— Христос воскрес!

— Что красный какой, иль у костра сидел?

— От него брагой пахнет!

— А нам не поднес?

Митька, отбиваясь, кричал:

— Не моя брага, Васькина!

Обступили Ваську.

— Пошто нас не угостил?

— Мало было. Обождите, зароблю полтину, всех напою.

— Тебя дождешься! Ты полтину год не заработаешь.

— Эх, девки, клад бы найти!

Придвинулись к Митьке.

— Какой клад?

— А такой. За брагой ходили, бабы сказывали.

— Ври давай, только чтоб складно было!

Митька поправил запояску, сел.

— Жил, говорят, в здешних лесах разбойник, один на семи дубах сидел и соловьем свистел.

— Пошто на семи?

— Не мешай, Дунька!

— Не было мимо него ни проходу, ни проезду, не давал он спуску ни пешему, ни конному. И послал царь против него своего богатыря Илью Муромца. Прослышал об том Соловей-разбойник, зарыл все свое богачество в землю, вышел биться с Ильей, да в том бою и погиб. А клад так в земле и остался.

— Девки, в Иванов день искать пойдем?

— Ишь, чего задумал!

— В дудках нам руду копать до смерти, а не клады искать.

Попробовали было снова песни заиграть, ничего не получилось. Спать ушли рано. На другой день до солнца вставать нужно было: барин приказал за плотиной пни корчевать, землю низить. Завод не позднее осени должен быть готов.

Васька долго не спал, ворочался. Думал: «Почему так устроено, что люди разно живут? У одних — богатство, другие бедствуют».

За дверью тихо шумели сосны. С накатника звонко капала вода.

«Неправильно люди живут. Говорят, царь так указал, а который?» С теми мыслями и уснул.

Одновременно с постройкой завода началась добыча руды, заготовка угля. Для этой работы Баташевы прикупили у окрестных помещиков еще сотни две крестьян. Поселили их поближе к местам рудных разработок на лесных пустошах.

Иван Родионович съездил в Питер, договорился со знакомыми людьми из Берг-коллегии и Межевой канцелярии о том, что, если кто станет просить отвести землю поблизости от новых их владений, не давать. Муромские леса казались братьям тем кладом, который поможет им стать если и не вровень с Демидовыми, то и не намного ниже их. Любое соседство поэтому было для них нежелательным.

Опасения заводчиков не были беспочвенными. Прознав про найденную ими руду, кое-кто попытался было перейти им дорогу, погреть руки на готовеньком. Но не зря хлопотал Иван Родионович: царские канцеляристы понимали, что лучше с одним дело иметь, чем со многими. Так и остались Баташевы полновластными хозяевами лесов муромских.

Руду на новых местах брали чуть ли не с поверхности земли. Выроют дудку, колодец без сруба, в сажень глубиной — тут тебе и руда. Выбирай ее, знай себе, да вытаскивай воротом наверх.

В один из дней, когда всем, кто работал на сооружении завода, дали передохнуть, Рощин надумал сходить на дудки, посмотреть, как добывают руду. Позвал с собой Митьку.

— Пойдем побродим! Грибов, ягод наберем.

— Иди один, — отмахнулся тот. — Мне матери дров нарубить надо.

Сразу же, как только Васька отошел от жилья, деревья толпой обступили его. Сплошной стеной стояли они — высокие, стройные, с густой шапкой темно-зеленой хвои на вершине. Чуть приметная стежка звала в глубь леса.

Чем дальше, тем гуще становился сосновый бор. Кое-где темнели мохнатые ели. Лежавшие на земле сучья казались костями давно погибших животных.

Опьяненный густым настоем лесного воздуха, Васька запел. Звуки его голоса тут же замирали, заплутавшись в деревьях, но он не смущался этим. Продолжая петь, парень все шел и шел вперед, куда вела его тропка.

Вдали забрезжил белесоватый свет. Выйдя на прогалину, Рощин увидел людей, добывавших руду. Судя по количеству поставленных над дудками воротов, здесь трудилось, считая баб и девок, человек полтораста.

У ворота крайней дудки работала еще не старая на вид, но изможденная непосильным трудом иль болезнями женщина. Ей помогала девочка-подросток.

— Бог в помощь, — подойдя, поздоровался Рощин. Женщина не отозвалась. Натужно дыша, она налегала всей грудью на спицы ворота, но никак не могла справиться с ним. Видимо, копавший в дудке руду мужик чересчур перегрузил бадью.

Ухватившись за деревянную спицу, Васька плечом отодвинул женщину. Ворот послушно закрутился в его руках. Наполненная доверху деревянная бадья показалась над землей. Ловко перехватив ее за перевясло, Рощин оттащил бадью в сторону, перевернул и снова спустил в дудку.

Девчонка испуганно глядела на него большими синими глазами.

— Что, оробела? Отдохни немножко, а то, я вижу, вы с матерью замаялись.

— И то, — закашлявшись, согласилась женщина.

Бадья за бадьей поднималась наверх. Жена рудокопа не раз пыталась сменить у ворота нежданного помощника, но тот продолжал работать.

Наконец рудокоп, видимо, устал.

— Анна! — глухо послышалось из дудки. — Отдохните, пока я покурю.

Бросив ворот, Васька присел рядом с девчонкой на траву.

— Ну, не думал, что на дудках работать буду, — весело улыбнулся он. — Глядь, пришлось.

— А ты, парень, отколь?

— С завода. Пришел посмотреть, как вы руду копаете.

— Барин прислал?! — Женщина испуганно приподнялась.

— Какой тебе барин! Сам пришел. Полюбопытствовать. Не видел допреж.

— А чего смотреть-то? Ковыряемся, словно кроты.

Спохватившись, она достала из берестяного кошеля тряпицу с завернутым в нее куском хлеба.

— На, поешь, а то устал, поди, у ворота-то!

— Нет, спасибо, не хочу. Ты лучше дочке дай.

Девочка исподлобья глянула на него.

— Дикая она у тебя. Как ее звать-то?

— Наташей. Не привыкла еще к здешнему народу, вот и боится.

— Вы что, дальние?

— Верст сорок, а может, и боле. Теперь тут неподалеку живем, на пустоши.

— Кличут как?

— Котровские. А тебе на что?

— Так просто.

Рощин помолчал. Синеглазая девчонка, сидя рядом с матерью, временами исподлобья взглядывала на него. Улучив момент, Василий смешливо подмигнул ей. Та, закрыв лицо рукавом, спряталась за спину матери.

— Чего ты, дуреха, — ласково обратилась к дочери Анна. И, обернувшись к Василию, молвила: — Глупенькая она еще у меня. Иные в ее пору невеститься уже начинают, а она все дите несмышленое.

— Не торопись, тетка Анна, вырастет еще.

— Вестимо, вырастет. А там, гля-ка, и из дому уйдет.

— На то они и девки.

— Так, так… Пока растишь — ночей не спишь, замуж выдашь — хлопот тебе да забот вдвое. С парнями лучше. Возрастет — помощник в дому.

— А есть мальчишки-то?

— Нет, не благословил господь. Одна вот Наташенька, счастьице мое.

— Как в деревне-то жили?

— Плохо, парень. Мы хоть и не барские, к монастырю были приписанные — Саров-пустынь слыхал? — а все одно невмоготу было. Как на барщине. Монахи знают одно: богу молиться да по молодкам шастать, а мы — работай на них, пои их, корми. На монастырском поле день поработаешь, а на свою полоску часу нет. Сумеешь урвать — гоже, нет — не жалься. До рождества свово хлебушка хватит — и слава те господи.

— Да, хорошего немного.

— Что и говорить. Ну и здесь-то завидного мало. Такая же маята. Вот, может, на завод переведут, там полегчает.

— Полегчает, как же!

— Ай и там тяжко?

— Да нелегко. — Василий сорвал былинку, пощекотал ею девочку. Та испуганно сжалась. — Ну, я пойду, пожалуй.

— Спасибо тебе, парень, за подмогу. Теперь до вечера дотянем.

Прежде чем покинуть поляну, Васька заглянул на одну дудку, другую, третью. Везде шла такая же, как и на первой, работа. Медленно поднималась наверх бадья, груженная рудой, снова спускалась — и так раз за разом с раннего утра до темного вечера.

«Тяжелая работа, — подумал Рощин. — Хуже, чем на заводе».