С шумом отодвинув стул, он начал ходить по кабинету, с усилием замедляя шаг, стараясь в размеренном этом, неторопливом движении обрести душевное спокойствие. Надо бороться с собой. Ну можно ли вот так, срыву, сходу переубедить человека? Как это там в школе у Василия Васильевича учили — «А дуги гнут с терпеньем и не вдруг…» И кто больше думал о Бухаре? Не Ходжаев ли? С какой стати он должен подчиняться моему грубому наскоку? Великие наши перемены осуществляются впервые и пути не изведаны, и методы не проверены. В чем-то и Ходжаев прав, самостоятельность и права народной республики не ограничиваются… Нет, надо бороться с собой! Горячность не к лицу коммунисту. А что же теперь делать? Извиниться, покаяться — Файзулла будет себя чувствовать победителем, его и с места потом не сдвинешь. Хлопнуть дверью? А что я скажу партии? И что скажут мне?

Короткими судорожными движениями Ходжаев расшвыривал по столу бумаги, карандаши… Он тяжело дышал, молчание давалось с трудом. И вдруг вырвалось:

— Посмотрим еще!..

Он глядел на Атабаева, медленно прохаживающегося по кабинету. Странно! Вид у него смущенный, пристыженный… А ведь последнее слово было за ним. Понурая фигура, всегда стройного, с расправленными плечами Кайгысыза, смягчила сердце Ходжаева. Он еще продолжал бормотать про себя:

— Вчера только появился, а сегодня уже поучает…

А думалось уже иначе. Разве Атабаев прибыл сюда потому, что не нашел работы в другом месте? Известный человек, бывший председатель Турксовнаркома, член коллегии Всероссийского комиссариата по делам национальностей согласился стать моим заместителем и не считает это за унижение своего достоинства. Есть ли тут какая-нибудь корысть? Разве ради своей выгоды он спорит со мной, пытается изменить мою политику? Скромная должность — посланец партии Ленина. А можно ли себя считать непогрешимым? Кто подсчитает — сколько раз я делал неверные шаги, совершал оплошности? Конечно, Атабаев правильно настаивает на удалении из аппарата приспешников эмира. И стоит ли мне так кипятиться? Разве можно найти истину, стремясь только к тому, чтобы оказаться победителем в споре?

Ходжаев уронил голову на ладони, опустил глаза.

Кайгысыз чувствовал, что Ходжаеву сейчас нелегко. Он хотел было подойти к столу, но что-то его удержало. Резко повернувшись, он направился к двери.

Файзулла вскочил из-за стола.

— Дай руку, Кайгысыз!

Кайгысыз с непроницаемым видом вернулся обратно.

— Знаешь, что, Файзы… — начал он, но Ходжаев перебил его.

— Все знаю. Знаю, что ты приехал не для развлечения и не ради карьеры. Не стоит принимать близко к сердцу мою грубость!

Улыбнувшись, они посмотрели друг на друга и обнялись.

Потом Атабаев сбежал по лестнице. Он ринулся в уличную толпу. Нужно было изнурить себя в быстрой ходьбе, измотать себя, чтобы хоть немного успокоиться.

Тысячелетний священный город по-прежнему жил своей беспорядочной жизнью — лавчонки, чайханы, караван-сараи, мечети в лабиринте узких и кривых немощеных улиц были полны народа; разносчики с лотками, прочно установленными на головах… Гортанные выкрики:

— А вот пылающий чурек! Пылающий…

— А вот сладчайшие фрукты! Сладчайшие!..

Два арбакеша голосили в узкой щели переулка:

— Подай назад!

— Сам поворачивай!

— Сказал тебе — назад! Дай дорогу!.. А то в землю втопчу вместе с твоей арбой и ослом!

— Силёнок не хватит!

— Как раз найдется, чтобы проглотить тебя вместе с твоим хозяином!

Атабаев, наконец, улыбнулся — да разве не так же час назад, как эти два арбакеша, орали они с Ходжаевым на широкой дороге бухарской революции! Спускались сумерки. Атабаев вышел на площадь Регистан со стороны медресе Гогельдаш. На насыпном холме виднелась цитадель с двумя башнями, а против ворот цитадели глазная мечеть — Кок-Гумбез, что значит Голубой Купол, — сияющая бирюзовыми изразцами. Невдалеке — минарет Мирхараб из жженого кирпича… Никогда еще, как в этот вечер, Атабаев не видел Бухару такой красивой и никогда еще так остро не чувствовал правоту начатого дела… Вот эти кельи внутри медресе Гогельдаш — какие они чудесные с их стенами, облицованными узорчатой цветастой глазурью. Такие кельи сыновья богачей покупали за четыре-пять тысяч рублей. Но бешеные деньги платили не за красоту: баи оставляли этой медресе, так называемой «Вакф», большие богатства, крупные наделы земли, полноводные арыки, и владельцам келий ежемесячно отчислялся доход от этих богатств. Только сейчас, после Октябрьской революции, в Бухаре произошли некоторые перемены, народу открыты пути к знанию, детвора бежит в школы, а в кельях медресе уже гнездятся летучие мыши. Но и сейчас в Бухару со всего Туркестана съезжаются богатые молодые люди, чтобы на деньги своих отцов получить высшее духовное образование.

Атабаев подошел к бассейну — тяжелая, чуть пестрящая рябью желто-зеленая вода отдавала гнойной вонью. Два водоноса наполняли свои сизые скользкие бурдюки. Атабаев с брезгливостью проследил за тем, как они взваливали мокрые бурдючные туши себе на спины и брели в город. От этой воды, от нечистот, стекающих в городские пруды, то и дело в Бухаре возникают очаги холеры, а ишаны, которым еще верит народ, объясняют, что болезнь — от аллаха и что создатель сам избавит народ от опасности. Врачей не нужно — гоните их прочь из священного города…

Сколько понадобится усилий Ленинской партии, чтобы просквозить, очистить свежим ветром прекрасную и загрязненную Бухару! Сколько лет предстоит перемалывать тупую покорную отсталость феодального Востока!

В феврале 1924 года партийный актив Бухары вынес решение начать национальное размежевание. Затем Среднеазиатское бюро ЦК партии утвердило план создания союзных республик. В июне того же года ЦК ВКП(б) санкционировал начало великой работы — созданные комиссии и подкомиссии с участием представителей всех среднеазиатских народов стали решать все спорные вопросы: кому передать Чимкент, Хорезм, как поступить с Ташкентом, населенном узбеками, в то время, как в Ташкентском уезде живут почти исключительно казахи…

И снова Атабаев потерял выдержку, столкнувшись однажды в коридоре Совнаркома с Файзуллой Ходжаевым. Снова, точно арбакеши в тесном переулке, кричали — «подай назад!» — «Нет, сам поворачивай!»

— Я хочу собрать узбеков в Узбекистане, — сказал Файзулла, преграждая путь Атабаеву.

— Если они согласятся — перевози.

— Я заберу их с землей, на которой они живут, с домами и всем хозяйством. Чарджоу и Керки — узбекские земли…

Атабаев язвительно улыбнулся.

— У туркмен есть поговорка: «Если дадут, съешь и хлеба с маслом». Если дадут!

— И если не дадут — возьму!

Атабаев показал ему кулак.

— Думаешь, мой слабее твоего?

Ходжаев молча проскользнул мимо него — многие видели атабаевский кулак в коридоре Совнаркома. Атабаев пожалел о неосторожном жесте. Вечная горячность! Надо было спокойно сказать: «Что ж, обсудим на комиссии», — было бы умно и скромно. А теперь опять у Файзуллы козырь в руке, и стыдно будет, если придется толковать в Ташкенте или, тем более, в Москве, об этой мальчишеской выходке.

Но все эти благоразумные рассуждения были забыты на заседании территориальной комиссии. Так уж получилось, что Атабаев сам поддался всеобщему азарту и потребовал присоединить к Туркмении Каракульскую область. Разумных доводов у него было не больше, чем у Ходжаева, когда тот требовал для Узбекистана Чарджоу.

Это был неразумный спор, его перенесли на заседание Средазбюро. Интересы двух народов там были по справедливости учтены. А что касается Ходжаева и Атабаева, то на этот раз оба они заработали партийные предупреждения. Опытные и дельные работники, они тоже были не лишены ошибок и промахов.

В конце концов все обошлось мирно и в октябре 1924 года в Москве, на второй сессии ВЦИКа, Кайгысыз Атабаев доложил о новой социалистической республике — Туркменской ССР.

Гремел «Интернационал». Атабаев пел с восторгом, в ушах его звучал грохот колес, вспоминалась та ночь размышлений в вагоне, когда он стоял над картой и думал, думал…