Первая неудача не обескуражила Павла. Он снова и снова плавил чугун в своей домнице. Через месяц к нему наведался поправившийся после болезни Ефим. Посмотрев на сооружение, возведенное братом, он одобрительно хмыкнул, дал несколько советов насчет руды, как лучше засыпать и как плавить. Но и его советы не помогли: металл получался хрупким, не имел той крепости, о которой мечтал Ефим и которой теперь добивался Павел.

Так миновало лето, наступила зима. Другой на месте Ястребова давно бы бросил эту затею, а он, несмотря на зимнюю стужу, продолжал свои поиски. Из жердей, ивняка и моха он устроил вокруг домницы тепляк, и это хоть немного выручало его. Люба, давно уже знавшая о поисках чудесного металла, с жалостью смотрела на похудевшего Павла, ласково уговаривала прекратить все до весны, но он и слушать не хотел, ежедневно уходил в лес и плавил, плавил чугун, словно ждал чуда.

И однажды чудо свершилось.

В один из дней, придя в лес, Ястребов обнаружил, что угля у него мало и вряд ли хватит на плавку. Идти назад за ним не хотелось, и он решил попробовать все же выплавить чугун на том угле, что есть. Засыпав, как всегда, руду и доломит, он медленно начал качать мехи.

Время от времени Павел приподнимал крышку домны, заглядывал, как идет плавка. Заметив, что руда стала оплывать, он усилил дутье. Наконец все было готово. Взяв в руки почти совсем остывший слиток, горновой подивился тому, что цвет его был в отличие от обычного светло-серым.

«Видать, действительно мало угля-то!» — подумал он и зашагал к дому.

На этот раз он не торопился в кузницу. Павел был уверен, что плавка оказалась неудачной. Но когда он все же попробовал разбить молотом принесенный с собой чугун, тот не поддался. Не веря своим глазам, Ястребов ударил по слитку еще сильнее. Тот оставался целым. Разбить его удалось только после того, как слиток был поставлен на излом. Зерно вылитого Павлом серого чугуна было мелким, как порох. Посмотрев на него, горновой оглянулся: не видел ли кто? Но все были заняты своим делом.

Павел не помнил, как отстоял смену до конца. Возбужденный, прибежал он домой и не вытерпел, поделился радостью с Любашей. Та выслушала мужа и сказала:

— Подожди, Павлуша, радоваться-то. Может, случай пал, а вдругорядь не сумеешь снова такой чугун отлить.

Ее слова оказались вещими. Металл, отлитый на другой день, был по-прежнему хрупким. Не удалось Павлу отлить нужный металл и на третий день, и на четвертый. Он впал в тоску и хотел уже бросить все, потом взял себя в руки. Стал припоминать, как шла плавка в тот счастливый день. Припомнил, что у него мало было угля. Попробовал делать все так, как в тот раз. И счастье улыбнулось ему: чугун оказался снова крепким. Он проделал еще несколько плавок — результат был тот же. Тогда Ястребов пошел к приказчику и признался в своих поисках.

Жагров был по-своему неглупым человеком, но не сразу понял, чему так рад этот высокий худой человек, пришедший к нему с кусками серого чугуна. А когда понял, решил, что об этом нужно без промедления сообщить барину Андрею Родионовичу.

Приехав из Москвы, Баташев вызвал Ястребова к себе. Выслушав его рассказ и посмотрев на привезенный им из Велетьмы диковинный чугун, он приказал тут же испробовать, каков будет металл в ковке. Результаты оказались изумительными: железо легко и хорошо ковалось, было не ломким и на удивление прочным. Такого еще никто не видел.

— Ну, чем тебя наградить? — спросил он Ястребова. — Хочешь, приказчиком на заводе сделаю?

— Покорно благодарю, барин, — ответил Павел. — Оставьте меня как есть. Разрешите только сюда, на Выксунь к брату наведываться. Болеет он у меня.

— Дурак, выгоды своей не понимаешь! — рассердился заводчик. Но поступил так, как просил Ястребов.

С трудом пробираясь сквозь чащи густых зарослей, по лесу шли двое. Временами они останавливались, прикидывая, в какую сторону двигаться, затем шагали дальше. По их изорванной одежде и изможденному виду можно было судить, что брели они издалека.

Солнце, ярко светившее путникам весь день, все сильнее клонилось к западу. По мочажинам пролегли от деревьев длинные тени. В воздухе запахло вечерней сыростью.

— Слышь, Василий, — сказал шедший позади. — Пора на ночлег. Припозднимся, как вечор, хуже будет.

— Ништо. Я теперь тут с завязанными глазами путь отыщу.

— Да ведь на отдых пора.

— Экой ты, Митька, право. Может, зимовье где встренем, хлебушком разживемся.

Путники тронулись дальше. Меж тем сумрак все сильнее окутывал землю, и в лесу становилось все темнее.

— Шабаш, Василий, давай привал ладить.

— Погодь. Не видишь?

Вдали чуть приметным светлячком маячил огонек.

— Костер. Значит, люди есть.

— А что за люди, знаешь?

— Купец в лесу ночевать не станет. А лихим мы сами товарищи. Шагай!

У костра сидело шестеро. Один из них выделялся своим обличием: был звероват, рыжий, щетинистый волос густо покрывал его крупное с мясистым носом и толстыми губами лицо. Рысьи глазки зло поблескивали из-под лохматых бровей.

— Ну как, Парфен, готово, что ли? — басом спросил он пожилого мужика, помешивавшего ложкой в висевшем над огнем котле.

— Еще немножко. Пущай получше упреет.

— Скорей управляйся, есть охота!

Откинувшись на спину и подложив руки под голову, рыжий начал мурлыкать какой-то похожий на молитву мотив.

Тем временем путники подошли совсем близко к костру.

При виде варившегося над огнем ужина у обоих заныло под ложечкой. Третий день они питались только ягодами да сырыми грибами.

— Вроде не опасно, — шепнул Василий, поглядев на сидевших у костра. — Подойдем?

— Не влипнуть бы!

Василий шагнул вперед и тут же почувствовал, как сзади его крепко схватили за руки. Короткий вскрик Митьки показывал, что и он очутился в таком же положении. Попытки вырваться оказались безуспешными. Подталкивая пинками, обоих подтащили к костру.

— Что за люди? Где их взяли? — спросил, подымаясь с земли, рыжий.

— Здесь, неподалеку. Мы в дозоре ходили, глядим, энти сюда направляются, и прямо к костру. Ну, мы их и сцапали.

— Молодцы! — И, уже обращаясь к пленникам, спросил: — Кто такие? Как сюда попали?

— А ты что за допытчик!

— Что за допытчик? Пятки угольем погреем — узнаешь.

— Погодь, Тимоха, — прервал его тот, что кашеварил у костра. — Похоже, я с этими людьми вроде знаком. Тебя, парень, не Василием звать?

— Ну, Василием.

— Парфена не помнишь, что жил у тебя?

— Как не помнить, помню.

— А меня не признаешь?

Через минуту все сидели уже вокруг котла, похваливая сваренный Парфеном кулеш. Когда с ужином было покончено, Парфен спросил Рощина:

— Ты чего не дома, на Выксуни? Иль в бегах?

— Нужда заставила. Каким ветром вас сюда занесло?

— Нас-то? — Парфен переглянулся с рыжим. — Хотим вот с твоим хозяином маленько посчитаться.

— Баташевым? — быстро переспросил Рощин.

— Иль тоже должок за ним есть?

— Он многим должен, да не со всеми рассчитывается.

Видя, что Рощин что-то скрывает, Парфен не стал допытываться.

— Ты Тимоху-то не признал? — спросил он, помолчав.

— Это которого?

— А вон его, — показал Парфен на рыжего.

— Нет.

— Попа Сороки сын это. Слыхал, может?

— О Сороке-то? А как же. Не раз он мне встречь на Выксуни попадался. А потом пропал куда-то вместе с сыновьями. Баили тогда, не то сам куда сошел, не то Баташевы извели.

— Извели, да не всех. Тимоха-то жив остался. Вот и хочет теперь за родителя с Баташевым поквитаться.

— Где же вы с ним повстречались?

— В Воткинском.

— Далеконько.

— А я, парень, еще дале был. Про царя Петра Федоровича слышал?

— Сказывал ты тогда.

— Тогда что! Ты послушай, что сейчас скажу.

Парфен поправил начавшие затухать угли под костром, подбросил сухих сучьев. Пламя разгорелось ярче, осветив лежавших у огня людей, потом чуть стихло.