Князь умолк, попивая вино Кердеевича.
— Кердеевич, ты не виноват, — сказал боярин Микола. — Ты не знаешь, до чего изменился наш бывший друг за последние годы. Точно выживший из ума или какой лунатик, что лезет на башню замка, ведомый нечистой силой. Крикнешь, нечистая сила покинет его, а сам он трахнется оземь и свернёт себе шею.
Князь, уставясь вдаль в глубокой задумчивости, долго молчал, его грозное лицо смягчалось, казалось, он с восхищением смотрит на небо. На губах играла улыбка. Наконец он сказал:
— А знаешь ли ты, Микола, ту «нечистую силу», которая извела Грицька?
— Нет, однако наслышан про неё.
— И что же ты слыхал?
— Всякое. Она, говорят, красивая…
— Красивая! — крикнул князь. — Это ангел, а не женщина. Бывал я и в Неметчине и Чехии, и в Угорской земле, и в Литве, и в Польше, и на Руси, но такой красавицы нигде не видел. Глянет на тебя своими глазищами, и таешь, как апрельский снег.
— Где ты её видел? — спросил боярин.
— Она сейчас в Луцке. Там был два месяца тому назад и её отец, серадский каштелян Заремба.
— Чего же ты привязался тогда к Офкиному мужу за измену, если сам таешь от её взгляда? — спросил со злостыо боярин, тотчас поняв, что Офка оставила в сердце этого, прошедшего огонь и воду, человека неизгладимый след.
Князь покраснел.
— Я понимаю тебя, Микола, — сказал он, — но ты, праведнице, не можешь меня понять. Будь Кердеевич нашим другом, я облизнулся бы, и всё! Но он стал всем нам врагом, и я бы вовсе не разгневался, если бы она овдовела… И тогда уж за меня, братец, можешь не опасаться! Я не из тех, кто, как тесто на опаре, киснет. А схватил бы птичку, мил не мил, в железны рукавицы, и тогда…
— Сошёл бы с ума, как Кердеевич, поскольку уже теперь тронулся, — докончил боярин Микола. — Не знаешь ты, брат, женской вкрадчивости, этих сладостных уз, какими оплетают сердце мужа. Вспомни Самсона и Далилу, вспомни Ягайла и Ядвигу, вспомни Кердеевича, который в своё время тоже мечтал о русской короне на русской голове. А теперь? Подобно пленённому филистимлянами Самсону, мечется подлая душа Ягайла в руках панов и слизывает всё, что они наплевали, а Кердеевич сам надевает цепи, которые душат его родину, и рубит мечом твоих ратников. Не удивительно, если бы эта красавица змея закружила голову такому восемнадцатилетнему юноше, — тут Микола посмотрел на Андрия, — но в твои годы, князь… берегись!
Князь потёр лоб рукой, словно отгонял назойливую мысль.
— Я и сам не раз говорил себе об этом, — сказал он, — Офка далека, всё отлично понимаю. Но стоит встретиться с «ней» с глазу на глаз, как в сердце закипает страсть, и всё на свете, кажется, отдал бы за одну минуту…
Князь не закончил, потому что боярин толкнул его ногой под столом.
— Пойдёмте спать! — сказал он, обращаясь к Андрийке, который всё это время внимательно их слушал и не пропустил ни одного слова из того, о чём они говорили.
Князь понял, что боярин не желает больше ничего слушать о жене Кердеевича в присутствии восемнадцатилетнего юнца, и поднялся. Микола с Андрием улеглись спать, а князь уехал оборонять город от возможного нападения шляхты, порывающейся захватить замок.
Андрий долго не мог уснуть. Переживания последних часов глубоко поразили его юное воображение. По дороге ему не раз приходилось слышать разговоры, затрагивающие государственные дела, великого князя, короля и многое другое, но теперь он впервые увидел, как льётся кровь. И удивительно! Увиденное нисколько его не напугало. Напротив! Ему казалось, будто в сердце вселился демон борьбы, и он готов был ринуться туда, где сверкали молнией сталь и гремели удары. Андрийко знал свою силу и ловкость, приобретённую на воинских игрищах с молодыми боярами — соседями; многому обучил его и отец, однако воспитать сына до конца Василю уже не довелось. Зато никто в округе не победил Андрийку в искусной стрельбе из лука или самострела. И если английские лучники попадали своими стрелами в привязанных на длинную верёвку голубей, то Андрийко бил самострелом диких голубей на лету. В роду Юршей процветало искусство верховой езды, им Андрий овладел полностью. Не хватало только сноровки в поединке на длинных мечах. Был и особенный удар мечом, которому отец обучал сыновей, перед тем как те уходили на войну, но этого Андрий ещё не постиг. Нанести такой удар в славном бою с рыцарями и мечтал молодой, задорный юноша. И вот среди этих грёз на отяжелевшие веки опустилась дрёма, и потекли картины недалёкого прошлого— пребывания в Руде. Андрийке приснился красавец Змий Горыныч, потом, кто знает почему, Змий превратился в женщину. И предстала перед ним жена пана Кердеевича в дьявольской красе, привлекая к себе взгляды, пленяя сердца и закабаляя души, чтобы потом заставить мужа вонзить свой сыновний меч в лоно матери-родины. Опасна эта красота, нет сил освободиться от её страшных чар. Они затягивают людей, как буйный поток сухой лист, кружат голову, отнимают разум и уносят о дикий омут желаний, страстей и безумия.
Вскоре юноша проснулся в холодном поту от душивших его кошмаров. В помещении трактира, где они улеглись, было темно и спокойно. Рядом, тихо дыша, спал боярин, а в окне светились багряные отблески костров. Точно сказочное чудовище, глядело на него кровавое оконце, и под его взглядом Андрий снова уснул и проспал уже до самого утра.
С восходом солнца боярин разбудил слуг и велел седлать лошадей. Перекусив сыром и выпив подогретого пива, они выехали со двора и направились не еа север, в Каменец, а в сторону Тернополя. Ехать было довольно трудно, часа через два после восхода солнца заморосил мелкий осенний дождь, из тех, что высыхает на руке, но пронизывает всё тело промозглым холодом и сыростью. Грязь чавкала под копытами лошадей. Всадники, укутавшись в широкие плащи, ехали молча, погрузившись в думы. Кто-то из воинов боярина вполголоса затянул песенку о том, что видела придорожная берёзка, под которой ночевали с ясырем татары, и её однообразный ритм тоже не располагал к беседе. Казалось, что серый окоём и есть та серая беспросветная доля, навстречу которой они едут; и ещё казалось, будто над этой несчастной чёрной землёй не может быть иного света, иной погоды. Ни дня, ни ночи, а лишь долгий-предолгий вечный сумрак.
Но вот что-то зачернело у дороги среди чистого поля.
— Это тополи, — заметил вполголоса Андрийко.
— Нет, это осокори, — уточнил Грицько, — где-то неподалёку должен быть ручей либо родник.
Вскоре поравнялись с деревьями. Вдруг боярин Микола остановил коня и стал внимательно всматриваться в развилистые, окутанные пеленой дождя, осокори.
— Ну-ка, Коструба, поезжай, погляди, что там на ветках болтается. Повесили кого-то или ещё какой чёрт?
Коструба съехал с дороги, но вскоре повернул коня обратно.
— Там висят четыре человека, наверно, уже давно, дух такой, что невозможно близко подъехать.
— А что за люди?
— Бог их знает. Не оставили и сорочки. Отсюда не видать, и совсем почернели. Извольте съехать с дороги и сами поглядеть.
Боярин покачал головой и молча потянулся к мечу попробовать, легко ли он выходит из ножен. Андрийко вздрогнул при мысли, что вот тут, в нескольких шагах от него, повесили четырёх человек. И ему вспомнились рассказы и пересуды, связанные с местом, где кто-нибудь повесился.
А тем временем Грицько, не обращая внимания ни на запах, ни на жуткое зрелище, смело подъехал к повешенным и ударом сабли разрубил одну верёвку. Он хотел взять себе на счастье кусок. И вдруг удивлённо воскликнул.
— Что там такое? — спросил Андрийко.
— Я знаю, что это за люди, боярин. Это шляхтичи!
Андрий и Микола переглянулись. «Значит, между Польшей и Русью уже льётся кровь», — подумал каждый.
— А откуда ты знаешь?
— О, я-то их знаю, — ответил Грицько. — Одной рукой крадут, а другой держатся за «ружанец». Такой же точно я снял вместе с верёвкой с шеи повешенного.
И Грицько с довольным видом запрятал верёвку в свою торбу.
Всё выяснилось в тот же день. К обеду путешественники въехали в довольно большое село. Однако, едва лишь их увидели, поднялся переполох. Женщины, словно на них налетела орда, кинулись к играющим на улице детям, схватили их и побежали во всю мочь к высокой и просторной хате, стоявшей неподалёку от церкви. А из этой же хаты высыпало десятка три парней с цепами, железными вилами, косами, копьями и секирами в руках. В одно мгновение они окружили всадников с криками:
