И Иван Федорович Смирнов — Иванову это было доподлинно известно — был в курсе дискуссии между Лениным и Пятаковым, о которой партийная молодежь знала лишь понаслышке, — дискуссии давней, завязавшейся еще в эмиграции, в пятнадцатом году; уже тогда Пятаков выступил с Бухариным против ленинского тезиса о праве наций на самоопределение, а вместе с Троцким доказывал, будто бы революция возможна только в мировом масштабе, в одной же стране — невозможна.
Иванов еще раз окинул взглядом ряды: не подоспел ли, часом, Смирнов?
В постоянной перепалке с Пятаковым Смирнов одерживал верх не только благодаря своей теоретической подкованности, но из–за своей нетерпимости именно к Пятакову. Коренной киевлянин, как и Пятаков, Смирнов не мог примириться с тем, что для партийных дискуссий тот избрал псевдоним «Киевский», тем caмым как бы присвоив себе право говорить от имени всех киевских большевиков. Поэтому Пятаков и «платформу» свою именовал теперь «киевской». А она вовсе не отражала мнения киевских большевиков, будучи лишь новым проявлением старых оппозиционных взглядов «карикатурного», как сказал тогда в полемике Ленин, марксиста «Киевского». Ленинскими словами — «карикатурой на марксизм» — обычно и обзывал Смирнов Пятакова, выступая против него на партийных собраниях.
Да на беду Смирнова в зале не было. Что случились? Еще не бывало такого, чтобы Смирнов не пришел, когда собирались все большевики.
Иванов грустно опустил голову и сказал:
— Что ж… я кончил.
Он отступил на шаг от кафедры, по солдатской привычке оправил гимнастерку, одернул ее сзади под пояс, подтянулся весь по–военному и сошел с трибуны.
— Слово предоставляется… — начал было Пятаков, но место на трибуне уже занял нетерпеливый Боженко.
— Товарищи! — закричал Боженко, размахивая кулаком. — Полностью поддерживаю предложение предыдущего оратора, моего дружка Андрюши Иванова. И вот вам пример в защиту предложения: поручили мне создать в железнодорожном депо группу рабочей самообороны, я ее и создал, хотя опять–таки никто не хотел давать оружия, и пришлось добывать его самим, и вот каким, расскажу вам, способом…
— Боженко! — мягко прервал Пятаков. — Нам кажется, что ни к чему затягивать ненужную дискуссию… Ты выскажись о…
— Позвольте! — вскипел Боженко. — Ты мне рта не затыкай! Я перед партией стою: о чем хочу, о том и скажу!..
Пятаков поднял руку:
— Вопрос ясен и…
Но тут его прервала с места Бош:
— Нет, товарищ Юрий, ты подожди! Вопрос, как видно, еще не совсем ясен. Я тоже настаиваю на дальнейшем обсуждении.
— Как не ясен? — вскипел Пятаков. — Ведь нам ясно, что вооружение сейчас неуместно.
— Нет, не ясно, — ответила Бош, — раз это не ясно значительной части товарищей… Что касается меня, — закончила она, — то мне кажется, что создать народную милицию, как говорит товарищ Ленин, сейчас как раз пришло время…
Это была вторая бомба — и в зале снова зашумели. Бош считалась единомышленницей Пятакова еще со времен эмиграции, и против некоторых положений в ленинских тезисах она выступала с неменьшим пылом, чем Пятаков. Выходит, она в самом деле изменила позицию после Апрельской конференции, когда заявила, что Ленин ее переубедил и что она отказывается от прежних возражений?
— Браво, Богдановна, — закричали в зале. — Слово — Бош! Требуем слова для Бош! Просим Бош на трибуну!..
Боженко, который только что размахивал на трибуне руками, требуя тишины, чтобы продолжать речь, — теперь ринулся к столу президиума, схватил Бош за руку и потащил ее на трибуну.
Иванов облегченно вздохнул и снова стал оглядывать зал: не появился ли тем временем на подмогу Смирнов?
Нет, Смирнова все не было.
3
А Смирнов не мог быть сейчас на собрании, как он ни стремился туда, как ни рвался.
Время шло, а он все не мог выйти из помещения, куда попал еще утром. Он сидел на полу посреди комнаты, среди какого–то хлама, весь осыпанный битым стеклом. И стоило ему попробовать приподняться выше, чем на метр, от пола, как сразу же в одно из окон влетал камень — и счастье, если этот камень не попадал прямо в него. Смирнов был один в разгромленной комнате и находился там в жестокой осаде…
Иван Федорович Смирнов, или — по старой подпольной кличке — «Ваня–маленький», считался уже старым большевиком, хотя ему не исполнилось еще и тридцати. Киевский портной, он в первые же дни войны попал на каторгу, а возвратившись теперь в родной город, стал председателем союза портных; для киевских швей, портных и модисток не было большего авторитета, чем Ваня–маленький, Иван Федорович, товарищ Смирнов. Стихией Ивана Федоровича были стачки, и он чувствовал себя в этой стихии как рыба в воде. Ведь надо еще было уравнять женщин и мужчин в оплате труда, добиться повышения заработной платы в связи с дороговизной, драться, чтобы страховые кассы неуклонно взимали обязательные отчисления с предпринимательских прибылей — и еще многого надо было добиваться. А добиться всего этого можно было только стачками, а из Смирнова выработался большой мастак стачечного дела.
Старый арсенальный слесарь Иван Брыль, неизменный компаньон Вани–маленького на рыбалках, — а Смирнов все свободные минут проводил с удочкой на собственной «сиже» близ Аскольдовой могилы, — однажды, когда Ваня–маленький ловко подсек леща фунтов на пять, сказал, дивясь умению и проворству приятеля:
— Ну и ловкий же ты и скорый, Иван, удивляюсь я тебе, право! Как та ласточка — сюда–туда: к гнездышку птенцам в клювики кузнечика положит и опять за новой комашкой — порх! Поверишь, сидел я раз под гнездом, что к моей стрехе прилепилось, и начал считать — чуть не очумел! Сто двадцать два раза прилетала ласточка к птенцам, пока моя Меланья завтракать позвала, за какой–нибудь час! Разрази меня гром, правда! Вот так и ты. Ласточка ты, ей–право ласточка!
— Гм! — только гмыкнул в ответ Ваня–маленький. — Ласточка, говоришь? — И он поднял левую бровь, как бывало всегда, когда что–либо наводило его на размышления. — Что ж, ласточка это неплохо! Ласточка… Ласточкин — недурной псевдоним для легального житья во времена подполья. Крестным отцом будешь. Зови Максима, опрокинем по маленькой по такому случаю…
Но у предпринимателей тоже были свои меры против стачечников: они закрывали предприятия, а людей выбрасывали на улицу. А что делать с массой голодных безработных?
Смирнов доказал большевистскому комитету, что ответственность за судьбу безработных обязаны принять на себя большевики. И добился, чтобы дело поручили именно ему.
Он принялся организовывать в городе артельные мастерские — с коллективной ответственностью выборного правления. На Шулявке начала работать артельная пекарня. На Подоле появилась артель кондитеров, изготовлявшая из сахара монпансье. В центре открылась кооперативная типография. Однако больше всего безработных оставалось среди женщин. И Смирнов надумал организовать на Демиевке большую — на полторы тысячи работниц — артельную мастерскую, которая принимала бы заказы на пошивку военного обмундирования от союза земств и городов.
Сегодня утром эта мастерская и должна была открыться. Открытие началось в торжественной обстановке. Хор швейниц спел «Вышли мы все из народа», а затем Смирнов произнес речь об артельном деле, кооперации, коллективизме и о том, как велико их значение для создания социалистических форм производственных отношений и для воспитания коммунистических взаимоотношений между людьми. «Да здравствует социалистический коллективизм, да здравствует социалистическая революция!» — закончил он свою речь.
Демиевские безработные швейницы, обрадованные полученной работой, поддержали призыв взволнованного оратора дружными аплодисментами.
Но тут все и началось.
В окно ударил первый камень. Он угодил в самую крестовину рамы — посыпались стекла изо всех оконниц. Испуганные женщины с криком бросились наутек, а Смирнов сел на пол, потому что за первым камнем полетел второй и третий — и одно за другим вылетели все десять окон оборудованного под мастерскую сарая.
