— Гулял?

— Ага!

— С Наташкой?

— Ага.

— Значит, женишься.

И тут же засыпал. А Васька долго не мог заснуть, ворочался на душистом сене, думал о будущей жизни и верил, что все будет хорошо.

Пильню на берегу Оки построили. Управлять ею поставили Сороку. Так посоветовал Андрею Иван Родионович.

Невелика дощатая фабрика, работных всего три десятка, но Сорока, ослепленный своими мечтами, казалось, не замечал этого. С утра, облачившись в холстинковый, домашнего крашения, подрясник, шел он на пильню, смотрел, как работные разделывают сосновые хлысты на доски, потом сколачивают из них ящики для упаковки мелкого литья. Ходил, покрикивал на тех, кто трудился без усердия. Надеялся, что Баташевы заметят его рвение и по заслугам оценят его, дадут более доходное место, а то и в долю возьмут, как обещали. Но дни шли, а ничего не менялось, заводчики и не думали приближать к себе Сороку. Надежды его начали таять.

Подумав, поп решил съездить в Муром, посоветоваться с кем надо о том, как бы прижать ему Баташевых. Знакомая дорожка привела его в дом купцов Панфиловых.

Приказчик Гордей Силыч был дома. Сороку встретил по-приятельски, но разговаривать о делах дома не стал: боялся, как бы хозяева дурного чего не подумали. Пошли, как и в первый раз, в трактир. Там за полуштофом зеленого вина и рассказал Сорока о своих бедах.

— Эх, батька! Молитвы читать умеешь, а в делах словно робенок малый, — укоризненно сказал ему Гордей. — Тебе в ту пору, как руду нашел, заявку бы в казну дать.

— Затменение тем часом на меня, видать, нашло. Кабы не случилось такое, не пришел бы к тебе за помощью.

— Не придумаю я что-то, как тебе помочь.

— Придумать-то я сам придумал, только не знаю, как обделать все.

Приказчик с интересом посмотрел на попа.

— Ну давай, батя, послушаю.

Предложенный Сорокой план был не то, чтобы очень хитроумен, но и не так уж прост. Самому начинать тяжбу с Баташевыми ему не хотелось, да и не видел он в этом толку. Чем докажешь свою правоту? С сильным не борись, с богатым не судись! А вот если бы удалось найти человека, который взял бы смелость обратиться в сенат от своего имени с прошением отнять у Баташевых незаконно захваченные ими земли, — дело другое.

— Человека найти можно, только я не вижу, тебе какая выгода от этого?

— С тем человеком я бы на бумаге условие подписал. Что продал, дескать, ему свое право на руду.

— На такое вряд ли кто пойдет. Тебе денежки отдай, а сам, гляди, на бобах останешься.

— Вексель можно…

— Трудную загадку ты загадал. — Гордей не спеша налил в граненый стаканчик вина, выпил.

— Ты закусывай, — услужливо пододвинул тарелку со студнем Сорока.

— Пущай маненько пожжет.

Широко раскрыв рот, приказчик подышал, потом стал закусывать.

— Вот что, батя, — сказал он. — Для такого дела надо пригласить Патрикея Саввича.

— Кто такой?

— Подканцелярист в окружном суде. Такой дока не приведи господь к нему в лапы попасть.

— Поможет?

— Ты сиди, а я за ним сбегаю. Он недалеко тут.

Приказчик вышел. Вздохнув, Сорока полез в карман за кожаной кисой, где у него хранились деньги. К приходу Гордея с подканцеляристом на столе стоял еще один непочатый полуштоф.

Патрикей Саввич был человеком лет пятидесяти, почти совсем лишенным растительности на голове. Под ястребиным носом змеились тонкие, бескровные губы. Выпив полный стакан вина, он внимательно выслушал Сороку и задумался.

— А если проиграем это дело, как тогда? Не боишься?

— Чего бояться-то? — не понял Сорока.

— Да ведь за такие дела заводчики, чай, по головке не погладят тебя. Последнего можешь лишиться.

Об этом поп не думал.

— Выходит, ничего сделать нельзя?

— Ежели с умом, — все можно. Тебе в стороне остаться следует. Будто не знаешь ничего. От подставного лица надо действовать. Ты вот что, батя, приходи-ка завтра ко мне домой, там все обладим.

Рассказав, как его найти, Патрикей собрался уходить.

— На дорожку! — разлил Сорока оставшееся вино по стаканам.

На другой день подканцелярист свел попа с разорившимся муромским дворянчиком Емельяновым. С ним быстро обо всем договорились. Патрикей сел тут же писать от имени Емельянова жалобу в сенат на незаконные действия заводчиков Баташевых, захвативших открытые другими людьми рудоносные земли.

Довольный Сорока вернулся домой. Но его планам не суждено было сбыться. Не прошло и месяца, как Гордей сообщил ему стороной, что дворянчик Емельянов вызван был к исправнику, где ему строго-настрого внушили, чтобы он бросил заниматься такими непотребными делами, не то упекут его, куда Макар телят не гонял.

На попа напала тоска. Несколько дней он был сам не свой, потом куда-то ушел из избушки.

В один из вечеров Андрей Родионович выслушал, как всегда, доклад Мотри о заводских делах, отдал распоряжения на завтра. Управляющий что-то медлил уходить.

— Ну, чего топчешься, как медведь на ярмонке?

— Поп Сорока внизу сидит, ждет.

— Чего пустили?

— Выпивши вроде, скандалит.

— Скандалит? Хорошо, проведешь его сюда. Сам с холопами поблизости будь.

— Слушаюсь.

Мотря вышел.

— Ну, чего тебе? — хмуро спросил Андрей ставшего в дверях Сороку.

— Сам знаешь чего. Не за чужим пришел.

— Не пойму я что-то тебя.

— Забыл, кто руду вам открыл?

— Помню.

— А раз так, пора рассчитываться. Добром прошу, не то худо будет.

Тонкие ноздри резко очерченного носа Баташева раздулись, губы сжались плотнее, на сухощавых скулах заиграли желваки.

— Не грози, поп, я не из пужливых. Говори короче, чего хочешь?

— Денег давай.

— И много?

— Тысяч пять. Сойти хочу отсюда.

Баташев усмехнулся.

— А ты, батя, не рехнулся? Ведь вам бог велит быть бессребрениками!

— Люди все одинаковы, все жить хотят.

— Значит, господи прости, меня в клеть пусти, помоги нагрести да и вынести? Высоко, поп, возносишься. Забыл поговорку: не садись под чужой забор, хоть в крапиву, да под свой!

— Забор этот не чужой мне.

— Велика важность — по лесу поводил. Да мы бы и без тебя все вызнали.

— Не дашь? — Лицо Сороки налилось кровью. Сжав кулаки, он бросился на Баташева, но в тот же миг в комнату вбежали два дюжих холопа и повисли у попа на плечах. Началась свалка. Испуганный Мотря срывающимся на визг голосом крикнул еще холопов, и разбушевавшегося Сороку скрутили. Андрей молча сидел за столом, только слегка припухшие веки его темных глаз недобро вздрагивали.

На шум прибежал из своих покоев Иван Родионович. Сразу поняв, в чем дело, он взглянул на брата и тихо, но твердо сказал холопам:

— Отпустите человека, чего зря мордуете!

Обернувшись к Сороке, ласково прибавил:

— Пойдем, батя, ко мне, там потолкуем.

Сорока покорно последовал за ним.

— Ну, чего ты, батька, шумишь?

— Денег давайте.

— Много просишь?

— Тысяч пять. Уехать хочу.

— Пять сотенных хочешь?

Сорока задумался. «Взять? Иль отказаться? А вдруг больше ни гроша не получишь?»

— Давай!

Проводив «гостя», Иван Родионович зашел к брату.

— Раздразнил ты попа, братец, а к чему? Без шума все сделать можно. Распорядись-ка кликнуть Карпуху.

Выслушав приказание, Никифоров молча кивнул головой и вышел.

Утром следующего дня возчики, ехавшие с Выксуни на окскую пристань, услыхали, что в придорожных кустах кто-то стонет. Поначалу они хлестнули было лошадей, потом одумались. А вдруг хорошему человеку помощь нужна?

В кустах валялся избитый, обобранный, связанный по рукам и ногам Сорока. В ответ на расспросы он только крутил головой и тихо постанывал. Рассказывать, как напали на него вышедшие из лесу молодцы и как дрался он один против четверых, было бесполезно. Сам виноват, что пошел глухой ночью с деньгами. Вот только откуда прознали разбойники, что с деньгами идет? Не иначе, Баташевы подослали иродов!