И снова Мэин прочла письмо. И тихо сказала про себя: «С таким отцом и с такой матерью так и надо поступать».

Больше она ничего не сказала. Она впала в такую задумчивость, что Шекуфэ по лицу ее поняла, что ей не надо мешать. И, ни о чем не спрашивая, она тихонько вышла из комнаты.

Как помешанная. Мэин ходила из угла в угол. Раз, два, бесконечно... Прометавшись так несколько минут, она открыла дверь, позвала Шекуфэ и сказала:

— Когда увидишь Фероха, скажи ему, что то, чего он хочет, будет исполнено.

Часы пробили десять.

У ворот красивого белого дома современной постройки на Хиабане Аббаси остановился наемный экипаж № 189. Из экипажа вышел молодой человек в чесучовом пиджаке с черным галстуком и, подойдя к стоявшему у ворот худощавому слуге, спросил:

— Скажите, это дом господина Р... эд-довлэ?

Слегка поклонившись, слуга ответил:

— Да, ага, этот самый.

Тогда молодой человек сказал:

— В таком случае, если господин Р... эд-довлэ дома, передайте ему, пожалуйста, эту карточку и доложите, что я прошу принять меня по делу на несколько минут.

Слуга ушел и через минуту вернулся с ответом:

— Ага, вас ожидают.

И он повел молодого человека в дом через небольшой дворик, окруженный низким забором. Поднявшись по лестнице, они прошли две комнаты, имевшие вид приемных, и очутились в довольно просторной комнате, обставленной по-европейски.

Обстановка ее, впрочем, была не только европейская, но очень красивая и со вкусом подобранная. Стулья и кресла — по последней тегеранской моде — были прямоугольные, обитые ковриками, на стенах висели ценные ковры, а посреди комнаты на высокой подставке с фарфоровой доской, в красивом зеленом фарфоровом кашпо стояли два японских лимонных деревца.

В комнате, в переднем углу, молодой человек увидел сидевшего в кресле старика, который, как ему показалось, не обратил на его приход никакого внимания, сделав навстречу ему только какое-то чуть заметное движение.

Молодой человек хотел уже было обидеться за такой странный прием и уже спрашивал себя: «На каком основании старик не считает нужным подняться и встретить его, как полагается по персидскому обычаю», но, по счастью, скоро сообразил, что старик и в мыслях не имел его обидеть, а просто не мог двинуться, так как был разбит подагрой.

Дом не имел, видимо, отдельного флигеля для эндеруна. Все помещения были расположены здесь так, что комнаты, обращенные наружу, являлись бируни, а внутренние — эндеруном.

Молодой человек поклонился. Ответив сердечным поклоном, старик рукой указал на кресло. И тотчас же явился тот же слуга с двумя стаканчиками чая в серебряных подстаканниках персидской работы на серебряном подносе.

Старик сказал:

— К сожалению, сколько ни смотрю на карточку дженабе-эли, никак не вспомню... Мы, старики, понимаете, теперь уж от света отошли. Да оно и понятно: кто служил при Шахе-Мученике, да при Мозаффер-шахе — царство им небесное, да озарит господь их могилы своим сиянием — и видел ту эпоху, как же он может привыкнуть к теперешней жизни, когда все пошло шиворот-навыворот.

Автор полагает и думает, что читатель не посетует на него за эту вставку, что и на самом деле люди, привыкшие получать на шахских охотах по четыреста туманов анама, в то время как шах совсем не убил никакой дичи, а дичь была заранее убита другими и для удовольствия ала-хезрета разложена на земле, не станут бегать подделываться ко всем и каждому из-за теперешних трехкопеечных жалований.

— А в особенности я, — добавил старик. — Я ведь из-за моей подагры не могу много двигаться.

Молодой человек подумал про себя:

«Да, уж этим-то, что нажили себе подарками да тиулями такие состояния, не о чем беспокоиться: на всю жизнь хватит».

Старик еще раз, откинув голову, внимательно посмотрел на молодого человека из-под своих очков в светлой оправе и покачал головой.

— Нет, никак не вспомню, где мы с вами встречались!

И снова, взяв карточку, принялся ее рассматривать.

— Я, знаете, в этих новых именах да фамилиях, которые теперь пошли, не разбираюсь.

И старик прочел вслух: «Ферох Дэгиг».

Но уважаемый читатель, конечно, и раньше узнал уже в этом молодом человеке героя нашей повести.

Однако прежде чем мы услышим, о чем говорили между собой Ферох и неизвестный еще нам почтенный старик, необходимо рассказать, что произошло с Ферохом с тех пор, как он получил письмо Мэин и как и для чего очутился в этом доме.

Долго думал Ферох после того, как ушла Шекуфэ, долго искал какого-нибудь выхода, но не мог придумать ничего, кроме одного: последовать за Мэин в Кум.

Для поездки же в Кум ему нужен был слуга, который мог ему помогать.

Ферох любил несчастных обитателей южных кварталов Тегерана. Он всегда считал, что, как они ни испорчены, они все же гораздо чище и проще сердцем, не служат ни у кого доносчиками, не связаны с разными политиканами и потому не так привыкли к двуличию и жульничеству. За оказанное им доверие они бывают иногда готовы пожертвовать всем, и уже потому, что им не приходится видеть много денег, они не корыстолюбивы.

Они не слышат столько лжи, чтобы могли сами превратиться в лжецов, которые врут походя, ради каждого пустяка. Они добывают хлеб своими сильными мускулами, а не лицемерием и лестью, которыми промышляют разные лизоблюды, живущие на чужой счет.

За день до того Ферох хотел повидать одного своего школьного товарища, жившего в южной части Тегерана. Проходя мимо кавеханэ, о которой мы рассказывали в первой главе, Ферох увидел сидевшего там юношу, наружность которого почему-то сразу обратила на себя его внимание. Точно какой-то внутренний голос сказал Фероху, что этот человек будет играть некоторую роль в его жизни, и он решил о нем разузнать.

Шелудивый парень в круглой желтой войлочной шапке — баккал с соседнего базарчика, у которого Ферох купил один сир изюма, — сказал ему:

— Его, дженабе-ага, зовут Джавад. Я его знаю...

И рассказал Фероху все, что знал о положении Джавада.

От него же Ферох узнал, что Джавад постоянно бывает в кавеханэ и что кавеханэ — сборный пункт всего квартала.

— Если вам кого-нибудь нужно, вы обязательно там найдете.

Заплатив за изюм и отдав его тут же игравшему в песке мальчугану, Ферох ушел, думая про себя, что, когда представится случай, он обратится к Джаваду.

После письма Мэин случай этот представился. И Ферох решил, не откладывая, двинуться в Чалэ-Мейдан и вызвать Джавада. Но тут он вспомнил, что не может уехать в Кум, не устроив судьбы Эфет, которую надо было вернуть отцу. Поэтому, кликнув няню и приказав ей хорошенько ухаживать за Эфет, он вышел из дому, позвал проезжавшую мимо пролетку № 189, и через некоторое время мы с уважаемыми читателями получили возможность увидеть его визитную карточку, так мало говорившую Р... эд-довлэ.

Обращаясь к старому придворному Шаха-Мученика и Мозаффер-шаха, Ферох сказал:

— Хотя я до сих пор не имел чести быть вам полезным и мы незнакомы, но нашу семью вы, должно быть, помните: ваш покорнейший слуга — сын ага X.

Едва Ферох успел произнести эти слова, как старик вдруг так сильно двинулся, точно и в самом деле мог вскочить с кресла.

— А! Ну, конечно, узнал! Машалла, машалла! А я ведь и не представлял себе, что у г. X. может быть такой взрослый сын. Ах, ах, этакий рослый, красивый молодец! Машалла! Машалла! Как же, как же, еще бы, вместе ведь при дворе Шаха-Мученика да Мозаффер-шаха служили. Как сейчас помню: покойный шах раз, чтобы развлечься, наши с вашим батюшкой ноги приказал в один фелекэ зажать и палками нас побили...

И, вконец разволновавшись и растрогавшись, должно быть, при воспоминании об этих добрых временах, старик прослезился. Ферох внутренне смеялся над простотой старичка, но внешне оставался серьезным, точно сочувствовал ему в проклятиях по адресу конституционалистов.