И спутники Агалиева, клацнув затворами, дослали патроны.

— Молодец! — крикнул Джепбар. — Но сколько бы ни ссорились джигиты, есть у них немало других врагов в этой драке!.. Зачем зря тратить патроны?

— Пошутил!.. А пока я не забыл — большой тебе привет, Джепбар-ага, от Мурук-хана!

Только двое — Мурад и Джепбар — могли сейчас оценить заключенную в этих словах злую издевку: Мурад Агалиев дал понять Джепбару, что он знает, кто подослал доносчиков Мурук-хана, чтобы усадить Мурада в тюрьму.

— Где ты встретил этого негодяя? — невозмутимо отозвался Джепбар.

— Там же, куда ты меня запрятал! Он много о тебе рассказал! Вы ведь одинаковы…

— Святой будет тот, кто его прикончит!

— А кем называть того, кто тебя прикончит, старый пес!

— Как ты себя ведешь, Мурад-джан! Даже не даешь старшему брату почесаться!

— Я пошутил, Джепбар-ага!

— Хороши шутки…

— Приеду в Мерв, спросит о тебе Кайгысыз Агабаев… как прикажешь ответить?

— Скажи, что считаю его пророком!.. Скоро я сам вернусь в Мерв и, если будет возможность, стану лобызать его ступни, не будет такой возможности — тогда следы его ног на земле поцелую!

Мурад только покачал головой: какую нечисть носит пустыня!

— Эй, джигиты! — кричал между тем Джепбар, посылая вперед своего коня. — Да не оставит вас аллах в пути!

— Давай-давай! — крикнул по-русски Агалиев и выругался; и потом еще по-туркменски добавил, — передай своим господам, что мы держим путь к коммунистам!..

Но уже высокие папахи тех, четверых, скрывались за гребнем бархана.

— Я тебя тоже могу порадовать, Мурад, — складывая послание Кизыл-хана, сказал председатель Закаспийского Реввоенсовета, — вчера взяли Байрам-Али. Крепкий орешек!

— Значит, возьмем и Асхабад? — спросил Агалиев.

— Теперь не за горами. Подумай только! Победили разутые, раздетые, голодные люди. Как это случилось?

— Вот этого я и до сих пор не могу понять! — оживился Мурад. — Но, как известно, факты упрямая вещь… Солнце не закрыть полой самого большого халата.

Прорвавшись сквозь толпу солдат в здание Реввоенсовета, Мурад Агалиев сидел сейчас в глубоком кресле с ободранной плюшевой обивкой и, отдыхая после трудного конного перехода в песках, несколько расслабленно улыбался, Факты — упрямая вещь: вот перед ним друг-приятель, давно ли вместе кетменем орудовали на хлопковых полях под Тедженом, и ведь погодки, сверстники! — а кто теперь этот человек волею народной резолюции? Николай Антонович — председатель Реввоенсовета фронта! Факты — упрямая вещь…

— Победили, — повторил Паскуцкий. — Я тоже многого не мог понять, но оборона Кушки, когда там принял командование старый генерал Востросаблин! Ты понимаешь, — старый царский генерал, бесконечно преданный своему гарнизону, вместе с горсткой осажденных красногвардейцев защищал советскую крепость! Но не это главное. По-настоящему я понял, что такое великая сила, когда маленький рабочий городок Чарджуй стал преградой на пути беляков. Я еще никакой военный, но знаю одно, что моральный фактор в армии — это больше половины дела!

Николай Антонович разволновался от встречи с земляком, вышел из-за стола, постояв у окна и поглядев на мутный желтый Мургаб, резко повернулся к Агалиеву.

— Хватит о высоких материях! Просто, когда вспоминаю мост Аму-Дарьи и голодных путейцев с пулеметами — горло перехватывает… Это позади. А теперь мы все при деле. Я оказался военной косточкой, ты выполняешь дипломатические поручения, доставил послание… Можно считать_; первый туркмен-дипломат!

— Дел хватает, — отозвался Агалиев.

— Да, дел выше головы. Людей маловато для этих дел. Кстати, ты помнишь Кайгысыза Атабаева?

— Вместе работали здесь в Продовольственном комитете.

— Недавно его прикомандировали к нам в политотдел. Для работы в войсках с мусульманами. Настоящий туркмен — простой и твердый, немногословный… Письмо Кизыл-хана — это ведь тоже работа наших политотдельцев, таких, как Атабаев. Это они без отдыха разъясняют дехканам преимущество нового строя, они воспитывают у бойцов братское отношение к местному населению. Такие люди, как Константин Сергеевич…

— Кто это — Константин Сергеевич?

— Так мы зовем Кайгысыза. Я говорю, что такие люди удивляют своим бескорыстием. Он поглощен! Ему все интересно! Объяснит солдату-мусульманину; дескать, «бог-то бог, да и сам не будь плох…» Расскажет про все увлекательно и тактично, и глядишь — коран подмочен?

В другой раз он дехканину поможет хлопок прополоть, тот потом говорит: «Аллах привел к нам красных! Спасибо ему». Сделает доклад — враз видно, что и книжки успевает читать! А как метко бьет из винтовки!

— Может, белые бросают город за городом, спасаются от Кайгысыза? — засмеялся Мурад.

— Есть люди, о которых неуместно говорить шутливо, — сказал Паскуцкий, и тут же улыбнулся.

Мурад Агалиев был упрям, никто не мог заставить его петь на свой лад, если он хотел петь по-своему.

— А должность, пожалуй, портит, — сказал он.

— Не пойму, о чем ты?

— Прежний Коля Паскуцкий любого, самого маленького человека из народа ставил выше себя. Теперешний Николай Антонович поучает меня, как мулла.

Паскуцкий подошел к Мураду, обнял его.

— Неужели не понимаешь: нельзя хвалить человека в глаза. А то я вознес бы тебя до небес,

— С такой высоты опасно падать.

Оба рассмеялись и принялись вспоминать дни юности на берегах Теджена.

…Им было лет по двадцать, не больше, когда Паскуцкий приехал в Теджен. Чуть выше города по течению реки были хлопковые плантации. Хозяева богатых полей поручили молодому землемеру Коле Паскуцкому насосную установку, которая поднимала воду на залежные земли. Крестьяне называли несложное сооружение «завуд», то есть завод. Летом, когда река становилась узенькой, как нитка, «завуд» вытягивал из нее всё, не оставляя тем несчастным беднякам, кто жил ниже по течению, даже питьевой воды.

Отец Мурада, — звали его Агали, откуда и пошла фамилия, — брался работать за половину урожая на полях некоего Миносяна, хитрого и жадного кулака. Ко времени расплаты несчастному Агали доставалась едва ли пятая часть урожая, — остальное уходило в начет за семена, за штрафы, за налоги. Кибиточная подать — четыре рубля, а земский сбор — еще два рубля, а еще — на содержание администрации, а еще — на исправление дорог и за школу, а еще — поземельный налог, а еще — натуральные повинности… наряд на мосты и дороги, на борьбу с саранчой, на ремонт оросительного канала. А еще — жалованье арык-сакалам и мирабам. А еще — базарный сбор. А еще — сбор с караванов… Нищета и бесправие народа потрясли молодого землемера, приехавшего сюда прямо со студенческой скамьи, из России. Он с молодой запальчивостью стал защищать права дехкан перед хозяевами, помог Агали упорядочить его расчет с Миносяном. Тогда-то они и познакомились — аульный парень Мурад и русский юноша — землемер. В ауле полюбили Колю Паскуцкого, звали его ласково— «рваный инджинар», у него, действительно, был шрам на губе.

Много ли времени прошло с той поры?

В первый же год мировой войны Колю мобилизовали. Не то солдат, не то рабочий, он тянул лямку на прифронтовой железной дороге, с голодухи болел. В окопах встретил февральскую революцию, и в первые же дни был избран солдатами за умные речи в ротный комитет. Он был уже депутатом солдатского совета армии, когда по физической непригодности был демобилизован.

И потянуло его, как ни странно, в далекий Теджен. Там к осени 1917 года как-то само собой стал он председателем городского Совета. Как всегда он думал — людей нет, вот его и тянут, и тянут. А он все еще, смешно сказать, — беспартийный! Только весной 1918 года, приехав на пятый съезд Советов Туркестана из маленького грустного городка Теджена, он был принят в партию, — да и то поначалу во фракцию левых эсеров, потому что там не спросили членского билета. А в июле, появившись на денек в Асхабаде, — он попал в огневое кольцо белогвардейского мятежа. Неузнанный, по чужому документу, пробрался в родной Теджен, но и туда опоздал — его обогнали белые эшелоны. Председатель городского Совета, он только и успел взять из здания совета десяток винтовок, а потом укрылся в ауле, в доме Агали, — на земле кулака Миносяна. Целый месяц прожил среди крестьян — старая память о нем жила в народе, его по-прежнему любили, а теперь и почитали, как новую народную власть. В августе Паскуцкий вернулся в город на свой высокий пост. А в октябре его ввели в Военнополитический штаб Закаспийского фронта…