«Св. Евангелист» прошёл мимо скопища кораблей. Капитан брига сказал со знанием дела:
— Вышвырнули персы весь наш флот из своих пределов: ни одного корабля не осталось ни в Гиляни, ни в Баку. Да и купцы в этот год вовсе отказались плыть туда с товарами. Надир-шаха боятся…
Капитан ушёл, а джигиты продолжили разговор о том, как бежали от Надир-шаха крымские татары, а с ними и жители Дагестана. Их было так много, что генерал-фельдмаршал Миних с перепугу распорядился вывести русские войска с Крымского полуострова. Арслав и его джигиты бежали из Бахчисарая, словно воры, без оглядки, пока не оказались в степях Таврии. Ещё тогда ходили слухи о Надир-шахе, как о самом великом полководце. А когда джигиты узнали, что родом он из туркменского племени, то прониклись к нему особым уважением и по крупицам добывали о нём сведения. Арслан, вспомнив о нём, сказал с гордостью:
— Из туркмен много великих людей вышло: Аба — сердар, Кара-коюнлу и Ак-коюнлу, но Надир-шах превзошёл их всех.
— А какого племени он? — поинтересовался один из джигитов.
— Из племени караклю, а род его — афшары, — ответил Арслан. — Караклю раньше жили в Туркестане, а когда напал Чингиз-хан, ушли в Азербайджан. Долго ли там жили или нет, не знаю, но говорят, при Исмаил-шахе они перекочевали в Хорасан, к Абиверду, Где-то там и появился на свет Надир-шах афшар… Рядом живут карадашлы — тоже туркмены: вот они и разводят небесных коней, как их называет Кубанец.
— Выходит, едем прямо в пасть к Надир-шаху? — испуганно догадался джигит Кичгельды. — Оттуда не только коней, но и своих ног не унесёшь.
— Ай, не зови смерть раньше времени, а то услышит, — одёрнул его Арслан.
Тюбкараганского мыса достигли на третий день. Сначала завиднелись горы Мангыс-тау, с невысокой вер— шиной Бесшокы, о которой не раз вспоминал ещё прадед Арслана: будто живут на ней злые духи, и, когда захотят принести морякам вред, то дуют во все щёки и поднимают такие ветра, что корабли теряют паруса, тонут или их выбрасывает на скалы. Ниже гор тянулась ровная степь, снижаясь едва заметно к Каспию. Но вот открылся сам мыс, вдающийся песчаной косой в море, лодки на мели и большой аул. Бриг ещё был далеко от берега, но из юрт вышли люди и наблюдали за приближающимся кораблём. Капитан велел матросам бросить якорь и спустить на воду с ростров две шлюпки. Джигиты побросали в шлюпки хурджуны, сели сами, дождались моряков, которые взялись за вёсла, и погнали шлюпки к аулу. На других шлюпках переправляли коней. Переправа длилась долго, но Арслан в его друзья не замечали времени: мангышлакцы увели их в юрты и начались расспросы и угощения, Узнав, что все парни из одного племени — игдыр и что деды их раньше жили здесь, на Мангышлаке, диву дались:
— Хай бой! — слышались удивлённые голоса. — Неужели туркмены и среди русских живут?!
— Не разучились ли они говорить по-своему?
— А одеваются как? Наверное, по-русски?
— Как видите, уважаемые, — отвечал Арслан. — И говорить по-туркменски не разучились, и одежда на них такая же, как и на вас.
— Но Богу-то русскому, Иисусу Христу кланяетесь?!
— Нет, мы молимся нашему Аллаху…
— Но калмыки, ушедшие к Волге, приняли крещенние!
— Не все приняли. Часть окрестилась, а многие исповедуют свою веру, Ламе поклоняются…
— Значит, хорошо живёте. Тогда зачем пожаловали, если вам живётся с русскими хорошо?! — вопросы задавал самый почтенный в ауле яшули Казак-бай. И отвечал ему, как старший среди джигитов, Арслан.
— Пожаловали, яшули, чтобы в Хорезме побывать и ещё дальше, в тех краях, где живут карадашлы. Нет» у нас и особое дело — не знаю, помогут ли нам мангышлакцы? Дядя мой здесь пропал… В тот год, когда русский царь Пётр Великий на Персию войной пошёл, да споткнулся, один корабль во время бури прибило к вашим берегам…
— Да, дорогой джигит, об этом мы хорошо помним. А как звали твоего дядю? — заинтересовался Казак-бай.
— Мурадом…
— Не косорукий ли он?
— Не знаю, яшули. На войну уезжал с целыми руками, но отец говорил, что ему повредили руку саблей под Дербентом джигиты Султан-хана Аварского.
— Был у нас один с того разбитого корабля и звали его Мурадом. Привезли его с Куланьего острова, где затонул русский корабль. Бедняга был без сознания, думали, умрёт. Но табиб наш соединил ему разрубленную кость ниже локтя, да неловко это сделал — кость срослась неровно, рука крюком торчит. Года два в ауле у нас жил Мурад, никак не мог вспомнить, где его родной аул. Спрашивали его, а он только и отвечал: «Кум — моя родина». Кум — песок, а пески у нас за спиной, за Усть-Юртом, за Хивой… Мы отправили его туда… А потом, года два назад, я видел косорукого Мурада в кузнице Кадыра-усто, на Усть-Юрте, в ауле Довлет-Гирей… Другого Мурада не знаем…
— Спасибо, яшули, другого нам и не надо. По всему видно, что косорукий Мурад и есть мой дядя. Только как нам добраться до того аула, где стоит кузница? — Арслан, словно охотник, вышедший на хорошую дичь, собрал своё внимание.
— Сынок, это не так близко, но по нашим меркам не так и далеко. Сейчас я тебе скажу, сколько минзилей[22] до аула Довлет-Гирей. — Казак-бай загнул мизинец на левой руке, запрокинул подбородок, зашептал про себя, затем сказал: — Восемь минзилей будет. Заплатишь немного, покормишь в дороге — дам тебе провожатого.
— Без провожатого нам и шага по этой земле не сделать! — обрадовался Арслан. — Кто будет провожатым?
— Внук мой, Корсак-бай, он часто в Хиву и назад с караванщиками ходит.
— Спасибо, яшули…
После двухдневного отдыха Арслан с джигитами и проводником, при двух верблюдах, пустились в путь. Весна только начиналась. На мангышлакском плато пробивалась трава: лезла она отовсюду, из-под камней в трещин. Солнце ласково пригревало с высоты, и всюду, словно жёлтые тени, мелькали тушканчики. Несколько раз появлялись на горизонте стада сайгаков и уносились прочь, оставляя гулкое эхо. Урочища или юрты, как их называли хозяева киргиз-кайсакской степи, представляли собой мелкие хуторки из нескольких кибиток и агилов для скота, но непременно с колодцем во дворе. Джигиты, напоив коней, готовили ужин — разогревали на огне приготовленное ещё в Арзгире жареное баранье мясо, отправляли жирные кусочки в рот, в макали в растопленное сало чурек. Ночевали на кошмах. Чтобы отогнать от себя блох, подкладывали под голову и тело сухую полынь. Утром чуть свет пили чай в отправлялись дальше.
На урочище Ак-булак, где протекал родник с чистой, как слезинка, водой, джигиты не только напоили коней и запаслись водой в дорогу, но и помылись до пояса, из одежды вытрясли жгучую дорожную пыль. В эту ночь спал Арслан беспокойно, томимый мыслями о встрече в Довлет-Гирее с дядей. Думал он о нём и весь дневной переход, вспоминая, какой он?… Помнилась скупая улыбка и сдержанная речь. Совет его помнил: «Джигита украшает только ум его и храбрость! Не подумав, не руби сгоряча голову даже врагу. Не беги от врага, чтобы не потерять храбрость!»
Вечером были в Довлет-Гирее. Урочище назвали тяге в честь князя Бековича-Черкасского. Здесь он останавливался со своим отрядом, когда шёл в Хорезм к хивинскому хану Ширгази. Мало его кто называл по имени. Называли государственным послом — довлет-гиреем. Арслан, как только увидел кузницу, направил коня к ней. Звон кузнечного молота вселял надежду на встречу с дядей, но из кузницы вышел молодой детина с волосатыми плечами. Арслан поздоровался и спросил:
— Не вы ли будете Кадыр-усто?
— Вах, джигит, Кадыр-усто год назад умер. Это был мой дед, а я ему приходился внуком.
— Вот как, — удручённо отозвался Арслан. — А криворукий Мурад, что с ним лошадей ковал, где?
— Криворукий Мурад взял в жёны дочь Кадыра-усто, мою тётю, и уехал в Куня-Ургенч. Там он живёт, а служит хану Мухаммед-Ушаку А ты сам кто будешь?
— Косорукий Мурад — мой родной дядя, значит, ты мне приходишься родственником.
— Бай-бой! — не дал договорить кузнец и чуть было не стащил с лошади Арслана.
