— Где же совесть коммунистов?

— Где есть, а где и нету. Некоторые только прикрываются партбилетом.

Атабаев снова заговорил с председателем сельсовета.

— Что же сделать, чтобы отстоять хлопчатник?

— Только одно — закрыть все остальные арыки дня на четыре, пока мы не польем как следует свои поля,

— А выдержит хлопок в других аулах?

— Они даже страдают от излишка воды.

— А что делать ко времени следующего полива?

— Мы должны прокопать свой арык от поворота арыка Сусак.

— Успеете?

— Если поможет район, справимся за десять дней.

— Тогда действуйте!

Атабаев тронул коня. Пошли рысцой. Атабаев насупился, молчали и спутники. И всю дорогу некуда было отвести взгляда от запущенных посевов хлопчатника. Поля то заросли камышом, то виднеются пролысины, на которых можно ловить сусликов, то тянутся участки с пожелтевшими от избытка влаги коробочками.

В саду возле райкома партии собралось много народа, каждому хотелось поговорить с председателем Совнаркома, — обычные просьбы, жалобы, вопросы, — но Атабаев не забыл про то, что тревожило его в пути.

— Где тут хозяин воды? — неожиданно спросил он,

— Это я, — послышался горделивый ответ,

Со скамейки поднялся толстяк с отвисшими щеками и щетинкой, плохо обстриженной ножницами на двойном подбородке. Стоячие глаза его были как у ленивого вола, но в них поблескивала хитреца. Широкий затылок складкой свисал на воротник халата. Необхватные ляжки запрятаны в бархатные штаны, швы на сапогах разошлись от могучих ног.

Атабаев был зол на этого человека, и все-таки его вид не мог не вызвать у него улыбки.

— Не сглазить бы тебя: ты настоящий Азамат! Угадали родители. Как же, Азамат, дела обстоят с водой?

— Обеспечены все, товарищ Атабаев!

— Никто не нуждается в поливах?

— Никто не нуждается и никто не страдает от избытка влаги. Если будем здоровы, дадим в этом году невиданный урожай хлопка.

— Стало быть, процветаете?

— Если говорить о воде — все в порядке!

Атабаев подозвал сидевшего неподалеку председателя совета.

— Верно говорит Азамат Чанак?

— Азамат Чанак, пустивший по ветру труд наших крестьян, превративший в золу наш хлопчатник, хочет засыпать пылью и ваши глаза.

— Слышишь, Азамат?

— Они сами виноваты, товарищ Атабаев. Я им велел рыть арык от поворота Сусака — отказались. Если говорить правду, это не труженики, а настоящие баи. Привыкли есть лежа.

— Баи?! Я тебе покажу, какие мы баи! — председатель сельсовета замахнулся на Азамата камчой. — Разве наши сорок гектаров не были землями твоего отца Кути Чанака? А ты разве не волк в овечьей шкуре?

Азамат Чанак протянул вперед тяжелые руки, защищаясь от камчи.

— Требую, чтобы записали слова клеветника!

— Ты еще требуешь? — крикнул председатель сельсовета.

В воздухе просвистела камча, но Азамат успел увернуться, его оттащили в сторону.

Атабаев покачал головой.

— Ай, товарищ председатель, тут камчой дела не поправишь.

— Ну и пусть. Хоть нутро свое охладил.

— Кровью остужу твое нутро, клеветник! — кричал, вырываясь из рук, Азамат.

Тут уже не сдержался Атабаев.

— Расстрелять на месте тебя мало… — Атабаев передохнул и сказал: — С этой минуты Азамат Чанак отстранен от работы. Прокурору — приступить к разбору дела! С этой минуты… — он снова задохнулся и крикнул. — Долой с глаз моих!

Секретарь окружкома шепнул Атабаеву на ухо:

— Как бы он от злости не повесился.

— Одним негодяем меньше будет на свете, — громко сказал Атабаев.

Атабаев не выносил подхалимства, но настойчивость и даже упрямство, грубость не вызывали его гнева.

Он выехал как-то по делам в Ташауз. Бывая в поездках, Атабаев старался посетить самые дальние районы, чтобы заодно решить на месте повседневные дела. В такие поездки он прихватывал и местных руководителей. На этот раз на коня сел секретарь окружкома Артыков.

Земля в Ташаузском районе была заболочена, при малейшем дождике — грязь до колен, в сушь — пыль столбом. Проехать в иные аулы можно было только на конях.

Когда председатель Совнаркома со своими спутниками добрался до одного из аулов, спустились сумерки. Навстречу вышло много народу, и Атабаев не захотел входить в дом, разговаривать при свете фитильной лампы, да и не смогли бы все поместиться в кибитке. Он попросил зажечь костер на площади и уселся перед ним вместе с дехканами. То ли потому, что таким родился, то ли потому, что жил теперь в городе, но каждый раз, когда оказывался вечером у костра, веселье охватывало его душу.

— А бахши у вас есть? — спросил он, будто приехал на веселый той.

Скажи туркмену про бахши, и музыку из-под земли найдет!

И вскоре у костра появился приехавший погостить в ауле Чувал-бахши. Он начал с низких басовитых мелодий из Навои и постепенно перешел на тринадцатую насечку дутара. Когда завел песню «Эй, джан, эй, джан!», — Атабаев стал выкрикивать вместе со всеми слова припева.

Дехкане шептались:

— Думаешь, ему нравятся наши песни и музыка?

— А то нет? Видели мы других служащих: на улице не помещаются, не только в своем халате. Пройдет мимо, рта не раскроет… как будто позор поговорить с нами.

— Если не считать фуражки, одежды, то по характеру — настоящий хлопкороб!..

Бахши вспотел от стараний, повеселил народ прибаутками и уселся в сторонке пить чай. Атабаев заговорил с аульчанами о хлопчатнике, о ценах на «белое золото», о воде… В Мерве и Керки нижние коробочки уже начали белеть, как первые зубки во рту младенца, а тут на севере республики, было еще холодно и только блестели на солнце клейкие листочки.

— Вашу джугару мы осмотрели по пути, — сказал Атабаев, — хорошая джугара! А вот хлопчатник не торопится. Надо бы обратить внимание на обработку и на полив.

Раньше всех откликнулся чем-то обиженный бахши.

— Ты, черный мургабец, не смейся над нашей джугарой! Забыл, что в голодный год она всех спасла от смерти?

Атабаев согласился с бахши.

— Верно, Чувал-бахши, джугара спасла от голода. Только чего ты ругаешься? Не откричался, что ли? Давай, начинай тогда песню с начала!..

— Недоволен? Я могу и не так ругаться, если будешь держать руки, как мулла!

Кайгысыз с улыбкой вытянул вперед руку, сжал кулак.

— Разве моя рука смахивает на руку муллы?

— Показывай кулак своим детям, — огрызнулся бахши. — Я тебя не боюсь. Как говорят, при слове «возьми»— посветлеет лицо муллы, при слове «дай» — отречется он от заветов аллаха. Так и ты: сунул руки в карманы и прислушиваешься. Думаешь, если протянешь руку, то тебе ее отрежут?

— Я знал, что бахши любят подношения, но не замечал за ними попрошайничества!

— Если бы у тебя в животе гудело, ты верещал бы как сверчок, — ворчал Чувал-бахши.

Атабаев рассмеялся и сказал председателю райисполкома:

— Подарите бахши и его жене по набору одежды, в хурджун насыпьте десять фунтов чая и пуд сахара. Счет пришлите мне в Асхабад.

— Вот это дело! — крикнул бахши. — Воздашь и тебе воздастся!

Прошло несколько месяцев, и песню сердитого бахши Атабаев услышал в концертном исполнении. Профессор Успенский, композитор, собиратель народной музыки, давал концерт в Марыйском клубе. Приехав в область по неотложным делам, Атабаев вечером решил послушать музыкальный отчет замечательного деятеля культуры. Зал был полон — вся интеллигенция города собралась в клубе. Блестящий рояль, черный фрак… Атабаев слушал и не слушал, вглядываясь в строгое лицо профессора, в его мелькающие над клавишами тонкие пальцы… Выдающийся художник! Ему вполне хватило бы работы и в Ташкенте, но он приехал в Туркмению, потому что не мог отказать в просьбе Константина Сергеевича. Здоровье у него уже стариковское, и нелегко бродить по аулам в пустыне, спать на кошме где придется, питаться непривычным варевом с крестьянского очага…

Профессор исполнял записанную им народную мелодию «Кырклар».