Вскоре показался Нижний завод.
«Приеду, лягу спать, — подумал Баташев. — Может, сон избавит меня от хандры, поправит настроение».
На полпути к дому кучер придержал лошадей. Навстречу двигалась большая толпа народа. Издалека виднелись яркие праздничные платья.
— Из церкви, что ли? — спросил Баташев.
— Похоже, оттуда, — откликнулся кучер. — Троица ноне. Свадьбу гуляют.
— Свадьбу? — Андрей Родионович вспомнил о девушке, которой он подарил золотой на приданое. На минуту перед ним встало ее миловидное лицо, и он понял, что так мучило его последние дни.
Поравнявшись со встречными, Баташев приказал кучеру:
— Останови!
В толпе стоял Рощин с радостной, веселой Наташей.
Андрей Родионович слез с тарантаса, подошел к молодым.
Ждавшие барского поздравления свадьбишные недоуменно смотрели на барина, молча стоявшего перед молодыми. Бледнея, Наташа тяжело оперлась на руку мужа.
— Посадить в тарантас! — внезапно охрипшим голосом сказал Баташев стоявшим позади егерям, кивнув головой на Наташу.
Толпа ахнула и подалась назад. Ошеломленный Рощин не оказал верным барским холопьям никакого сопротивления. Только когда тройка, поднимая клубы пыли, помчалась по дороге, понял он, что случилось. Бросился за Баташевым, но где пешему догнать конного, где бедному тягаться с богатым! Не видел он, как билась в ногах у барина Наташа, призывая на помощь мужа. Без памяти лежал Василий в придорожной канаве: как дуб, рухнул, сраженный негаданным.
Сдав Наташу с рук на руки домоводке Марфе, Андрей Родионович приказал беречь ее пуще глазу, никуда не выпускать, поместив в угловую комнату под Петровской залой, куда шла из его кабинета потайная лестница.
Наташа, горько проплакавшая остаток дня, долго не могла уснуть. Мысли о Василии, о доме, о том, что ждет ее, не выходили из головы.
Тихо шумели за окном деревья, как бы рассказывая о чем-то, и оттого еще более тягостно становилось на душе. Вспомнились разговоры в поселке о крепостной девушке, загубленной барином. Нашли ее рыбаки на дне пруда опозоренную, обесчещенную.
— И я утоплюсь…
По ту сторону дома чуть слышно стучали молоты.
— Вася, суженый мой, вызволи меня отсюда!
Напрасно звала мужа Наташа, напрасно билась лбом о высокую каменную стену. Ни разу не отступал Андрей Родионович от задуманного.
Временами то одна, то другая часть сада как бы выхватывалась из тьмы. Заревом огня освещались пышные куртины цветов, купы серебристых тополей и привезенных издалека голубых пихт. Отблеск огней отражался на стенах.
Взгляд остановился на темневшем в углу большом карельской березы киоте.
— Господи, вызволи меня отсюда, — молила девушка, бросившись перед образом на колени.
Темный лик глядел сурово и, казалось, насмешливо.
— Пешком к угоднику пойду, сама пудовую свечу вылью! — размазывала слезы Наташа. Молила о чуде, но чуда не было.
— Полно, лебедушка, убиваться-то. Ишь ты, море слез вылила! Чай, Андрей Родионович не зверь какой! Да и то сказать: плохое дело забывчиво, девичье тело заплывчиво, не такие, как ты, смирялись. Поживешь, а потом и с милым свидишься.
— Свижусь?
— Свидишься, свидишься. Попей-ка вот лучше, поешь, да и спать ложись. Утро вечера мудренее.
Ободренная уговорами Марфы, Наташа прикорнула в углу широкой резной кровати. Намучившись за день, не слыхала она, как тихо скрипнула дверь, пропустив узкую полоску света. Лишь когда жадная, нетерпеливая рука дотронулась до нее, вздрогнула, приподнялась.
— Господи, кто тут?
— Тише, я это.
— Барин, что ты?
— Молчи, дура!
— Барин, пожалей!
Разорванное платье полетело на пол.
Через полчаса, плотно прикрыв дверь и заперев ее на ключ, Баташев запахнул полы халата, взял оставленную в соседней комнате свечу и устало поднялся к себе наверх.
XIX
Проснувшись от звона стоявших на камине голландской работы майоликовых часов, Андрей Родионович набросил на плечи халат и подошел к окну. Заря только еще занималась. В неверном свете раннего утра дальние контуры обступавшего завод леса казались синими. Над домнами, как всегда, весело плясали огоньки. День обещал быть хорошим.
Дверь бесшумно открылась, и в спальню вошел с подносом в руках давно ожидавший пробуждения барина дворецкий Масеич. Поставив приготовленный им завтрак на стоявший в углу небольшой столик и положив рядом бумаги для просмотра хозяину, он вышел и тут же вернулся с медным кувшином и тазом для умывания.
От ледяной струи, политой из кувшина, по спине Баташева пробежал приятный холодок. Освежив лицо и поросшую волосом грудь, Андрей Родионович вытерся суровым полотенцем и почувствовал, как все тело наливается бодростью. Садясь завтракать, он взглянул на принесенную Масеичем пачку полученных накануне писем. Сверху лежало письмо, запечатанное сургучной печатью брата.
Иван Родионович регулярно сообщал на Выксунь не только о заводских делах, но и о всем, что приходилось ему слышать во время наездов в Питер. Сообщение, присланное им сейчас, было не совсем понятным. Меньшой Баташев писал о том, что всем заводчикам якобы послан уже указ императрицы, запрещавший им покупать крестьян с землями. Отныне все мастеровые и приписные крестьяне должны работать только за плату, приобретая себе пропитание в казенных или заводских лавках.
Вопреки правилам, Андрей налил вторую рюмку водки и, глотнув, снова перечитал письмо. Добро или худо сулит сия перемена? Не послужит ли она во вред заводам? Впрочем, может, Иван ошибается, хотя этого за ним как будто бы и не водилось. Не окончив завтрак, Баташев стал одеваться.
Прогулка по саду привела его в спокойное состояние. Он уже решил, как поступить, если присланное Иваном известие подтвердится. Часть ранее купленных крестьян надо заставить заняться обработкой всех земель и от них получать необходимые для мастеровых продукты. Работных можно достать на стороне. Убытка, во всяком случае, от такого нововведения быть не должно.
Вечером приехал чиновник из Муромской межевой канцелярии. Подтвердив правильность сообщения, присланного Иваном Родионовичем, он попросил разрешения собрать всех свободных от работы мастеровых и огласил им витиевато написанный царский указ. Одни слушали, ничего не понимая, других по мере чтения все сильнее охватывала тревога.
— Это что же, отберут, значит, землю-то? — спросил стоявший впереди кузнец Башилов.
Чиновник принялся объяснять указ.
— Земля, — говорил он, — все равно не ваша, а господская, за работу деньги вы получаете, на них и будете кормиться.
— На табак не хватит! — выкрикнул кто-то.
— Просите у хозяина прибавки. А впрочем, дело это не мое. Указ вам объявлен, и с сего дня вы должны знать, что пользоваться посевами вам не дозволяется.
Толпа глухо зароптала.
— Все, расходись по домам! — скомандовал Мотря.
— Господин управляющий! — Голос Луки звучал тревогой. — А огороды тоже отберут?
— Огороды останутся, но в меньшем количестве.
— Что же, нам с голоду подыхать?
— Давай расходись, сказано! Не вашего ума дело царский указ обсуждать!
Понурив головы, мастеровые стали расходиться.
— На всякий случай пообезопаситься вам не мешало б! — посоветовал межевой чиновник, сидя за столом угощавшего его Баташева. — Слух есть: на демидовских заводах взбунтовались, за Пугачем пошли.
— У меня не взбунтуются!
— Ну, смотрите. На всякий случай я скажу в Муроме, чтоб готовы были на помощь прийти, коли понадобится.
— Что ж, скажите.
Опасения чиновника оказались не напрасными. По вечерам мастеровые сходились группами, горячо обсуждая распоряжение царицы, лишавшее их весьма важного источника существования. До этих пор было так, что они работали на заводе, а жены и ребятишки занимались землей. Хотя и немного собирали, а все же до рождества со своим хлебом были. Теперь и это отнимали.
