На лавке у стола два дакийца были заняты тем, что наперебой хвастались, как разбили наголову консуляра Сабина.

      — А вот помнишь, – вспоминал один из них, настоящий великан, отхлебнув вина, – как мы задали жару Корнелию Фуску!

      — Да, красивая была победа, – подтвердил его приятель, обезображенный огромным шрамом через все лицо, – вот поглядите, чего мне это стоило.

      Он поднял правую руку и продемонстрировал всем ладонь, начисто лишенную трех пальцев. Сидящие вокруг него, привыкшие и не к такому, и те содрогнулись при виде искалеченной двупалой клешни.

      — Но согласись, – успокоил его первый, – преторианцам это обошлось куда дороже...

      — Две тысячи полегло тогда, не меньше. Но и наших немало, верно, Сарчебал?

      — Как ни крути – все мы рабы, – ворчливо перебил неведомо как затесавшийся в эту компанию пожилой иудей с черной бородой по имени Симон. Обведя вокруг себя рукой, как бы очерчивая этим жестом весь оставшийся мир, он добавил: – А они в этом мире хозяева. Они даже наместников нам из вольноотпущенников присылали! А потом уж и вовсе...

      — Кого еще вам прислали? – заинтересовался тот, кого назвали Сарчебалом.

 Он только что расправился с копченой свиной лопаткой и вытирал сальные пальцы о свои длинные космы.

      — Вольноотпущенника этого, Феликса Антония, – с плохо скрываемой обидой ответил Симон, давая понять, что и с завоеванными народами надо считаться, не оскорбляя их своим пренебрежением. А они, униженные римлянами, единственные из всех не пожелали покориться.

      — Чьим же он был вольноотпущенником?

      — Императора Клавдия.

      — И чем же все кончилось, почтенный Симон?

      — Войной, войной... Когда они прислали прокуратором этого тирана и убийцу грека Гессия Флора, мой народ не выдержал и восстал. Было это почти тридцать лет назад. Я был еще мальчишкой. Иеросолима пала тогда. Мы жили в городе. Плохо помню, но много крови, кровь была везде... Отца зарезали только за то, что он вступился за мою мать, когда солдаты надругались над ней...

      — Но почтенный Симон... так ведь тебя зовут? – вступил в разговор сидевший до сей поры неприметно в конце стола человек непонятной наружности. – Если римляне причинили тебе и твоему народу столько горя – позволь спросить: что же ты здесь, в Риме, делаешь? Почему не возьмешь в руки оружие и не начнешь бороться с тиранией?

      В его словах просквозил душок провокации.

      — Сила на их стороне, – отговорился Симон. – Нам, маленькому народу, лучше смириться со своей участью и постараться извлечь из этого выгоду... Мы не мстительны. Тот, кто мстит, проигрывает.

      — Вот-вот! Вам это выгодно, и вы готовы ради  выгоды проглотить все свои обиды и служить великому Цезарю верой и правдой.

      — Увидим, кто кому будет служить, – проворчал старый иудей, не желая продолжать этот опасный разговор.

 Все знали, что император боялся покушения и наводнил столицу доносчиками и провокаторами. Не исключено, что и сейчас за столом присутствовал один из них, поэтому разговор сам собой благоразумно повернул в другое русло.

 Похоже, в этой компании было излюбленным делом сидеть за столом, чесать языки, рассказывая всякие небылицы, и стращать друг друга невероятными происшествиями, а также чудовищами человеческой и нечеловеческой природы.

      — Вы слышали, – привлек внимание присутствующих другой рассказчик, маленький человек с горбом, – рассказывают, что в прошлом месяце на караван торговых судов напали пираты. Было это недалеко от Крита. Две пиратские галеры атаковали купцов, и те уже распрощались с жизнью, как вдруг из пучины моря выплыла огромная рыба. Она проглотила один за другим пиратские корабли, но не тронула мирных торговцев...

      — А в майские иды статуя Юпитера внутри храма разразилась оглушительным хохотом...

      — Как может быть такое?! – удивлялись слушатели, но их вопрос звучал скорее утвердительно, чем с сомнением.

      Потом человек, которого все называли здесь Ватиний, рассказал историю про то, как месяц назад среди бела дня в Капитолий ударили из безоблачного неба две молнии и повредили крышу храма. Одни тут же обозвали его лгуном, другие, поверив, испуганно притихли, а кто-то даже подтвердил сказанное и дополнил рассказ интересными подробностями:

      — Да, да, одна ударила прямиком в квадригу Юпитера на фронтоне, а другая разбросала черепицы с крыши.

      — Слыхали, Домициан потратил шестьдесят миллионов сестерциев на медь и позолоту для черепиц! – добавил еще один собеседник.

      — Лучше бы он потратил их на бедняков… – упрекнул императора другой.

      —  А мне довелось побывать во дворце на Палатине, – похвастался вольноотпущенник небольшого росточка, сидящий в конце стола, не заостряя, впрочем, внимания слушателей на том факте, что был он в то время рабом. – Не поверите, братья, всё-всё в императорских покоях сделано из чистого золота. Кругом рассыпаны драгоценные каменья. Одни фонтаны, бьющие из дельфиньих глоток, наверно обошлись императору в непомерную сумму. В центре тронного зала находится портик с колоннами из изумрудного камня небывалой красоты, а в портике возлежит сам император...

      — Колонны там из красного мрамора, – возразил его сосед непререкаемым тоном.

      — Мне лучше знать – камень изумрудный! – обиделся вольноотпущенник.

      — Красный, – не уступал другой.

      — Зеленый! – не сдавался первый, – я видел собственными глазами!

 Но их перебранка уже никого не интересовала – все переключили внимание на следующего рассказчика.

      — А вы слыхали, в канун Весталий в Падуе в базилике  у статуи из глаз выкатились крупные, как горошины, слезы? – рассказывал он. – И там, куда они падали, появлялись скорпионы. Они расползлись по всему храму... Жрецы истолковали это как дурное предзнаменование.

      Но главное, что больше всего волновало собравшуюся здесь компанию, – предстоящие игры и гладиаторские бои.

      — В программе будут конные и пешие состязания, – с важным видом сообщил Тертул, молодой центурион, до этого момента не проявлявший интереса к разговору. Вот ведь неугомонный народ эти старики – всегда мелют чепуху и вздор... И вечно болтают о том, как прекрасно жилось в их время. А он, Тертул, уверен: раз сегодняшний порядок вещей всех устраивает – он самый справедливый и должен царить вечно. Центурион оживился только после того, как перешли к теме праздника.

      — Да, сто заездов на колесницах с квадригой и парой в старом цирке.

      — Не уложиться... Как успеть? Сто заездов...

      — Успеют! – возразил Тертул, – заезды сокращены с семи до пяти кругов.

      — Ну, тогда, может быть, и успеют...

      — А в сражениях будет участвовать пять тысяч гладиаторов!

      — Не может быть, я слышал – всего тысяча, – протянул недоверчиво кто-то.

      — Я знаю лучше! – с жаром воскликнул Тертул.

      — Откуда ты это знаешь, мальчик? Ты что, дружишь с императором? Только он знает такие подробности, – подняли его на смех собеседники. – Вкуси-ка лучше, приятель, это славное ватиканское вино!

      — Не слушай их, ватиканское – яд! Выпей лучше сабинского, – посоветовал кто-то заплетающимся языком.

      — Я слышал собственными ушами, как глашатай объявлял программу игр, – обиделся молодой сотник, –  и еще...

      — И еще на нынешних играх каждому гражданину выдадут по миллиону сестерциев!? Ха-ха-ха! – продолжали гоготать и подначивать его слушатели. – Нет, Тертул, не быть тебе примипилярием.

      — Я всего лишь хотел сообщить, что будет также грандиозная навмахия, – обиженно вставил, наконец, молодой человек, улучив секундную паузу в непрекращающейся череде взрывов грубого хохота – уж очень хотелось ему удивить своих собеседников своей осведомленностью.

      — Разве нынче навмахии? Разве сейчас гладиаторские бои? – подал голос пожилой отставник по имени Полибий с седой, как луна в полнолуние, головой, до сего момента не принимавший участия в беседе. – Вот ты говоришь – грандиозные игры. Что ты можешь знать о грандиозном, мальчик? Когда я был юношей… даже моложе тебя… –  тут он бросил снисходительный взгляд  на вспотевшего от  напряжения словесной схватки Тертула, – я присутствовал на самых грандиозных играх всех времен!