И тут же, вместе с Овезбаевым, члены ревкома заговорили об этом коренном вопросе. Они говорили о том, что на тысячу туркмен в ауле приходится один грамотный, о том, что надо торопиться открывать школы повсюду. Но нет ни учебников, ни учителей. Дети занимаются в черных кибитках или землянках, их учат муллы, ишаны — и едва ли научат даже читать и писать.

— Что ж, и ишанов начнем переучивать, — сказал Атабаев. — Откроем в городах учительские курсы, позовем всех, кто с нами захочет работать…

Тедженский наробраз! Тедженский наробраз! Вас вызывает Асхабад, у телефона Атабаев… Говорите…

Мурад Агалиев прислушался. Монотонную перекличку бессонных телефонисток сменил знакомый, только сильно искаженный шорохом и писком проводов, голос старшего друга.

— Никого нет! — кричал Атабаев. — Никто не прибыл! Из Мерва все-таки прислали трех плохоньких мулл, из Нохура — одного лысого кази. Из твоего Теджена нет никого! Ты головой ответишь, Мурад! Вызовем на бюро! Имей в виду — учительские курсы сейчас не менее важны, чем взятие Красноводска!

— Понимаю! Только зачем вам наш суемудрый и, криводушный мулла из Теджена? — надрывался в ответ Агалиев.

— Потому что школы нужны! Нет школ! Кто будет учить?

— Муллы не хотят ехать на курсы! Силой заставлю, что ли?

Асхабад молчал ровно секунду, и хриплый голос внятно отозвался:

— Веди ишака к грузу. А если не пойдет — сам неси груз к ишаку.

— Тоже мне студенты! — кричал молодой заведующий Тедженским уездным наробразом. — Они по корану хотят учить, что с них толку!

И снова ровно секунду взял себе на раздумье Асхабад.

— Пословица говорит: вода утечет — камень останется.

Так в ночном телефонном разговоре, в октябре 1919 года, на далекой окраине Советской страны туркменские слова мешались с русскими, старые пословицы с советскими новообразованиями, вроде «ликбез» и «шкрабы». Атабаев очень волновался — видно, не было сейчас ничего для него важнее, как открывать школы в освобожденных туркменских аулах, делать туркмен грамотными,

— У нас в аулах есть даже коммунисты неграмотные! — кричал он в ту ночь. — Грамота, грамота нужна народу! — Он задыхался и кашлял в трубку. — Зайца на арбе не поймаешь!

Агалиев молча слушал, узнавая прежнего Атабаева, — того, кто митинговал в продовольственных комитетах Туркестана, кто потом вел красноармейцев в атаку. Он еще послушал и тихо повесил трубку.

— Замётано… — сказал он самому себе по-русски. — Где начальник милиции? А ну-ка, если их… по команде «Смирно».

Продолжение этого разговора состоялось уже в Асхабаде, когда спустя две недели заместитель председателя облисполкома внезапно явился в бывший офицерский клуб. Атабаев даже не успел позвать с собой Овезбаева, в портфеле — несколько жалоб. Присланные Агалиевым почтенные муллы были возмущены тем, что их направляют на ниву просвещения чуть ли не под конвоем милиции.

Клуб когда-то был поставлен на широкую ногу: стены обиты штофом, библиотека, биллиардная, тенистый сад с фонтанами. Сейчас все находилось в запустении и, войдя в дом, Атабаев застал странную картину: два старца спали на зеленом сукне биллиарда, подложив под голову порыжевшие тельпеки. На том же столе еще трое, согнувшись в молитвенных позах, творили намаз. Другие курсанты умывались у открытых окон, сливая воду из чайников прямо на улицу. Были и такие, что просто валялись на затертом паркетном полу, читали, подсунуз под локоть подушки.

Заведующий курсами Ибрагим Гусейнов, знакомый Атабаеву еще по Ташкентской семинарии, смутился, увидев на пороге большого по новым временам начальника.

— Мне стыдно, Кайгысыз Сердарович! Ну, что поделаешь с этим охвостьем феодализма? Видите — творят намаз.

— Что за беда? Пусть творят, — небрежно ответил Атабаев.

— По-вашему, можно? — глаза Гусейна даже округлились от удивления.

— Изменить сознание людей, дорогой Ибрагим, немножко потруднее, чем выплеснуть из чайника старую заварку и засыпать новую. Вы согласны со мной?.. Нужны годы, нужна работа. Постарайтесь их воспитывать так, чтобы те, кто сегодня творит намаз, завтра посмеялись над собой.

— Какой из меня воспитатель.

— Однако сегодня под началом у вас вся завтрашняя туркменская школа.

— Это точно, только…

— Что же неточно?

— Они боятся есть в нашей столовой.

— Почему?

— Боятся, не свинину ли им варят…

Кайгысыз улыбнулся.

— О свинине и толковать нечего! Но даже говядину изгоните с кухни! Показывайте им перед обедов бараньи головы и ножки… На каждый день назначайте дежурного по кухне из их среды… И чтоб больше никто не спал на полу!

— Да откуда же взять кровати?!

— Об этом я позабочусь. Разве это курсы? Какая-то ночлежка! И как вы, человек, окончивший учительскую семинарию, можете такое терпеть?

Гусейнов развел руками.

— Революция, Кайгысыз Сердарович…

— Вот это верно! — снова улыбнувшись, Атабаев похлопал его по плечу.

Он прошел по комнатам. Бородатые и уже немолодые люди, одетые в длинные, до колен белые рубахи, белые штаны и пестрые халаты, бродили по дому, чувствуя себя очень неловко на положении учеников. Тут, в одной из комнат, и догнал Атабаева Мурад Агалиев, вызванный им из Теджена.

— Как тебе удалось мобилизовать всех тедженских грамотеев? — прищурясь, спросил Атабаев.

— Твоими методами.

Кайгысыз смутился, пробормотал:

— Вот уж никогда не задумывался над своими методами.

— Партизанщина, — тихо пояснил Мурад.

— Дошло про выборы арчинов в Комгуре? — также тихо спросил Атабаев.

— Про это не слышал, но люди в аулах знают твои привычки.

— И обижаются?

— Не очень. Верят в твою справедливость. Даже иной раз грозятся: работай на совесть, а то Атабаеву скажем…

Кайгысыз задумался, потом, полуобняв Мурада, спросил:

— Как по-твоему, часто я ошибаюсь?

— Вероятно, ошибаешься, но душой не кривишь,

— И то хорошо! — повеселев, сказал Атабаев.

Мураду показалось забавным простодушное беспокойство старшего друга, он пошутил:

— Валяй! Скачи на своем коньке, получишь много призов.

— Молод еще издеваться над старшими! — в тон Мураду ответил Атабаев.

Курсанты, узнав кто приехал, стали собираться вокруг него как птицы на кормежку, слышался шепот: «Это тот самый Атабаев!»

— Как живете, товарищи? — спросил Кайгысыз. — Чего не хватает?

— Неплохо! — послышались голоса.

— Привыкаете к занятиям?

— Эсен-мулла поневоле заставит привыкнуть, — шутливо отозвался сутуловатый кази с бородой, точно привязанной к лицу, как торба к лошадиной морде, — Эсен-мулла, как начнет объяснять, — что пуд состоит из сорока фунтов, а аршин из шестнадцати вершков, — у него самого борода взмокнет, и нас пот прошибает.

— Эсен-мулла… — Атабаев помнил этого старого учителя еще по Бахарденской школе… — И до сих пор он учит?

— Эсен-мулла преподает русский язык… Ну, заодно и арифметику, — сказал Гусейнов.

Атабаев понимал, что на курсах дело поставлено не блестяще. Но никого не пугало в те годы бытовое неустройство, Среди курсантов и дома не все спали на кроватях.

— Есть какие-нибудь вопросы? — спросил Атабаев.

Все промолчали, только вышел вперед бледный, кривой на один глаз мулла в зеленом халате.

— У меня вопрос: учиться тут собраны добровольно или по принуждению?

— Что хочешь сказать, ага?

— Я жду ответа на мой вопрос.

— Мы никого не отправляем в солдаты. Нет тут и тяжелых хошарных работ. Причем тут принуждение?

— Тогда почему в Теджене пишут, что, если не явишься в срок, пришлем за тобой милицию?

Атабаев покосился на Агалиева, но тот, будто ничего не слыша, поглядывал в окно, наблюдая, как с ветки на ветку перепархивают воробьи.

— Все получили такие письма, товарищи? — спросил Атабаев.

— Ничего похожего! — зашумели со всех сторон.

— Приехали по своему желанию.