Видя, что Ильбарс-хан теряет дух и войско его бежит вместе с беззащитным населением, Надир-шах распорядился наступать. Отправляя полки и конные сотни вниз по реке, он подумал и о тыле. «Ильбарс спрячется в Хазараспской крепости и будет обороняться, но Ушак может броситься на Хорасан и разорить весь остан. Надо отправить туда с частью войск Али-хана. Без шахского наместника и Мешхед — не Мешхед». Али-хан собирался в дорогу, а Реза-Кули-мирзе стало не по себе: «Этот сосунок украл у меня столицу!» Мирза, бросился к шаху:
— Отец, позволь и мне вернуться в Хорасан. В последние дни я страдаю от головной боли и лихорадки: сабля падает из моих рук, а язык не подчиняется, когда я начинаю командовать… К тому же, ты сам знаешь, из Индии возвратился Насрулла — я так давно не видел родного брата. Пощади, отец, не дай мне умереть, не повидав его!
— Ладно, отправляйся вместе с Али-ханом, но не смей вмешиваться в его дела: у больного человека — больной ум, и это может помешать…
Мирза радостно поблагодарил отца, а Надир-шах насторожился ещё больше: «Неужели мой старший сын, моя надежда и опора, вынашивает в голове чёрные мысли против меня? Нет, этого, не может быть! В нём кипит зависть к каждому, кого я ставлю выше его. Но, дорогой сынок, унижая тебя, я даю понять, чтобы ты избавился от своих слабостей. Шахом может быть только тот, кто способен справляться с собственными пороками, а ты порочен, мой мирза!»
Проводив сына и племянника в Хорасан, Надир-шах велел убрать шатры. Десять тысяч конников, посреди которых с гвардейцами и гуламами нашёл своё место шах, двинулись к Хазараспу, догоняя ранее вышедшие войска и 1100 каюков, пущенных по течению реки.
3 ноября персидская армия подошла к местности Питняк. Здесь, на излучине, находилось самое узкое место Амударьи и называлось оно Девэ-боюни — верблюжья шея…
Тем временем самая мощная крепость хивинского ханства Хазарасп кишела наводнившими её войсками и бежавшим сюда населением. Улицы и дворы города сплошь были забиты людьми — не проехать, не пройти. На высокой глинобитной стене и возле её бойниц толпилось множество вооружённых стрелков. Сотни замбуреков, снятых с верблюдов, лежали на стене, обращённые дулами к Амударье. Крепостная стена была окружена глубоким рвом, заполненным водой. К городу через ров не, было переходов: вражеская артиллерия не могла подойти к ней на расстоянии выстрела. Хазараспцы, никогда ещё не сдававшие свой город никакому; врагу со времён Чингис-хана, жили надеждой, что выдержат и эту осаду. Эта вера подкреплялась их неутомимостью в работе. Днём и ночью кипела она, разнося вздохи горнов и звон молотков по наковальням. Казалось, все мастерские и торговые лавки превратились в одну огромную кузницу: всюду ковались мечи и кинжалы, кольчуги и забрала, подковывались кони и надевались на большеколесные арбы железные обода. В городской сутолоке вдесятеро увеличившегося населения люди, до сей поры не знавшие друг друга, становились друзьями с первой минуты знакомства и общения. И небольшой отряд джигитов, приехавших в Хазарасп с севера, со стороны Куня-Ургенча, приветливо встретили в караван-сарае туркмены, бежавшие из-под Чарджуя.
— Свет очей Аллаха направлен на Хазарасп, поэтому едут сюда люди со всех сторон света! — бодро воскликнул аксакал, знакомясь с предводителем молодых джигитов. — Скажи, сынок, как тебя зовут и какая сила сюда занесла?
— Зовут меня Арсланом, — отозвался сын Берек-хана.
— О, если ты Арслан, можешь не говорить, зачем ты здесь. Место льва именно в Хазараспе!
— Я бы не сказал, что место этих джигитов здесь, — возразил другой аксакал. — Все туркмены встали под знамя Мухаммед-Али-хана Ушака, а он никогда не прячется от врагов за крепкими стенами крепости. Сынок, поверь мне, из туркмен здесь прячутся только те, чей возраст не позволяет сесть на коня… Но вы-то все на скакунах и при оружии. Не срамите себя…
— Не бойся, яшули, мы не из тех, кто прячет голову под воротник, когда налетает ветер! — гордо заявил Арслан. — В Хазарасп нас привели слухи, будто именно здесь находится мой дядя Мурад-криворукий. Дай мне повидаться с ним, а уж потом я и мои джигиты выедут в открытое поле.
— Уж не тот ли криворукий, который подковывал моего скакуна в Питняке? — предположил один из стариков и прибавил: — Если твой дядя ездит с сердаром Ушаком, то это он!
— Яшули, а где нам искать сердара Ушака?
— Его надо искать там, где стоит персидская ставка. Дальше одного фарсаха Ушак от неё не отступит, будет искать случая, чтобы внезапно напасть и растерзать ставку Надира…
Разговаривая с соотечественниками, Арслан думал: ехать к Ушаку или остаться в крепости? «Если все хорезмские джигиты там, то надо ехать. Но поедешь туда, наверняка придётся махать саблей. Если убьют — знать не будут. Но если ранят, то разденут и снимут пояс с золотыми слитками. Тогда дорогу домой придётся забыть, а что будет с отцом, матерью, с Наргуль и другими близкими — одному Аллаху известно. Беда в том, что золото некому доверить: нет такого человека, который сберёг бы слитки. Может, купить каких-нибудь коней да уехать, пока ещё есть возможность?! Вах, дурачок, нужны не какие-нибудь кони, а небесные! Они возле гор, а там властвуют персы. Небесные кони в руках Надир-шаха…»
— Яшули, — осторожно вступил в разговор Арслан.
— Правду ли говорят, что возле Хорасана можно купить крылатых коней? Вообще-то мы приехали за такими конями…
— Да, это чувствуется, — сердито отозвался яшули.
— Умные думают, как устоять против персиян, а дураки крылья себе ищут, чтобы улететь к Аллаху на небо.
Постыдились бы о пустяках думать, не время сейчас дурачиться!
— Ладно, яшули, спасибо за совет… — Арслан расстелил чекмень, лёг на одну полу, укрылся другой. То же сделали и его джигиты. Утром чуть свет они встали, оседлали коней, проехали по улочкам Хазараспа, спрашивая у кузнецов, нет ли среди них Мурада-криворукого? Те отвечали: если он туркмен, ищите у Мухаммеда-Али-хана Ушака. В полдень джигиты выехали из главных ворот и направились в сторону Питняка, где стояли лагерем туркменские конные сотни.
Не сразу отыскали они скрытый за барханами, вдалеке от берега Амударьи, летучий аул Ушака, всё время менявший место стоянок. Сначала ехали берегом, не видя впереди ничего опасного. В речных дженгелях, сбрасывая с деревьев и кустарников листву, тихо умирала осень. Кое-где в заводях виднелись стайки уток, не успевшие ещё улететь. Арслан с седла любовался речными красотами и вдруг увидел на другом берегу персидский разъезд. Десятка два конников с пиками наперевес ехали на север, останавливаясь и пристально оглядывая местность. Арслан подумал: «Если на том берегу персы, то и на этом они где-то рядом!» Остановив коня, он предложил джигитам свернуть в сторону, к пескам, и поступил благоразумно: ещё полфарсаха — и джигиты могли бы оказаться в западне. Но и свернув к пескам, они не остались незамеченными. Как только они выехали на открытое место, из камышей выскочили с полсотни всадников и раздались ружейные выстрелы. Персы бросились в погоню — Арслан с друзьями направил коней в пески, зная, что здесь они окажутся в безопасности. И вдруг, откуда не возьмись, выскочили на высокий бархан на скакунах туркмены. Со свистом, словно змеи, распластались в воздухе арканы, и Арслан, и ещё пятеро джигитов повалились с коней, схваченные петлёй. Остальных окружили, обезоружили и погнали дальше, в пески, пока не пришли в аул, — это и была стоянка Мухаммед-Али-хана Ушака. Пленников сразу же повели к нему. Тому, что схватили своих соплеменников, туркмен, Ушак не удивился. Удивлён он был поясом, напичканным золотыми слитками, который сняли с предводителя пленников. Ушак, вытаскивая из ячеек и рассматривая слитки, качал головой и цокал языком.
Арслан искоса смотрел на сердара и не столько думал о золоте, сколько восхищался наружностью Ушака. Это был человек очень высокий, широкий в плечах, на голове у него возвышался видавший виды тельпек, а на плечах такой же старый чекмень. Лицо его грубое, словно вырубленное топором, чем-то напоминало лицо Дондука-Омбо, но глаза были добрее.
