— Богато живете, — прервал общее молчание Максим Полынин.

— Живем лучше всех в районе, — сказал Родион.

Все посмотрели на него, как бы удивляясь неуместному хвастовству, и он покраснел.

— А вот там наша красавица, — не замечая Родионова смущения, сказал Григорий Черемисин махнул рукой на сизое, загородившее реку мелколесье, откуда катился ровный водопадный шум.

— Может, и начнем с леса? — предложил Максим Полынин. — А там уж пойдем, куда нас ток поведет!

За серыми грудами камней, запятнанных рыжими лишайниками и прикрытых сверху белыми малахаями снега, глухо и монотонно гудела электростанция. Она выплыла из-за крутого изгиба реки, белая, точно гусыня на синем, скованном льдом пруду.

Сбив с валенок снег, гости гурьбой вошли в большую светлую комнату. Здесь все дрожало от гула, я комсомольцы, перекрывая шум, что-то восхищенно кричали друг другу.

У мраморного пульта стоял светловолосый вихрастый паренек в очках и старательно протирал суконной тряпочкой медный обручок амперметра.

— Краса и гордость нашей комсомольской организации Ваня Яркин! — представил его Григорий Черемисин. — Ваня, кланяйся гостам!

Щеки Яркина пунцово, как у девушки, залились румянцем, маленькие раковинки ушей набрякли от крови, как петушиные гребни; он провел замасленной рукой по белесому ежику волос и застенчиво улыбнулся.

— Показывай ребятам нашу технику! — прокричал ему в ухо Григорий.

Ваня Яркин смущенно пожал плечами и снова улыбнулся, доверчиво и мягко:

— Бот все тут, пусть смотрят!

Глаза Родиона невольно искали среди гостей Груню. Ему все время хотелось быть рядом с девушкой, но она, увлеченная новым для нее зрелищем, казалось, не замечала Родиона. Один раз она обернулась и посмотрела на него пристально, как бы не узнавая. А потом, когда Родион снова подобрался поближе к ней и встал, горячо дыша ей в затылок, девушка отошла к стене и оглянулась растерянно, смущенно, словно спрашивала: «Ну чего вы за мной ходите? Что вам от меня надо?» — и Родиону захотелось, как тогда, в саду, подойти к девушке, взять ее за руку, увести от всех и сказать то самое важное, что волновало его все это долгое время, сказать, не теряя ни минуты. Но глаза девушки уже сковал зеленоватый ледок.

Вместе со всеми Груня осматривала пульт, моторы, слазила по узкой лесенке в турбинную камеру, полюбовалась, как бьется внизу маслянисто-темная шальная вода. Девушка ни на шаг не отставала от своих подружек, и Родион уже отчаивался поговорить с ней наедине, когда пришел к нему на помощь Ваня Яркин. Девушка о чем-то спросила его, и Ваня, разложив на столике лист бумаги, принялся толково и обстоятельно объяснять ей, разрисовывая бумагу красным карандашом. Уже давно захлопнулась за гостями дверь, а Ваня Яркин, не обращая внимания на нетерпение девушки, с жаром продолжал свой рассказ. Не решаясь обидеть парня, Груня стояла около столика и кивала головой. А Ваня Яркин не унимался: с человеком, который проявил неподдельный интерес к технике, он готов был говорить хоть целый день. Глаза его за стеклами очков сияли, нежный румянец жег скулы, крупной белой пятерней он то и дело расчесывал ежик своих волос.

Сдерживая на губах улыбку, весь замирая от тревожного, радостного чувства, Родион выскочил на крылечко. Ну, что за догадливый парень, этот Ванюшка! Хоть бы он еще на несколько минут задержал ее.

Девушка отворила дверь, когда гости уже скрылись в дальнем леске.

— Ой, а где же наши?

Родион, не мигая, смотрел в лес, будто не слышал, о чем она спрашивала, в Груня, покраснев, отвела глаза.

— Вы не знаете, куда они пошли?

— На лисоферму, — сказал Родион, не чувствуя ни малейшего угрызения совести за свою ложь. — Пойдемте, я вас провожу.

Под маленькими Груниными чесанками сердито поскрипывал снег, она старалась идти хоть на шаг-два впереди Родиона, чтобы он не заглядывал ей а лицо.

— Что ж, они и несоюзную молодежь с собой прихватили? — спросил после некоторого молчания Родион.

— Нет, все комсомольцы. Это вы про меня, наверно?

— Ага.

— Так я вступила! У меня тетя строгая — все не дозволяла. Ну, я терпела, терпела и… на свое повернула!.. Вскорости, как вы у нас были… Помните?

— Я все помню, — с многозначительной медленностью проговорил Родион. — И как у вас был, помню, и как вы мне от ворот поворот устроили, тоже помню!..

— О, не надо! — Груня обернулась, прижимая к груди руки в серых пушистых варежках. — Честное комсомольское, я не хотела тогда обидеть. Нет, вы не думайте даже, — в голосе ее звучала нежная участливость.

— А раз так, то не стоит об этом и печалиться! — Родион тряхнул головой и рассмеялся.

Ему вдруг стало неизъяснимо хорошо. Вот так бы идти и идти с девушкой неведомо куда — за эти леса и горы, среди жгуче мерцающих снегов.

На лисоферме, как и рассчитывал Родион, горнопартизанцев не оказалось. Груня вприщур поглядела на него, но промолчала.

Старичок-сторож провел их на широкий двор, огороженный высоким дощатым забором. Там прямо на снегу стояло около полсотни металлических клеток, в каждой — маленький, похожий на улей домик. Оставляя на снегу необглоданные кости и кусочки сырого мяса, черно-бурые забирались в свои домики и глядели оттуда с тоскливой настороженностью. Те, что были посмелее, свернулись калачиками на крыше домика или беспокойно ходили вдоль металлической сетки, нюхали воздух, лизали снег. Густой темный мех искрился серебринками, словно опушенный инеем, на конце длинных хвостов сверкал белоснежный пушистый ком.

— У нас еще свой маралий заповедник имеется, — сказал Родион, когда они остановились с Груней у последней клетки. — Только далеко это, в горах, — он таинственно понизил голос: — Приходите как-нибудь на воскресенье, я свожу вас туда. Ох, и красота там!

Трогая горящие щеки пушистыми варежками, Груня быстро пошла со двора по узенькой тропке.

Родион догнал ее у ельника и осторожно тронул за рукав.

— Ну, теперь куда пойдем? А?

— А куда хотите… Вы же меня нарочно от всех увели…

Родион покраснел.

— Ну, сознайтесь, нарочно, да?

Она смотрела на него своими зеленоватыми, ключевой чистоты глазами, и он сознался:

— Ну… нарочно!.. Я хотел еще раз поговорить с вами. Можно, а?

— Откуда я знаю? — застенчиво проговорила она и вдруг кинулась бежать вниз с холма.

Родион с минуту оторопело глядел ей вслед, потом бросился догонять. У подножья он догнал девушку, и они пошли рядом, не глядя друг на друга.

Навстречу мчался рыжий, запряженный в глубокую кошовку рысак, разбрасывая копытами комья снега, высоко неся круто посаженную голову с белым, как ромашка, пятном на лбу.

— Давай посторонимся, — сказал Родион и, взяв Груню за руку, отступил к обочине дороги. — Кузьма Данилыч в район покатил на Буяне… Черт, а не конь, только конюха да председателя и слушается…

Седок сдержал иноходца, и конь встал, всхрапывая, скребя копытом снег.

В кошовке сидел коренастый пожилой мужчина в тулупе. У него было крупное лицо с красивым большим носом, полными губами, глыбистым лбом. Черная котиковая шапка пирожком прикрывала его лысину. Груне показалось, что человек в кошовке дремлет, но маленькие острые глаза его под бурыми мохнатыми бровями сторожили каждое ее движение.

— Здорово, Васильцов! — хриплым, простуженным баском сказал председатель. — Чего это ты разгуливаешь? Или дела нет?

— Да тут, Кузьма Данилыч… — Родион замялся, — договор по соревнованию приехали проверять из… «Горного партизана»… Ну, вот мы в водим их по хозяйству…

— А-а, — протянул председатель, и в голосе его прозвучало скрытое довольство. — Поучиться уму-разуму к нам приехали?.. Ну что ж, мы свои секреты от людей не скрываем… Передайте своему хозяину: Краснопёров Кузьма Данилыч, мол, кланялся… Был он у меня, побирушничал, мериноса просил… Пусть не копит на меня обиду: дам я ему на развод…

Он тронул вожжи, и рысак рванулся вперед.

До самой фермы Родион и Груня шли молча. Пока Родион разговаривал с председателем, он чувствовал себя так, как будто в чем-то провинился, и сейчас ему было неловко и стыдно перед девушкой за свою нелепую, мальчишескую растерянность.