Он присутствовал, однако, на заседаниях комитета и высказывал свои взгляды.

В первые дни революции, при мысли о том, что скоро революционные войска захватят Тегеран, потребуют к ответу изменников народа, и он увидит Мэин, Ферох был счастлив.

При первых шагах, комитета, когда случались те или другие ошибки, Ферох не возражал. Он говорил:

— Нужно думать о будущем, о прекрасном, счастливом будущем. Но когда он увидел, что среди комиссаров начинаются такие же разногласия, какие бывают всегда во всех иранских организациях и обществах, когда он увидел, что понапрасну льется кровь и расхищается имущество ни в чем не повинных людей, он мало-помалу начал задумываться и загрустил.

Центральному правительству удалось сначала разбить аванпосты революционеров, и тревоги изменников родины как будто улеглись. Но, когда в Тегеран пришло известие о поражении правительственных войск, изменники лишились сна и, вероятно, не раз задумывались, вспоминая о гнусных злодеяниях, которые лежали у них на совести.

Товарищ Дж... с двумя-тремя из комиссаров, наиболее искренних и честных, занимался делами. Однако Ферох мало-помалу убеждался, что и тот был разочарован и не мог одобрить поступков некоторых своих беспринципных товарищей.

Революционеры отправили войска в Мазандеран и там также не встретили сопротивления. Теперь они были убеждены, что им удастся захватить Тегеран.

Однажды вечером, когда между комиссарами произошли разногласия, товарищ Дж... сказал Фероху:

— После заседания останься, надо кое о чем поговорить.

Когда они остались одни, он сказал:

— Ты, конечно, догадываешься, что я хочу тебе сказать?

Все вышло так, как мы и предполагали: отсутствие единства взглядов срывает наш успех, и, кажется, скоро исчезнет всякая надежда на него. Ты знаешь, с какими взглядами мы приступили к делу. А теперь дело приняло совсем другой оборот. Каждый из членов комитета занят своими выгодами, своими целями, для них работает, а о благе страны никто не думает. В Баку мне казалось, что большинство на стороне наших единомышленников и что мы можем все это остановить. Однако теперь я вижу, как я ошибался: побеждают мои противники. Что делать? Не знаю. Но, во всяком случае, раз дело начато, необходимо каким бы то ни было способом удержать их от этих безобразий, не допустить, чтобы население все это терпело.

Ферох, отлично понимавший, как страдает товарищ Дж.., грустно покачал головой:

— Вы думаете, вам удастся им помешать? Сделать так, чтобы их гнусные поступки не легли позором на революционеров?

Товарищ Дж... молчал. Ферох тоже не сказал ничего. Бедняга Дж... с такими честными мыслями отдался этому делу и теперь вдруг увидел, что на первый план выступили личные цели, а общественное благо было забыто.

Наконец товарищ Дж.., подняв голову, сказал:

— На ближайшем же заседании я поставлю им на вид эти позорные акты, напомню о данной ими клятве и попытаюсь удержать их от подобных поступков.

Ферох одобрил это, и оба разошлись по домам. Через три дня состоялось заседание комитета. Перед оглашением повестки дня товарищ Дж.., назвав тех двух товарищей, которые еще в Баку, во время произнесения клятвы, высказывали колебания, сказал:

— Я вижу себя вынужденным сегодня вновь напомнить товарищам нашу программу и заявить, что в нашей практике мы очень далеко отошли от наших принципов и собираемся, кажется, скоро вовсе от них отказаться.

В Баку я уже высказал свое мнение. Я сказал вам, что Иран нельзя приравнивать к другим странам. То, что возможно в других местах, то совершенно непригодно для нас. С этой оговоркой мы пошли на перемену режима. Во имя прогрессивной идеи мы хотели устранить кучку беспринципных стяжателей. А теперь выходит наоборот: люди, стоящие в авангарде революции, которые больше других обязаны заботиться о выполнении нашей священной программы, предстают в другом виде.

Товарищ Дж... говорил с горячностью. Среди присутствующих поднялся ропот:

— Кого он имеет в виду? Что это за намеки?

Товарищ Дж... ответил:

— Это не намеки. Это — предупреждение. И я надеюсь, что впредь мне не придется делать подобных замечаний.

Все с жаром заговорили о своей преданности программе, о готовности покарать изменников. Заседание в тот вечер затянулось надолго.

Товарищ Дж... был, казалось, удовлетворен.

— Они напуганы моим предостережением, — сказал он Фероху. — Они поняли, как трудно наше положение. Теперь они, конечно, будут вести себя по-другому.

Не так думал Ферох. Он чувствовал, что заявления противника были фальшивы. Поэтому, задержав товарища Дж.., он изложил ему свои соображения, раскрыв ему то, что он прочел на их лицах.

Товарищ Дж... согласился с ним, но сказал:

— Пусть так. Возможно, конечно, что они смеются над нами. Но это не важно. Если мы добьемся победы, они тоже не уйдут от наказания. — И он добавил, что его речь была только началом и что, если в ближайшем будущем повторятся такие явления, он открыто выступит против них.

Ночь Ферох провел в тоске и смятении. Он чувствовал, что разлад, начавшийся среди революционеров, не даст ему возможности осуществить свою месть и что ему уже не придется вновь обладать любимой Мэин. После первых успехов бедняга совершенно уверился, что дело возмездия уже начато и претворяется в жизнь. И вдруг увидел, что с изменением поведения революционеров о победе не может быть и речи.

Войска, узнавшие о расколе в комитете, разделились на две неравные части. Легко себе представить, какую радость принесла эта весть тегеранским шарлатанам и предателям. Ферох продолжал встречаться с товарищем Дж.., который оставался еще членом комитета, хотя уже не имел никакого значения, и все делалось помимо него. Казалось даже, что и самое присутствие его причиняло комитету беспокойство. Видно было, что от него хотели как можно скорее и каким бы то ни было способом избавиться.

Война между революционными войсками и казаками, находившимися под начальством русских офицеров, продолжалась. Один раз казаки взяли Решт, но потом снова вынуждены были отступить к Менджилю. Прошел еще месяц. Начался жестокий бой между революционерами и казаками. Революционеры были разбиты. Казаки подступали к городу. Раздались крики:

— Отступаем! Правительственные войска входят в город!

Ферох хотел идти из города вместе с революционерами, но какой-то внутренний голос сказал ему:

«Останься! Будь с казаками. Так ты верней достигнешь своей цели».

И, не боясь ничего, он остался в городе.

Революционеры ушли, и правительственные войска без сопротивления вступили в город. Ферох тотчас же был взят и отправлен к командующему войсками. И командующий был удивлен тем, что он не пытался бежать и без опасений отдался им в руки. Тем не менее про себя он решил, что его нужно будет предать смертной казни.

Но так как выяснилось, что за все время революции Ферох никому не сделал зла и на него не поступало жалоб, командующий подумал, что он получит, пожалуй, больше пользы от информации этого юноши. И Ферох рассказал ему о разладе среди революционеров.

Ферох сказал:

— Если я до сих пор был с ними заодно, то это потому, что я воображал, что у них честные убеждения. А теперь я от всего сердца готов действовать против них.

Для испытания Ферох был назначен на аванпосты в качестве подпоручика третьего разряда.

Чтобы доказать, что он действительно против революционеров, Ферох указал местонахождение их большого склада оружия. И этим еще больше расположил к себе командира.

Через, три дня Ферох вошел в состав правительственных войск.

Прошло еще шесть месяцев. Приближалась зима. Решт был снова сдан казаками. И все эти шесть месяцев, из-за огромных жалований духовенству и всяким другим нахлебникам правительства, казаки сидели без денег. Русские офицеры-инструкторы заявили об уходе со службы, и на их местах устроились другие иностранцы.