Ясно, что людей кто-то мутил. И Мурад ударил кулаком по столу. Голос его зазвучал властно.

— Что за шум? Спекулируете на своих сединах! Разве забыли, что времена кровавой мести давно прошли? Что ваши лица, — как будто снегом посыпаны! Называйте имена тех, кто обидел!

Старики немного притихли.

— Уважаемые яшули, — уже по другому, мягко заговорил Агалиев. — Всем известно, что дыма без огня не бывает. Раз вы пожаловали к нам в исполком, значит есть причина. И хорошо сделали, что пришли. Укажите на наши недостатки — от всего сердца поблагодарим!

Вспыльчивый старик, первым начавший смуту, теперь тоже остепенился, заговорил со всей возможной учтивостью.

— Пословица говорит: «Самому большому верблюду — палки!» Вот и взваливаем всё на тебя. Но мы не хотели бы, чтобы к тебе пристал хоть один комочек грязи. Наша жалоба состоит в том, что посадили в тюрьму Хакберды-ахуна, а он — чистый, как снег, самый уважаемый в народе человек.

— Кто его посадил?

— А откуда нам знать? Но когда сажают в тюрьму самого уважаемого человека — долг стариков поднять свой голос. Ты, я думаю, в этом деле не виноват, но ты же главный! Вот мы и вцепились в твой ворот…

То, что услышал тедженский председатель от стариков, немало его удивило. А расследование заставило насторожиться: никто в исполкоме даже не слышал об аресте сельского мудреца. Агалиев вызвал начальника тюрьмы, и тот уклончиво высказался в том смысле, что это, верно, простая административная мера, и нехотя на-звал начальника адмотдела Ниязкулиева Ходжакули, — дескать, он может рассказать подробнее.

Агалиев тут же потребовал к себе товарища Ниязкулиева. Он знал этого человека с детства, они даже учились в одном классе в русско-туркменской школе — тут же, в Теджене. Только не были дружны.

Ниязкулиев околачивался в компании богатых и высокомерных сынков арчинов, баев и торговцев, и даже среди них казался самым заносчивым. Потом Мурад потерял его из виду, а когда оказался в Тедженском исполкоме, Ниязкулиев работал там начальником адмотдела. Но теперь он стал гладкий, как ремень, мягкий, как воск, исполнительный, как ханский евнух. По-видимому, совершенно переменился. И на собраниях выступал так, что многие его принимали за большевика. Так же до этого дня думал о нем и Мурад Агалиев.

Вызванный в кабинет председателя исполкома, Ниязкулиев честно признал, что Хакберды-ахун взят под стражу по его личному приказу.

— В чем его вина? — спросил Агалиев.

— Он агитировал против Советской власти.

— Вы получили от прокурора ордер на арест?

— Неужели начальник адмотдела не может упрятать за решетку отъявленного антисоветчика…

— Никакой начальник не имеет права возбуждать людей против Советской власти, будоражить целый аул…

— Значит, я ошибся? — заносчиво спросил Ниязкулиев.

— Не просто ошибся, а совершил должностное преступление… Если бы ты слышал, что тут кричали старики!

— В следующий раз буду советоваться, товарищ председатель, — почтительно сказал Ниязкулиев.

— Обещаниями тут, пожалуй, не отделаешься…

Служебный день — долгий. Многих работников принял

Агалиев в своем кабинете и невольно, между делом, расспрашивал каждого с ретивом начальнике адмотдела. Может быть, Ниязкулиев осознал свою ошибку, но что-то не понравилось Агалиеву в самом тоне ответов старого приятеля — в тоне, одновременно хамоватом и заискивающем. То, что говорили о Ниязкулиезе, было неутешительно: в доме поселил какую-то молоденькую, по ночам пьет с разными проходимцами, и откуда только они прибредают в Теджен… Ко всяким слухам молодой коммунист всегда испытывал брезгливость. И возвратясь в свою кибитку, долго не мог вернуть хорошее настроение. А тут. еще пойманный в капкан волк начал выть. Сосед опутал его веревками и дожидался кого-то, чтобы пристрелить зверя…

А утром новое происшествие — еще более загадочное и неприятное. Председатель исполкома умывался у порога кибитки, когда со стороны пустыни подошли и стали за его спиной шесть верблюдов, груженных саксаулом, и шесть хорошо откормленных жирных овец. Возглавлял караван рябоватый, кривой на один глаз старик в низкой рыжей шапке. Мурад никого не посылал за саксаулом, не было у него и отары, из которой можно было пригнать овец.

Старик безо всяких разговоров, как будто он выполнил только что данное ему поручение, спросил Агалиева:

— Куда свалим дрова?

— Ничего не понимаю, — сказал Мурад. — Как тебя зовут, ага?

— Нуры. Да еще называют Нуры-кор. Я, видишь ли, с детства окривел…

— Ты, наверно, ошибся, не туда пришел, Нуры-ага?

Старик смачно сплюнул и вытер губы залатанным рукавом.

— Ты председатель исполкома Мурад Агалиев?

— Я самый.

— Тогда Нуры-кор не ошибся. Привяжем овец или пустим пастись?

— Сначала объяснимся, — с улыбкой возразил Агалиев, — а потом уж начнем привязывать или отвязывать. Или завязывать…

Нуры выпятил грудь и с достоинством ответил:

— Говорят, что если аллах благоволит своему рабу, он кладет дары на его пороге. Обратит аллах свой взор на человека, и все его желания сбываются.

— А как ты можешь угадать мои желания? Разве ты пророк?

— Боюсь сказать, что выполняю волю святого Хидыра, но точно знаю, что пришел к тебе по воле Недир-бая.

— Не знаю такого.

— Ты не слышал имени Недир-бая, живущего в Неррелере, в низовьях Теджена?

— Не приходилось.

— Так знай же, что сын Недир-бая послал тебе в подарок целый караван.

— Что за подарки от незнакомого?

— Дареному коню в зубы не смотрят.

Вдруг протяжно завыл за кибиткой голодный и скруженный волк, которому надоели путы.

— Молодец, сынок, молодец! — закричал Нуры, — какого зверя зацапал!

Похвала лукавого старика не подкупила Мурада.

— Ближе к делу, Нуры-ага, — сказал он. — Объясни, наконец, что всё это значит?

Старик испугался, потому что плечи его поникли, руки прижались к груди.

— Не подумай, что я привез тебе взятку от Недир-бая.

— К чему же такой подарок?

— Само знакомство с таким уважаемым джигитом — это же счастье!

— Не хитри, Нуры-ага! — прикрикнул Агалиев.

Будто стесняясь того, что собирался сказать, Нуры-кор потер ладонью слепой глаз, виновато забормотал:

— Не только семье, всему роду Недир-бая обидно, что невинный сидит в тюрьме.

— Какой еще невинный?

— Кажется, ясно сказал: Недир-бай сидит в тюрьме,

— А кто его посадил?

— Не будем притворяться, начальник. У кого, кроме тебя, есть на это власть?

— Запомни, Нуры-ага, — нахмурился Агалиев, ом уже больше не был склонен шутить, — Советская власть— власть народа. Невинные от нее не страдают, к врагам она беспощадна. Я не знаю ни Недир-бая, ни его вины.

— А люди говорят: ты посадил.

— Какие люди?

— Даже милиционер, который его взял, объявил всем, что прислан в аул по приказу Агалиева.

— Выходит, ты привез взятку, чтобы я освободил вашего бая?

— Какую-такую взятку? Подарком назвать можно… Да, конечно, это скромный подарок!

Агалиев хотел было хворостиной прогнать старика с его верблюдами и овцами, но благоразумие на этот раз взяло верх.

— Нуры-ага, — сказал он, — я знаю, что аульные баи и дехкане, особенно такие, как ты — люди бесхитростные. Вы не то, что какие-нибудь торговцы с четырех базаров. Я сегодня же выясню, кто арестовал Недир-бая, за что его держат в тюрьме и, если он не виноват, немедленно его выпущу. Только скажи мне, кто дал такой мудрый совет, чтобы отправить этот дорогой подарок ко мне в кибитку?

Нуры-ага оказался великим дипломатом.

— Сам знаешь — уважение к достойным людям… — он пожал плечами.

— Неправда, Нуры-ага! — крикнул Агалиев.

— А помнишь поговорку: дар найдет себе дорогу и на седьмое небо.

— Без шуток предупреждаю: не скажешь — быть тебе с Недир-баем на одних нарах.

— Твой друг сказал! — выпалил Нуры.

— Какой друг?

— Давай больше не притворяться, Мурад-джан.