Бальдур как откровение выслушал констатацию, построенную на выводах из его же собственных докладов.

— Но! — Многозначительный возглас заставил провинциала насторожиться. — Один досадный просчет вы все-таки допустили. Нам представляется, что в отношении популярного поэта Петефи, которого ваши советчики явно недооценивают, была применена неверная тактика, не говоря уже об израсходованных впустую средствах. Вы позволили ему вырасти в фигуру европейского масштаба. Генрих Гейне в восторге от немецкого перевода его стихов и предпринимает попытки заинтересовать французских издателей. Джинн выпущен из бутылки, и едва ли возможно ныне успешно противодействовать дальнейшему нежелательному для нас развитию.

Бальдур смиренно склонил голову, признавая вину. На сей раз генерал опирался на сведения, почерпнутые от других информаторов. Упоминание о Гейне производило, надо признать, сильное впечатление.

— С такими людьми бессмысленно играть, они не понимают нюансов. Их можно только давить грубой безостановочной силой, чтоб не смели ни передохнуть, ни разогнуться…

И здесь эпоха новых горизонтов благополучно скончалась, отметил для себя Бальдур, даже самые тонкие и умные люди вынуждены в конце концов возвращаться к испытанному примитиву. Курьезно, но такова логика власти. Нет различия между холопом и господином, оба — рабы…

— Однако все, о чем я счел нужным упомянуть в качестве своего рода преамбулы, не идет ни в какое сравнение с трудным положением, в которое поставили нас венские события.

«Вот оно», — подумал Бальдур.

— Вы, конечно, осведомлены, что нас вынудили отозвать тамошнего викария? Он оказался скомпрометированным в придворной интриге, и князь Меттерних потребовал его удаления, — небрежно, как о чем-то весьма несущественном пояснил генерал. — Боюсь, что теперь на очереди вы, мой друг, — вполне безмятежно заключил он.

— Я готов, монсеньор, — еще ниже склонился Бальдур. — Все документы приведены в надлежащий порядок.

— Что ж, это никогда не лишне, — кивнул генерал. — Но я не считаю нужным опережать события. Поэтому возвращайтесь пока назад, в Паннонию, и постарайтесь вести себя тихо… Положение, как вы понимаете, изменилось, и выводы напрашиваются сами собой. Общество Иисуса больше не воюет с имперским канцлером. Напротив, оно его всемерно поддерживает и вместе с ним выступает против злонамеренного безбожия, коммунизма и так далее… — Последовало небрежное мановение руки. — Надеюсь, вы понимаете все без лишних слов? При этом, однако, надлежит знать, что линия, которой вы будете отныне следовать в Венгрии, а новый провинциал — в Вене, несколько отлична от генеральной… К сожалению, в Италии, благодаря крайне вызывающей, неумной политике Австрии, мы вплотную приблизились к революции. Пока только авторитет его святейшества удерживает карбонариев и раздраженных обывателей от решительного выступления. В нынешних условиях от революции в первую очередь пострадают наши коллегиумы. Урон, который мы понесли в прошлом, лишь бледная тень предстоящих испытаний. Если вспыхнет всеевропейская революция, с нами будет покончено. Столь сложная ситуация вынуждает нас на известные тактические маневры. Надеюсь, вам все ясно, мой друг?

— Вполне, монсеньор.

— Короче, как бы ни сложились отношения Общества с имперским правительством в государствах Италии или в иных странах, у себя в Паннонии вы будете вернейшей опорой Габсбургов и князя… Вы не очень наследили тогда в Вене?

— Что было, того не исправишь, монсеньор.

— Отныне прекратите всяческие сношения с дворцовой оппозицией. Исходите из того, что Меттерних, Коловрат, Фикельмон — одно целое. Так оно, в сущности, и есть. Они не могут существовать по отдельности, никому из них окончательно друг друга не одолеть, и все вместо они одинаково нужны государю… Что вы успели предпринять за границей?

— Известные вам документы были подброшены некоему Штанчичу, коммунистическому пропагандисту.

— Сейчас за ним охотятся агенты князя по всей Европе. Лучше бы он исчез навсегда. Постарайтесь, по крайней мере, заманить этого субъекта на родину. В австрийской тюрьме, как вы, наверное, догадываетесь, до него скорее доберутся люди Меттерниха.

— Могу ли я оказать князю какую-нибудь услугу, монсеньор? Значительную услугу?

— Это было бы просто великолепно!

— Насколько я знаю, он пытается сдерживать венгерский национализм, заигрывая с сепаратистами в Хорватии и Славонии…

— Ищите подходящих людей, Бальдур, — с полуслова понял генерал. — Мне приятно сознавать, что я не переоценил вас. Вы действительно умеете заглядывать вперед. — Благосклонно подставив перстень для поцелуя, он отпустил викария с миром.

Бараньи изогнутые рога и бесовские острые рожки, копытца, овечья нечистая шерсть. Ишь распоясалось, сатанинское отродье! От дома к дому, от улицы к улице перебегают глумливые кучки, тешат дьявола страшными масками, вывороченными тулупами, хвостами из пеньки, кромешною сажей гогочущих морд. Весело на масленицу, сыто и пьяно после обжорного четверга! Отяжелев от студня и пончиков, кружатся в неуклюжем танце козы и лошади, старики и цыганки, невесты и женихи. Шутейную свадьбу играют прямо на мостовой, разбрызгивая навозную жижу, и тут же ряженого покойника на кладбище провожают. Кощунствуют над самым святым — над смертью и воскресением.

Дьявольский праздник, масленица, бесстыжий. Мужчины в женщин преображаются, девки надевают мужское платье. Праздник торжествующей плоти, вызывающий праздник греха. Недаром духовенство — и католическое и протестантское — не одобряет языческих игрищ.

Но разве можно заглушить зов пробуждающейся от зимней спячки природы? Рев быка и пение лопнувших почек, шепот прорастающего зерна, птичий щебет, олений сокрушительный гон. Для мадьярской души особый соблазн в масленичном ряжении скрыт. Как не воспользоваться удобным случаем, не напомнить кичливому Габсбургу о древней государственности, о веселых старых королях?

Дьёрдь Сереми, историограф Лайоша Второго, павшего в тысячу пятьсот двадцать шестом году в Мохачском сражении против турок, так отзывался о своем повелителе: «Он начиная с детских лет ко злу был приучен. В каждый год в конце масленицы злых духов тешил, дурные поступки совершал, в разврат вовлекал женщин… Каждый год в заговенье на голову Люцифера воловьи рога приделывали, воловьи ноги устраивали, и с головой аиста и со змеиным хвостом, что против господа было и против всех святых».

Бьют палки в тазы и сковороды, катится вниз по Ваци дьявольское гулянье. Жирные от сала губы бунтующей кровью налиты, зубы сверкают, смеются жаркие глаза. После разгула масленицы начнется у католиков долгий пост, когда танцам, развлечениям и всяческому веселью придет конец. Протестанты хотя постов и не соблюдают, но все ж и у них затишье наступит: ни свадеб, ни шумных праздников, ни балов.

И так продлится до самого вербного воскресения, до веселого дня «изгнания кисе», когда где-нибудь на окраине или возле реки сожгут соломенное чучело, одетое в бабьи тряпки. Пустят по ветру горячий пепел, развеют воспоминания о голодной зиме, прогонят думы о владычице смерти. Песнями, шутками встретит молодежь конец изнурительного поста, когда убирают из дома надоевшую постную пищу и торжественно вносят на широких блюдах дымящиеся колбасы, жирных каплунов, подрумяненных поросят.

Далеко не всем суждено пережить эту зиму. Не в каждый дом внесут тарелки с жирной едой. Подкосивший Европу экономический кризис прежде всего ударил по неимущим, по самым беднейшим. А тут еще катастрофические неурожаи последних лет. Языческий бог венгерцев отвернулся от своего народа, словно задался целью ввергнуть его в беспросветную нужду.