— Нет письма, отец… Надо было ехать в Петербург, но разве есть время на это?

— Щенок, — обругал сына Абулхайр. — Без её фирмана не видать нам хивинского ханства…

Вздыхая и хмурясь, хан стал готовиться в дорогу.

Тем временем Мухаммед-Али-хан Ушак увёл своих джигитов из-под Хивы. Увёл не оттого, что испугался персидской силы, которая с каждым новым днём численно увеличивалась, подтягиваясь к Хиве с юга. Другая беда заставила туркменских джигитов сняться с места и податься в Куня-Ургенч: великим множеством небольших караванов подходили с востока — со стороны Амударьи, и с запада — по пересохшему руслу Узбоя иомуды, тёке, имрели, али-эли и другие племена, согнанные персами со своих стоянок. Шли они с Атрека и Горгана, от подножия Балханских гор, из Ахала, Теджена, Мерва, с Амударьинских берегов. Шли на Мангышлак, помня о том, что ещё пятьсот лет назад, когда с Туркестан вторглись монголы Чингис-хана, уйдя из Маверанахра, многие туркмены нашли свою вторую родину на Мангышлаке. Шли по пескам и такырам, преодолевая по одному мензилю в сутки. От Туркмено-Хорасанских гор до северных окраин Хорезма — семнадцати дней пути, а по реке и того больше. Прикочёвывали беженцы, измождённые голодом: под тельпеками — черепа, обтянутые кожей, и сами — кожа да кости, ветром из стороны в сторону качает. Прикочёвывали, потеряв в пути многих близких. Тысячи могильных холмиков остались на бесконечных просторах Гарагумской пустыни, в «Семи песках Хорезма», как называли эту пустыню персы. Оставшиеся в живых ставили кибитки около крупных аулов, но, видя, что и здесь начинается голод, вновь отправлялись в путь — шли дальше, на Кунград, на Усть-Юрт с единственной надеждой раздобыть хлеб у киргиз-кайсаков и у русских купцов на Мангышлаке,

Не менее тысячи кибиток поставили беженцы на окраинах Куня-Ургенча. Это были родственники иомудов и тёке, которые находились в ополчении Мухаммед-Али-хана Ушака. Перебиваясь кое-как, надеялись они на скорый уход персов, ибо по всему северу Хорезма распространились слухи, будто бы жители Приаралья избрали ханом Хивы правителя Меньшего жуза — Абулхайра… Всё это и заставило Ушака увести войско из-под Хивы и приехать в Куня-Ургенч.

Ушак сразу же отправился на своё подворье — большой глинобитный дом в два этажа: в нижнем содержались зимой овцы, а на другом — в двух комнатах жили две жены с детьми, и сан он, занимавший правую половину, тоже из двух комнат; построили дом ему сарты из Самарканда. Торговали они в Куня-Ургенче разными тканями и другими товарами, а заодно подряжались строить дома для богатых людей. Мухаммед-Али-хан Ушак хоть и не любил дома из глины, но решил, что без такого дома он мало похож на крупного хана. Ильбарс-хан жил во дворце и принимал гостей на полу из жжёного кирпича, застеленном коврами. А разве Ушак хуже Ильбарса? Построив дом на сартянский лад, Ушак всё же тяготел к лёгкой и тёплой кибитке, потому оставил во дворе четыре юрты. Теперь дети и жёны не вылазили из них, и верхние комнаты в большом доме пустовали. Как только Ушак слез с коня и бросил поводья слуге, другой слуга сообщил хозяину:

— Хан-ага, есть слух — Абулхайр едет в Хиву, чтобы занять хамское место. С ним, говорят, русские паши с солдатами-казаками.

— Русские, говоришь? — насторожился Мухаммед-Али-хан Ушак. — Если с ними русские, то не произошла бы опять то, что сделал с русскими хивинский хан Ширгази. Персидский шах по жестокости ещё хуже покойного Ширгази. Надо будет предостеречь русских, чтобы не лезли на ковёр к Надир-шаху! они слишком доверчивы — и от этого погибают.

Ушак приласкал детишек, столпившихся у его ног, поговорил с жёнами. Та и другая накрыли дастархан. Ушак уважал обеих и хорошо знал нрав каждой. Любая из них могла обидеться, если бы предпочёл сесть за обед у одной из них. Старшая, Амантач, всё же имела больше прав, и он сказал, обращаясь к ней:

— Не сегодня-завтра приедут ко мне большие гостя. Уберите две мои комнаты наверху, застелите коврами, посуду снесите туда. Как сделаете всё, принесёте обед мне наверх.

Ушак поднялся по широкой деревянной лестнице на второй этаж и остановился на широком айване. Он стоял, облокотившись на резные перила, смотрел на городские кварталы, лежащие ниже. Лишь одна городская Джума-мечеть, стоявшая через дорогу, была выше дома Ушака. Около неё появился мулла с учениками — сопи. Все они выждали, пока Мухаммед-Али-хан Ушак посмотрит в их сторону, и благоговейно поклонились. Ушан кивнул и ушёл в большую комнату, куда слуги уже несли ковры, посуду и прочую утварь, необходимую для хозяина и гостей.

В это же время на окраине Куня-Ургенча в бедной кибитке сидели на кошмах Мурад-криворукий, Арслан и его джигиты, насыщаясь шурпой. Жена кузнеца, мешая черпаком в котле, только и успевала наливать в чашки, поднимая со дна пшеницу и отлавливая с поверхности пятна кунжутного масла.

— Вах, жизнь! — удручённо жаловался самому себе и гостям Мурад-криворукий. — Скоро и этого не будет, если не прогоним персов.

— Персы пришли надолго. Сам Надир-шах может уехать из Хорезма, но нукеры его останутся. — Арслад помешал деревянной ложкой в чашке, отложил её и поднёс чашку к губам. — Уехать бы нам всем вместе из

Мангышлак, а оттуда морем в Астрахань, да, боюсь, до Арзгира не доедем без небесных коней. Господин Кубанец давно уже ждёт меня со скакунами.

— Найдём ему коней. Воина кончится — поедем к горам, там купим, — пообещал Мурад-криворукий, доедая шурпу.

— Мурад-ага, я тоже верю в это, — согласился Арслан, — но у меня не повернётся язык спросить у хана Ушака наше золото. Люди тысячами с голода умирают, и мы держим золото при себе! В Астрахани на него можно купить весь караван-сарай со всеми его продуктами и товарами!

— В Астрахани можно, а здесь, если даже у тебя золотые горы, ничего не купишь. Боюсь, дорогой мой племянник, как бы беженцы всех верблюдов своих не съели, — тогда и до Мангышлака не доберутся, все погибнут в дороге…

Беседа их продолжалась ещё долго, потом они прилегли вздремнуть. Дядя с племянником в одной кибитке, остальные — в двух других. Проснулись к вечеру от окрика:

— Эй, кузнец, выйди, чего-то хочу сказать! Да поживее — время не терпит! Сам Ушак тебя зовёт!

Мурад-криворукий мигом выскочил из кибитки, просирая глаза, а слуга Ушака добавил:

— Иди скорей к Ушаку, да гостей своих с собой возьми! Абулхайр с урусами приехали, созывают всех, и вас тоже!

Арзгирцы, мигом вскочив на коней, поехали ко двору Ушака. Подъезжая, увидели вокруг ханского двора и у Джума-мечети целый табун осёдланных коней и конюхов с ними: каждый четырёх лошадей за уздечки держит. Рядом четырёхколёсные повозки — фуры, покрытые парусиной, и русские казаки кашу едят, и запах от неё идёт по всему Куня-Ургенчу. Дядя с племянником слезли с лошадей, отдали поводья джигитам. Арслан велел джигитам ждать их, а сами вошли во двор к Ушаку, где было тесно от детворы и женщин, а приезжие с хозяином и другие гости находились наверху, оттуда доносились громкие голоса.

— Давай иди вперёд, племянник. — Мурад-ага подтолкнул Арслана к лестнице. — Я для них всего лишь кузнец, а ты — подданный России, приехавший с фирманом императрицы.

— Дядя, о чём говоришь? Ты тоже из русского подданства не выходил. Иди первым!

— Ладно, пойдём вместе — лестница широкая, — согласился дядя. — Но говорить с ними будешь ты — я подзабыл русский язык за двадцать лет.

В большой комнате сидели человек двадцать, среди них, рядом с Ушаком, хан Абулхайр в дорогом белом халате из верблюжьей шерсти и меховой шапке, увенчанной султаном. С другой стороны — трое русских в малиновых кафтанах, под которыми видна военная форма с блестящими жёлтыми пуговицами. Рядом лежали шапки-треуголки. Хан Ушак, как только вошли Арслан и Мурад-криворукий, сказал, обращаясь к русскому поручику:

— Господин Гладыш, вот это и есть тот человек, о котором я тебе говорил…

Гладышев посмотрел на вошедших, но задержал свой взгляд на Мураде-криворуком: он был вдвое старше Арслана и, вероятно, поэтому привлёк внимание русского офицера.