Долго стоял он неподвижно на одном месте. Потом ударил по своей меховой яйцеобразной шапке и крикнул:

— Экое горе какое: ведь Хаджи-ага дом-то забрал!

И побежал домой.

Долго думали старик со старухой, что им делать, и ничего не могли придумать, только заплакали.

На господина Ф... эс-сальтанэ надежды не было. Узнав от жены, в чем дело, он сказал:

— Мне, ханум, не следует в это дело вмешиваться, так как здесь замешан хезрет-э-ага... Это может повредить моему депутатству: а вдруг он возьмет да и сорвет мою кандидатуру!

Ахмед-Али-хана в то время в Тегеране не было. По счастью, он через месяц приехал. Баба-Гейдар рассказал ему все. Возмутившись, тот начал против Хаджи-ага дело в Адлийе, и адвокат его повел дело так мастерски, что почти уже выиграл его. Но вдруг, однажды ночью, и адвокат, и Ахмед-Али-хан получили по экстренной бумажке, в которой им давалось понять, что, если из-за них будет скомпрометирован авторитет печати хезрет-э-ага... они, во-первых, будут объявлены отлученными, во-вторых, должны будут отправиться один в Кашан, а другой — в Иезд...

Самое замечательное было то, что тогдашний министр приложил к «предупреждению» хезрет-э-ага целое послание, в котором тоном нотаций отговаривал продолжать это дело.

Ахмед-Али-хан сначала не сдавался. Но, когда он увидел, что адвокат отступил, замолчал и он, почувствовав, что в этой стране отстаивание правды может, действительно, повлечь за собой отлучение. Вызвав Баба-Гейдара, он сказал ему, что вследствие его простоты и благодаря помощи шейха Мохаммед-Керима, Хаджи-ага по-настоящему завладел домом и вернуть его уже нельзя. Остается только надеяться, что высшая справедливость пошлет кого-нибудь, кто заплатит этим людям за все сделанное ими зло.

Так как Баба-Гейдару и кормилице Фероха не на что было жить, Ахмед-Али-хан взял на себя заботу о них и, выдавая им ежемесячно по шести туманов, кое-как обеспечил им скудный обед и ужин.

Так и жили наивные старики, проводя свое время в сожалениях о потерянном доме и о пропавшем Ферохе.

Иногда кормилица ходила к Эфет поделиться с ней печалями и вместе поплакать. Эфет помогала старикам деньгами.

Под вечер того дня, когда приехал Ферох, кормилица, как всегда, предавалась своему занятию, то есть плакала, покуривая кальян. Как вдруг постучали в дверь. Кто-то спросил:

— Кормилица ага здесь живет?

Так как в этом доме только ее называли «кормилицей ага», она вскочила и побежала к калитке. Там стоял Джафар-Кули.

— Радость! Радость большая!

Она было думала, что это что-нибудь насчет дома, и уже начала:

— Неужели вырвали из лап Хаджи-ага?

Но Джафар-Кули вдруг сказал:

— Ага приехал!

Бедная старуха от волнения шлепнулась на землю, но быстро оправилась и, вскочив, спросила:

— Неужели приехал?

— Да, да, — сказал Джафар-Кули. Ханум приказала вам и Баба-Гейдару прийти сейчас к нам.

Баба-Гейдара не было дома. Через десять минут пришел и он и, узнав, что приехал Ферох, расплакался от радости. Они отправились к Эфет.

Эфет позаботилась приготовить для вечера две комнаты, ярко осветив их множеством ламп и расставив везде столики с разнообразными сластями и фруктами.

В боковой комнате находились: Эфет с матерью, кормилица Мэин и кормилица Фероха, уже немного успокоившаяся после того, как она целые четверть часа целовала Фероха. В главной комнате сидели: сам Ферох, его новый приятель, офицер, Ахмед-Али-хан и Баба-Гейдар. Вскоре подошел и Джавад. Он долго не соглашался сесть и только после настояний Фероха уселся на ковре возле Баба-Гейдара.

Ферох был все еще грустен, но, не желая печалить окружающих, старался казаться довольным и счастливым.

Ахмед-Али-хан был в восхищении. Он едва мог прийти в себя от встречи с Ферохом, которого четыре года как будто не существовало и который вдруг появился таким странным образом. При мысли о том, сколько должен был перестрадать Ферох за это время, он нервно поеживался, но боялся расспрашивать, чтобы не взволновать друга, и только все повторял с улыбкой:

— Удивительно, чудесно!

Баба-Гейдар, не сводя глаз со своего ага, — а глаза у него от горя были глубоко запавшие и слезились, — говорил:

— Ах, не знаешь ты, ага, сколько мы тут с твоей кормилицей без тебя горя хлебнули, как нас мучил Хаджи-ага, как он нас из дому выгнал...

Джавад переживал радость встречи с Ферохом молча. Впрочем, кто знает, может быть, он молчал потому, что его мысли были заняты кем-нибудь другим.

Офицер, сослуживец Фероха, смеялся и успокаивал других:

— Теперь-то о чем еще горевать? Ведь приехал ваш ага, значит, надо веселиться, а не плакать.

Общее внимание привлекал четырехлетний мальчик, который все время перебегал из одной комнаты в другую и то ласкался к Эфет, то прижимался к отцу, следившему за ним с восхищением.

Кормилица Фероха, прибежав из женской комнаты, тоже напустилась на Баба-Гейдара:

— Чего хнычешь, терзаешь сердце моему мальчику?

И обняла Фероха:

— Дай, милый, я тебя еще раз поцелую в память отца.

Подставляя ей щеку, Ферох сказал:

— И он, старик, умер, не дождавшись меня...

— От горя, от горя погиб человек.

Но тут вмешалась Эфет, услышавшая из другой комнаты эти разговоры:

— Перестанете вы ныть? Нашли время о смерти говорить. Разве сегодня такой вечер?

Ахмед-Али-хан поддержал ее. Кормилица, пристыженная, ушла в женскую комнату.

Помолчали. Потом Ферох, подняв голову, спросил:

— Итак, вы хотите знать, что со мной было за эти годы и каким образом я вернулся в Тегеран?

Все ответили утвердительно.

Ферох закурил папиросу, затянулся и, привлекши к себе ребенка и крепко его поцеловав, начал свой рассказ.

Автор передает читателю этот рассказ своими словами. Было чрезвычайно холодно. Дул сухой, холодный ветер — всегдашний предвестник снега. Земля, намокшая от дождя, который перед тем лил четыре дня подряд, была похожа на какое-то месиво из грязи. Небо было закрыто густыми тучами, и чувствовалось, что вот-вот пойдет снег.

Над пустыней царила тьма. Не было видно ни проблеска света. Только на дороге маячили два тусклых фонаря, два движущихся огонька: один — впереди, а другой — позади кучки каких-то людей.

Слышались странные звуки: от стужи люди, как в лихорадке, стучали и лязгали зубами. Порой поднимался жалобный стон. Кто-то говорил:

— Даже в такую ночь, в такой холод нельзя нам отдохнуть! Все иди да иди!

Впереди этой кучки людей ехал всадник. Он был в толстом пальто и в накинутой поверх него шинели. Голова и шея его были плотно обмотаны шарфом.

Слушая эти жалобы, он бормотал:

— А что я могу сделать? Приказано на следующей неделе быть в Келатской крепости. А если не идти по ночам, по крайней мере до полуночи, разве дойдешь?

Кто это были? Люди, такие же самые люди, как и те, что в этот час сидели возле ярко горящей печи или под корси.

Незаметно, тихо-тихо начал падать снег. Люди были почти голые, и скоро их начала трясти лихорадка. Но что было делать? Поблизости, на дороге, не было жилья. Не было даже кавеханэ, где бы они могли укрыться от снега и холодного ветра. До ближайшего кавеханэ нужно было шагать еще два фарсаха. В довершение несчастий крупные хлопья снега падали им на лица и за ворот, холодные, злые, надоедливые, заставляя их еще сильнее ненавидеть благородных, титулованных дармоедов.

Как ни копались эти несчастные в своем прошлом, они не могли найти в нем таких преступлений, которые оправдывали бы все эти мучения. И они невольно склонялись к мысли, что единственным их преступлением было то, что они не были богачами или прихвостнями богачей, считающих богатство священным.

Все они были одеты в грубые цветные рубахи и драные штаны из грубого рядна. Лица их, с отросшими бородами, были покрыты грязью, а ноги в волдырях и ранах.

Несмотря на все это, они не роптали. Только в эту ночь, когда стало слишком холодно и начал падать снег, они пришли в раздражение и стали проклинать судьбу и природу.