Машина вдруг остановилась, фары ее померкли, и Груня узнала крытый брезентовым пологом райкомовский газик.
— Садитесь, Васильцова!
— Алексей Сергеич! — обрадованно вскрикнула Груня, узнав голос Новопашина, и подскочила к машине.
— Здравствуйте! — Новопашин легко выскочил из газика и, пожимая Грунину руку, весело поинтересовался: — Что же вы тут так поздно бродите, а? Боитесь, что кто-нибудь вашу пшеницу украдет? Ну, что с ней?
— Встала! Встала, Алексей Сергеич! — горячо отозвалась Груня. — Три дня мы ее поднимали, а потом глядим, она сама выпрямляется! Уж такой сорт.
— Хороший сорт! — весело сказал Новопашин. — Ну, а как ваш мальчуган?
— Поправился уже… бегает…
Шофер выключил мотор, и стало слышно, как дружно, побеждая все звуки ночной степи, шумят хлеба.
— Чуете? — тихо спросил Новопашин. — Какая сила подымается!..
— Да, как же, чую, — зашептала Груня. — Земля у нас родимая, ухаживай, знай, вволю, будь на ней хозяином — то ли еще покажет!.. Да если бы не пшеница, я, может, не знала бы, что и делать…
Поняв, что она чуть не сказала лишнее, Груня испуганно замолчала. Однако Новопашин не обратил внимания на ее оговорку, стоял и вслушивался в нестихающий прибой. Лицо его разглаживал свежий ночной ветерок.
Угрюмилось над полями низкое темное небо, точно плохо вспаханная ширь, и, как пролезшие сквозь толщу пластов сорняки, зеленели редкие крупные звезды.
— А я ведь за вами, Васильцова. По пути завернул, — неожиданно проговорил Новопашин, — заезжал на стан, хотел вашего председателя захватить, да он уже укатил… У нас сегодня, в два часа ночи, краевая радиоперекличка: будут председатели колхозов, несколько звеньевых. Думаю, и вам будет полезно послушать.
— Ой, конечно! — взволнованно проговорила Груня — Только как быть, не знаю.
— Что такое?
— Да я же во всем буднем, неудобно ровно…
— Пустяки! Едемте!
Она осторожно пролезла в машину, примостилась на краешек пружинной подушки.
Газик рванулся и мягко покатил полевой дорогой, простригая тьму широко разведенными ножницами света.
В сумраке белело лицо Новопашина, струились ото лба зачесанные назад светлые волнистые волосы, мирно сипела трубочка, мерцая красным угольком.
«Может, рассказать ему о Родионе, — подумала Груня, — или не надо?»
— Я давно собираюсь побеседовать с вами, — Сказал Новопашин и, помолчав, добавил с тихой раздумчивостью: — Вам, по-моему, нужно вступить в партию.
Груня стремительно придвинулась к Новопашину и, глядя на него повлажневшими, полными радостного нетерпения глазами, проговорила:
— Я бы всей душой! Только я ведь ничего такого не сделала, чтоб меня приняли!.. Я еще во многом не разбираюсь как следует. У меня вон даже…
Она хотела сказать, что «даже с Родионом все расклеилось», но снова замолчала.
— Партия вам поможет, научит во всем разбираться, — тихо ответил Новопашин. — Было бы желание подниматься. Помните, как в сорок первом мы летели на самолете в Барнаул?
— Помню, все помню.
— Разве после курсов ваша жизнь не стала богаче? Разве ничто в ней не изменилось?
— Многое переменялось, Алексей Сергеич, — живо согласилась Груня.
Как несколько лет тому назад, ей хотелось сейчас доверить этому простому, отзывчивому и прозорливому человеку свое сокровенное, наболевшее, и она сказала с легким вздохом:
— А мой Родион чуть совсем не уехал…
— Куда? Он ведь, кажется, недавно демобилизовался?
Торопливо, сбивчиво она начала рассказывать обо всем. Новопашин слушал, сцепив зубами трубку и щурясь на осколок зеркала, воткнутого под ремешок над головой шофера.
Машина въехала в бор, дохнуло грибной сыростью, влажными мхами. Шарахались по сторонам взлохмаченные кусты и словно бежали, прячась за толстые стволы сосен; газик часто встряхивало на корнях.
Груня умолкла и, сложив на коленях руки, пристально глядела на мелькавших перед фарами мотыльков, в глазах ее стояли слезы.
— Ну что ж, вы правильно поступили, Груня, — после долгого молчания проговорил Новопашин; в размягченном волнением голосе его звучала отеческая ласковость. — У вас впереди долгая жизнь и большая работа, и нужно добиваться того, чтобы рядом с вами шел настоящий человек. И чтобы бороться за такого человека, нужно быть честным, принципиальным, не делать скидок ни себе, ни другим… Если Родион любит вас и свой колхоз, он выпрямится, как и ваша пшеница. Надо только помочь ему. Болезнь недолго и вовнутрь загнать…
— А я все равно с ним нянчиться не стала бы! — неожиданно обернувшись, сказала девушка-шофер и задорно, рывком головы отбросила со лба завитки светлых волос.
Груня покраснела. Ей казалось, что ее слушал только один Новопашин. Если бы знала, ни за что не рассказала бы!
Боясь, видимо, налететь на подводу или встречную машину, девушка часто давала продолжительные сигналы, и бор гулко откликался на ее зов, расплескивая в глубине волны эха.
— Эх, как наслушаешься всяких этих историй! Ну, просто замуж выходить не хочется! — проговорила она. — Наскочишь вот на такого — намучаешься.
— Напрасно вы всякие ужасы воображаете, — сказал Новопашин. — Если так рассуждать будете, то, вместо того чтобы жизнь прожить, просуществуете только на свете. Вы же за живого человека выходить будете, узнаете его хорошенько, прежде чем на такой шаг решиться.
— А вот попробуй заберись ему а душу. Как же! — девушка рассмеялась, загорелое скуластенькое лицо ее оживилось. — Вот послушайте, что я вам расскажу…
Она передохнула и, снова вглядываясь в отступающую темень и вспыхивающие в свете кудлатые сосны, тихо начала:
— А случай-то недалекий, в нашем районе, в «Красном факеле». Вы, Алексей Сергеич, наверно, слышали! Ушел та» один тракторист на войну. Ну, жена на его место заступила. Кончила курсы, да и в стахановки выбилась! Чуть не лучшей трактористкой по МТС считалась. Во как! Всю семью на своих плечах держала: пять ребят, мужнину мать, свою да отца-старика. А как кончилась война, вернулся муж. Радуется! Шутка ли, в семье два тракториста! Но в первый же день работы жена дала на пахоте на полнормы больше. Тут он в амбицию ударился: как, чтоб меня, фронтовика, своя жена обставляла? Не позволю! И давай упрашивать ее: работай, мол, полегче. Разводом грозился. А жена ни в какую! «Я, — говорит, — ради твоего гонора хуже работать не буду, хоть ты надвое переломись! Хочешь, тянись до меня, догоняй, а на пятки себе наступать я тоже не позволю!» И давай на целую норму выше его вырабатывать. Муж около месяца хорохорился, свой характер показывал, а под конец, видно, понял: ничего не выйдет. Жену он любил крепко. Мать родная, и та против него восстала. Ну, и смирил свою гордость, пошел к жене на выучку. Теперь, слышно, вровень работают.
Натужно гудя, газик стал взбираться в гору. Медленно выплывали из тьмы шершавые стволы, какая-то птица, ослепленная светом, с шумом метнулась в чашу. С бугра, словно вздохнув, машина побежала легко, и девушка снова начала рассказывать:
— Это еще что! А вот в соседнем районе почище был случай! Как говорится, жили-были муж да жена — водой не разольешь, такая парочка! Только он больно молодуху ревновал. Ко всем и без всякого резону. По этой самой причине даже на работу ее не пускал: хватит, дескать, и одних: моих бригадирских трудодней, а ты наслаждайся отдыхом, хлопочи по домашности. Жена скучала, Но мирилась: любовь все красила. В колхозе силушки до войны было много, никто ее не попрекал, что не работала. Правда, в горячее время, в страду, и она выходила в поле, но муж тогда глаз с нее не спускал — умора, да и только! Над ним даже смеялись, а он все равно, как чумной! Накатилась война — горе великое. Бригадира в армию берут. А он и тут про свою болячку не забывает. Вместо того чтобы посоветовать жене, что делать, как трудную жизнь прожить, от ревности аж трясется и наказывает жене, куда можно ходить да куда нельзя…
Ну, ушел! Жена около месяца протомилась дома, потом на работу пошла. И объявился в ней, можно сказать, талант. Такая она проворная, распорядительная и разумом спокойная, что люди, не долго думая, в бригадиры ее. А она ровно родилась для этой должности, переменилась вся, еще красивше стала. На работе ведь человек душой богатеет. Дальше — больше. И перед самым концом воины народ ее в председатели колхоза поставил! Ну, и здесь, конечно, она опять на своем месте: так колхоз повела, что в деревне диву даются! В партию вступила. Разве можно такой без партии? Приезжает муж. Всю войну они переписывались. Она писала, что хорошо работает, а о повышениях своих — ни слова. О председательстве даже сообщить не успела: победа пришла. Муж в первый же день выставляет ей свой резон: «Уходи из председателей — и никаких. Я не на председателе женился, мне личную жизнь подавай!» А она ему и говорит: «У меня разницы нету, где личная, где председательская жизнь, все слилось! Себя я ломать не намерена. От жизни, от партии, от народа ты меня не оторвешь. Нет теперь такой силы, которая бы назад меня повернула!»
