костина жена мне письмо прислала, говорит, что Ванька Мирошин на канале работает. Не встречал?
— Как не встречал? — улыбается Чары. — Встречал, конечно. На одиннадцатом пикете он, возле Захмета. Вместе с женой там. Патриоты настоящие.
— Может, еще кто-нибудь из полка есть?
— Вполне возможно. Будешь разъезжать по трассе, может быть, и встретишь.
— Ну, а насчет того, что Нина собирается в Ашхабад, как смотришь?
— Я ее уговариваю, чтобы к нам в Мары ехала. У нас ей легче будет. Мать моя все время у нас гостит. Маечку нянчит. Вот и Алешку Трошкина можно было бы матери поручить. — Чары молчит, думает, потом вдруг неожиданно спрашивает: — Ты не переписываешься с Тоней?
— С какой стати? — недоумеваю я. — Она же замужем, да и вообще...
— Не злись, я просто спросил, — оправдывается Чары и заглядывает мне в глаза. — Нельзя что ли спросить? Оле она все время пишет, приветы тебе передает, спрашивает о тебе. Вот я и подумал: может, ты сам с ней переписываешься?
— Никогда и ни за что в жизни! — кипячусь я.
— Ну ладно, ладно, — успокаивает Чары. — Что, если ваши дороги разошлись, значит и товарищами нельзя считаться?
— Можно. Только зачем?
— Я бы на твоем месте поздравлял ее хотя бы с праздниками. Открытки бы посылал, — продолжает он.
