Я перенесся обратно в «рейнджровер» и стал медленно перематывать этот мысленный фильм назад.

Вот мы в лодке, я вместе с Трапом. Мама куда-то уехала, за мной присматривает старик. Мы сделали уроки, а потом я прошу его сплавать со мной поглядеть на тюленей. Сначала он не хочет, но я знаю, что если не отстану, то он в итоге сдастся. И он сдается, — точно помню, что мы с ним были в лодке.

Солнце сияет, окрашивая горы в пурпурный цвет. Мимо проплывает Фрэнк в своей маленькой смешной парусной лодчонке, он сидит, сложившись пополам, как большой черный журавль. Я смеюсь и машу ему рукой, он машет в ответ. Рядом проносится катер, и нашу лодку едва не переворачивает волной. Мы гребем, проплываем мимо сада, где стоит та женщина. Она машет нам и смеется. Трап какой-то грустный, удрученный. Женщина показывает на меня и снова смеется. Потом появляется еще одна женщина, нет, девушка — она бежит по склону вниз. На ней длинное белое платье, и волосы у нее тоже белые. Но не такие белые, как платье.

Возле скал мы стоим совсем недолго, наблюдаем за тюленями. На обратном пути мимо нас проплывает «Азурра», яхта отца — она идет в море. От нее поднимается высокая волна, расходящаяся за кормой, и нас здорово раскачивает. Я слежу за волной, и тут что-то привлекает мое внимание. Та женщина и ее подруга в белом платье уже на яхте вместе с отцом, а с ними еще один мужчина. Трап касается моего плеча и показывает туда, где Фрэнк пытается справиться со своим парусом. Отвлекает мое внимание, надо полагать, но я ощущаю, что старик боится чего-то. Или кого-то?

Следующая картина: гораздо позднее, солнце уже садится, и теперь я в машине с мамой — мы несемся по шоссе в Данкреа. Она всегда быстро ездит. Вот она показывает мне на заправочную станцию. И заворачивает туда слишком быстро, так что чуть не врезается в большую черную машину, стоящую возле колонки. Из нее выпрыгивает водитель, и я вижу, что это мистер О’Дауд, который иногда выходит на яхте в море вместе с отцом. Он в ярости. Мама выбирается из машины и идет поговорить с ним. Я вылезаю вслед за ней. Они склоняются друг к другу над задним бампером, голова к голове.

И тут у меня вдруг забилось сердце. Я понял, что сейчас увижу. Я сел прямо и скрестил руки на груди, раскачиваясь взад-вперед: вспомнил, как впервые увидел Алкиону.

Девушка в белом платье вылезает из машины мистера О’Дауда и бежит ко мне. Мистер О’Дауд выпрямляется, что-то говорит моей матери. Я разбираю только одно слово «дама». Он смотрит на меня, потом на эту девушку. Я думаю, что это ее имя. Дама. Мы все еще стоим там, не двигаясь. Всякий раз, когда он поворачивает голову, мне кажется, что это занимает несколько часов. Он смотрит на меня, потом на нее, потом снова на меня. Раз, другой, потом поворачивается к маме, ухмыляясь, как обычно. Я стою с ней рядом, так что мне отлично видно его лицо, но, хотя я слежу за его губами, все равно не могу понять, что он говорит. Что-то про эту девушку, так мне кажется.

Когда мы приезжаем домой, отец разговаривает по телефону. Мама отводит меня наверх и укладывает спать, но я не засыпаю. Все думаю про девушку в белом. Потом вылезаю из постели и спускаюсь вниз.

Вот я в кухне, в пижаме, с игрушечным медведем в руках. Родители сидят за столом, друг против друга. У отца в руке бокал красного вина. На нем темно-синий свитер и светло-коричневые вельветовые брюки. Одна его нога лежит на стуле, и коричневый ботинок оставляет на сиденье грязные следы. Он улыбается маме. Пока я спускался вниз, все время повторял: «Да-ма, да-а-ма, да-а-а-ама, да-а-а-ама. Па-а-а-апа», — я хотел, чтобы он и мне улыбнулся. И сказал, что я умный, уже умею говорить. «Па-апа, я видел даму!» Все у меня получилось. Вот сейчас он мне улыбнется. Но его лицо вдруг все перекашивается. Отец швыряет бокал в маму. Она вскакивает на ноги, рот широко открыт. «Беги, Гил!» Раскидывает руки в стороны, ладонями вперед, словно отталкивая от себя воздух. «Беги, беги!» Я лечу через всю кухню и ударяюсь лицом о гладильную доску. Мама лежит на полу рядом со мной. Я смотрю сквозь прижмуренные веки и вижу, как отец поднимает ногу, обутую в тяжелый коричневый ботинок, и этот ботинок бьет ее по голове. Он продолжает пинать ее.

…Следующий момент — я уже под кроватью, свернувшись в комок, держусь за руку, которая страшно болит. Мама лежит рядом и пытается меня успокоить. Лицо у нее все в крови, выглядит она страшно напуганной.

Алкиона — дама. Дама — Алкиона? Это одно и то же. Я всегда знал ее имя, но до последнего времени не помнил девушку, которую видел в тот день в саду той женщины, потом на яхте отца, а потом возле заправочной станции. Самое странное заключалось в том, что, пока я возился и метался, вспоминая, мне все время приходила на ум яхта отца «Азурра» — как она медленно движется по воде, а мы с Трапом в своей лодке раскачиваемся на поднятых ею волнах. Когда я наконец заснул, во сне мне привиделась все та же яхта, и все повторялось вновь и вновь, и всякий раз я раскачивался на волнах, все ближе и ближе подплывая к носу яхты, пока не оказался совсем рядом — протяни руку и прикоснись. Обдумывая этот сон утром, я припомнил еще кое-что, чрезвычайно странное. На транце яхты было написано вовсе не «Азурра», а «Алкиона». Буквы были темно-синие, окантованные золотом. Я сказал себе, что это всего лишь сон, но неосознанно связал одну странную деталь с другой. Понимая в глубине души, что это очень важно.

Е-мейл от Фионы Мур Шону Брофи

Шон, ура! Я проследила Рекальдо от школы до его дома. Он шел пешком, так что это было нетрудно. То и дело останавливался, я уж было решила, что он меня засек, но потом поняла, что он просто задыхается. Болен чем-то, мне кажется. Живет он примерно в полумиле от школы в довольно жалком на вид «полуотдельном» домишке. Мне даже не нужно было подталкивать Лулу к его дочке — они и так подружились. Они двое — единственные новенькие в классе, так что, естественно, держатся друг друга. Это хорошие новости. А теперь плохие. Этот тип, ОʼДауд, появился вчера. Господи, он явно в восторге от самого себя и полагает, что я тоже. Кретин. Но он кое-что знает, точно, знает. Все это таилось и гноилось годами. Я застала его в тот момент, когда он уже готов был взорваться. Здорово, что ты узнал о продаже дома. Сущий мавзолей, но это можно будет обыграть во вступлении. Игра на противоречиях — грустное и веселое. Этот тип из тех, что любят, когда им подсластят пилюлю, и знаешь еще что? Я с ним обо всем договорилась! Я ему, видите ли, Вэнджи напоминаю. Должно быть, это все мой акцент. Ну что, хороша история? До встречи.

Фи

Дублинские газеты первыми начали рекламную кампанию, и было понятно, что телевизионщики уже с ними связались, если этого еще раньше не сделал издатель. Журналист, который позвонил Фрэнку, был любезен, голос звучал молодо, и звали его Шон Брофи. «Я тут в отпуск собираюсь, на пару недель, — начал он. — И хотел бы назначить дату интервью, пока вы еще не очень заняты. Вас скоро на части будут рвать. Мне ваши романы страшно нравятся. Я иногда делаю криминальные репортажи под другим именем», — добавил он и сообщил фамилию, которая стояла под самой лучшей заметкой о Фрэнке. Это, конечно же, помогло сломать лед. Интервью было назначено на следующую неделю. Когда Шон спросил, какое место предпочел бы Фрэнк, тот предложил встретиться в Национальной галерее.

— В Лондоне? Ох! А я так понял со слов вашего издателя, что вы намерены устраивать себе паблисити в Дублине, — сказал Брофи.

Фрэнк про себя возблагодарил небо, что никто не сказал этому журналисту, где он на самом деле живет. Но именно тогда ему должно было прийти в голову, что Брофи просто выкачивает из него дополнительную информацию.

— Ну что ж, — уклончиво ответил он. — Можно встретиться и в Дублине, если хотите.

— Отлично. Тогда как насчет кафе в Ирландской национальной галерее?