— А если ему придется ставить еще один шунт?

— Вы делаете слишком поспешные заключения. Но даже если и так, это хорошо отработанная операция. Я знаю несколько людей…

— Скольких вы знаете, кто дважды перенес шунтирование?

— Двоих, — соврала Грейс. — И оба прекрасно себя чувствуют, а они постарше Фрэнка. Кресси, может, вам лучше вернуться домой? Забудьте про эти похороны и отправляйтесь прямо в Дублин.

— Нет, — ответила через некоторое время Крессида. — Нет! — Она вдруг заговорила очень взволнованно и выразительно: — Знаю, вы считаете меня бессердечной, но я вовсе не такая. Мне просто кажется, что я еще не готова к возвращению домой. Голова у меня вроде как не на месте, не могу ни о чем толком думать. Чувствую себя так, словно из меня всю кровь высосали. Даже выспаться как следует не могу.

— Ничего удивительного, вы же месяцами по три-четыре раза за ночь вставали к отцу. Однако, дорогая моя, вместе вам, несомненно, будет гораздо лучше, не так ли? И легче, правда?

Крессида некоторое время обдумывала услышанное.

— Я позвоню Джо, нашему врачу, как только приедем в Клонмел. И он мне расскажет. Я его заставлю все рассказать откровенно. Хочу точно знать, что нас ожидает. — Крессида потерла щеку, потом вытерла глаза. — Мне до смерти надоело, что со мной обращаются как с ребенком! — вдруг взорвалась она. — Я желаю быть равноправным партнером! Все, больше я в эти Фрэнковы игры не играю!

— Что-что?

— Фрэнк уверен — если он мне признается, что он болен, то я вернусь домой из одного только чувства долга, так что он не выяснит, действительно ли я хочу вернуться. Понятно?

— Ох, Кресси, да перестаньте вы! — Грейс устало пригладила волосы. Крессида, конечно, описывала свое собственное положение, но звучало все чертовски знакомо. Неужели всем семейным парам надо непременно пройти через это? Ходить вокруг да около, говорить полунамеками, боясь сказать друг другу правду и, таким образом, еще больше подвергаясь опасности разбить и без того хрупкое взаимопонимание? — А сами вы что думаете? — спросила она.

— Я хочу, чтобы он верил в мою любовь к нему, но не знаю, достаточно ли сильно он любит меня, чтобы верить. Чтобы доверять.

— Мне кажется, вас немного заносит, Кресси.

Крессида с вызывающим видом смотрела сквозь лобовое стекло.

— Пусть заносит! В тот день, когда Алкиона чуть не убила Кэти-Мей, мы с Фрэнком страшно поругались. Муж обвинял меня в том, что я готова рисковать жизнью собственного ребенка, и я знала — он хорошо помнит, как это было с Гилом. Фрэнк, конечно, ни о чем не упоминал, но после того случая не спускал с Кэти-Мей глаз. Так продолжалось месяцами. Кошмар, просто кошмар! Я и не представляла, что он может так разозлиться. — Она прикрыла глаза. — Весь дом, казалось, был заполнен его яростью. С Вэлом так же было. А Гил просто в ступор впал от шока. У него было такое выражение лица, когда он увидел, что Алкиона делает с Кэти-Мей, — мне в жизни не забыть! Вот с того времени он и стал замыкаться, уходить в себя. А я с Фрэнком ни о Гиле, ни обо всем этом даже поговорить не могла. Очень боялась потерять Кэти-Мей.

— Ох, бедная моя, я и не знала… — Грейс обняла Крессиду за плечи и положила ее голову себе на плечо. Яд Эванджелин, ее ненависть, думала она, отравила всех. — Тогда почему вы ездили навещать Алкиону? — тихо спросила она. — Она ведь ничего не понимала, и общаться с ней было невозможно.

— Да не могла я ее бросить, вот и все, — медленно произнесла Крессида. — Может, мне казалось, это своего рода покаяние, искупление грехов… Или расплата?

— Очень по-католически. Расплата за что?

— За то, что Гил поправился, а она — нет. За мою хорошенькую маленькую дочку. Это я так на свой манер стучала по дереву, и еще, думаю, это связано с ощущением собственной вины из-за Вэла… — Крессида положила ладонь на руку Грейс. — Я надеялась, что, если буду творить добро, на меня перестанут валиться беды. Это трудно выразить словами, но у меня было такое суеверное чувство, что Алкионе известно, отчего все так скверно повернулось — с ней самой и ее матерью, со мной и Гилом. Мне нужно было перетянуть девочку на свою сторону, мне почему-то казалось, что если я буду ее любить и жалеть, то она… она… раскроет эту тайну, поможет мне все понять. Поможет избавиться от гнусного ощущения, что все это случилось по моей вине. И тогда у нас с Фрэнком все наладится.

— Но, Кресси, милочка, Алкиона ведь была совершенно неразумная… И немая. Как же она смогла бы…

— В том-то и дело, что она смогла! В тот день, в саду, я видела это по ее лицу! — с нажимом произнесла Крессида и подняла взгляд на Грейс. — Понимаете, я всегда была уверена, что какая-то моя особенность вызывает у Вэла приступы ярости и насилия. Но в тот день я поняла, что он и Алкиону каким-то образом искалечил. И тогда, в саду, она словно бы снова разыгрывала то, что произошло с ней самой.

— Муррей именно так всегда и считал, — задумчиво сказала Грейс.

— Что? — встрепенулась Крессида, оборачиваясь. — А почему он мне ничего не сказал? Почему?

— Ох, Кресси, да как же он мог? Мы эту тему вообще никогда не трогали! Никогда!

— Да, точно. У меня тоже есть некоторые тайны, о которых я никогда никому не говорила, кроме Джона Спейна. Ни Фрэнк, ни Гил ничего не знают, — как во сне пробормотала Крессида.

Грейс еще крепче взяла подругу за руку.

— Я всем лгала насчет глухоты Гила. Я знала о ней задолго до того, как ему поставили этот диагноз.

— Вот как? — Грейс постаралась, чтобы ее голос прозвучал спокойно. Крессида никогда до этого момента не обсуждала с ней болезнь сына, состояние которого постоянно улучшалось с тех пор, как Грейс с ним познакомилась, — Гилу тогда было восемь.

— Все считают, что я никогда его не оставляла, что он всегда был со мной. Это не так — однажды я все-таки оставила его. Ему было полтора годика, он только начинал говорить. Совсем малыш, как Кэти-Мей в тот ужасный день… Я уложила его тогда днем поспать. Вэл только что вернулся после прогулки на яхте и принимал ванну. Я попросила его присмотреть за мальчиком, пока съезжу в супермаркет. И оставила их дома вдвоем.

— Ну и что тут плохого? — вскричала Грейс, глядя прямо в глаза подруге. — Вэл вас бил? Уже тогда?

— Нет. Честно, нет. Тогда не бил. Но ему не было никакого дела до Гила. И до меня, если уж на то пошло. Он почти все время отсутствовал. Никогда не помогал мне купать малыша, кормить его — не делал ничего подобного. Гила следовало умыть, переодеть, он должен был находиться в полном порядке, прежде чем Вэл соизволит взять его на руки. Он всегда твердил, что «уже слишком стар для всех этих штучек». — Крессида щелкнула пальцами. — Вэл терпеть не мог беспорядка.

— Очаровательно, — коротко заметила Грейс.

Крессида дернула плечом, недовольная тем, что ее перебили.

— В супермаркете я задержалась дольше, чем рассчитывала. И когда вернулась, Гил кричал и плакал. Нужно было поменять ему пеленку, и я решила, что он плачет поэтому, но когда взяла его с кроватки, увидела — у него кровь на голове, сбоку, течет из уха. Вэл спал без задних ног на постели, а когда я его потом спросила напрямик, ответил, что и не думал прикасаться к ребенку, что Гил разорался, когда я уехала, и бился головкой о бортик кровати. Я спросила, почему он не переменил Гилу пеленку. Не знаю зачем — Вэл никогда не ухаживал за сыном, он не выносил этого запаха. И он велел мне заткнуться и ушел.

— Что там случилось на самом деле, как вы думаете? — тихо спросила Грейс.

— Не знаю… Гил действительно иногда бился головкой о кровать. Он был очень крепкий ребенок. Хватался за борта кроватки и начинал всю ее трясти. Я ему там колокольчик привязала к одному из прутьев, и ему нравилось бить по нему, чтобы слушать, как он звенит.

— Слушать?

— Ну да, — подтвердила Крессида сдавленным голосом. — О да. Гил тогда мог слышать.

— Но не после того?

— Не знаю, не уверена, — повторила она. — Он как-то вдруг здорово переменился. Стал часто плакать, прилипчивый такой сделался… Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что у него пропал слух то ли полностью, то ли частично. Я тогда пошла у Вэла на поводу… А надо было довериться собственной интуиции и немедленно проверить у Гила слух. Может, врачи сумели бы что-нибудь сделать, если бы я сразу обратилась, но, понимаете, я боялась. Испугалась, подумают, что это я его побила. Прошло немало времени, прежде чем я повезла сына на осмотр в клинику. Пять или шесть месяцев. И доктор устроил мне бучу, потому что они уже тогда умели делать ранние тесты для проверки слуха у детей. Потом все спрашивали меня, не теряла ли я терпение, не выходила ли из себя и все в таком роде. Мэри со мной тогда не было, как потом, когда у меня появилась Кэти-Мей, но мне все же удалось как-то убедить их, что это не моя вина. И после этого я уже никогда не оставляла его одного с Вэлом.