Такого, помнится, давно не бывало – наверно уж года три. Тогда Домициан приказал выпустить едва ли не целый манипул против пары дюжин осужденных на смерть разбойников. Луций вспомнил, с каким наслаждением в тот раз император взирал на кровавую расправу, которую вершили над преступниками хорошо вооруженные гладиаторы. Они играли с обреченными, как кошка с мышью; их жертвам некуда было скрыться, и, оставаясь глухими к мольбам о пощаде, воины настигали несчастных повсюду и безжалостно разили их.

       Похоже, и Домициан вспомнил о том побоище – поднял брови и  процедил сквозь зубы:

      —Сюрприз? Я люблю сюрпризы... конечно, приятные.

      —Государь может не сомневаться, сей сюрприз будет ему приятен как никакой другой,  –  уверил Луций.

      —Решили устроить мне веселое зрелище? Прекрасно! Не правда ли, дорогая? Ты ведь любишь забавные представления? – обратился император к Домиции. –  Но, Луций, вначале мне хотелось бы поговорить с этими людьми. Все-таки надо знать, кто идет на смерть во имя своего государя. Я угадал?

      —Никто не может соперничать с тобой в проницательности, государь, – ответил Луций, потупив взор.

      Император оживился:

      —У меня сегодня хорошее настроение. Может быть, мы сможем исполнить последнее желание этих людей. Мы же не варвары... Прикажи привести кого-нибудь из них... их предводителя. Пусть расскажет о себе.

      Луций, кивнув в знак понимания, поманил жестом стоявшего наготове в нескольких шагах от него центуриона и отдал распоряжение. Солдат бросился по ступеням вниз, на ходу отдавая приказания гвардейцам, стоявшим у ограждения. Те проследовали за ним к чужестранцам, ошарашенным не меньше публики и пребывающим в полном неведении, что с ними происходит.

      Солдатам потребовалось совсем немного времени для того, чтобы образовав цепь, слаженно и умело согнать в кучку шарахающихся от них, как овцы от овчарки, испуганных оборванцев. Через пару минут они уже окружили несчастных и застыли, подобно безмолвным каменным изваяниям. Два гвардейца выхватили из группы одного человека.

      Тот попробовал сопротивляться, но, подталкиваемый уколами пик, вынужден был подчиниться, и стал тяжело взбираться по неудобным высоким ступеням, пока не предстал перед императором. Здесь, не успев опомниться, он получил болезненный тычок древком копья между лопаток от центуриона здоровенного детины:

      —На колени, червь!

      Человек, слегка за пятьдесят, с пегими волосами, с виду тоже не слабак, скорее крепкий мужчина – однако рухнул, как подкошенный, больно ударившись коленями о каменный пол. Порядком перепачканное лицо украшали синяки и ссадины; на макушке из-под слипшихся от крови волос торчала огромная шишка; грязная одежда, разорванная в клочья, не имела ничего общего с тогой или туникой – обнаруживалось отдаленное сходство с той, какую носили бритты и другие северные народы – штаны да рубаха. Одним словом, незнакомец являл собой довольно жалкое зрелище.

      Домициан какое-то время молча разглядывал его, затем потребовал:

      —Имя?!

      В ответ человек произнес что-то на непонятном языке, выразительно протерев глаза, будто силясь очнуться от сна.

      —Что он сказал? – спросил император.

      —Этот язык мне неизвестен, государь. Но, судя по его жесту, ему кажется, что он спит, – ответил Луций и обратился к оборванцу: – Ты понимаешь латынь?

      Человек непонимающе помотал головой и промычал что-то в ответ на каком-то тарабарском языке. Луций повторил тот же вопрос по-гречески, затем на койне;, на одном из кельтских наречий и,  наконец, по-египетски. Но, похоже, ни один из этих языков незнакомцу знаком не был. Красноречивым свидетельством тому служило то, что он продолжал нервно озираться по сторонам, видимо пытаясь осмыслить где находится. Зажмурившись, он ущипнул себя за ляжку и, почувствовав боль, вновь открыл глаза. На его лице отобразилось удивление; бормоча что-то себе под нос, он махнул рукой, как бы покоряясь неизбежному.

      —Выглядит, как отпетый разбойник! Как, впрочем, и его подельники. Почему мне не сообщили, за какие преступления их осудили? – Домициан недовольно нахмурился.

      —Мне доложили, что люди эти осуждены за воровство и убийства, – продолжал сочинять Луций. – Они прибыли из далекой северной страны... из той, где обитают белые медведи, которых мой господин созерцал на арене. Можешь не сомневаться, эти негодяи заслуживают смерти!

      Он поспешил приговорить бедняг к скорой смерти, справедливо полагая, что проверить его слова впоследствии будет весьма затруднительно. Тем более, что этот человек не понимал ни одного из известных языков.

      —Клянусь Юпитером! По всей видимости, он непроходимо туп! Посмотрите на него. Вы когда-нибудь встречали таких глупцов? Ничего не может понять, не в состоянии выучить какой-либо язык, кроме своего варварского наречия, – развеселился император и широким жестом призвал всех посмеяться вместе с ним.

      Раздался дружный хохот.

      —Хотя... мне показалось, он немного понимает нас. Скажи-ка, Луций, уж не привез ли ты сюда этих людей в закрытой повозке... Выглядит так, словно они не ведают даже, где находятся!

      —И опять ты догадался, государь!

      —Так объясни ему ты, Луций!

      —Как будет угодно моему государю, – склонил голову Луций и обратился к по-прежнему стоящему на коленях чужестранцу: – Слышал, что сказал император? – Ему показалось, что пленник вздрогнул при последнем слове. – Тебе повезло, не всем выпадает счастье присутствовать на играх и тем более самому принять участие в боях... Посмотри, как ликует народ. Запомни, самое сладкое – это созерцание чужой смерти. Но есть смельчаки, которые не согласны с этим и предпочитают сами заглянуть смерти в глаза. Я не пробовал, но говорят – это еще слаще. Не огорчайся, император предоставляет тебе и твоим людям возможность испытать это незабываемое ощущение.

      Человек, всё время пока говорил Луций, казалось, внимал его словам. И всё-таки было неясно, понимает ли он хоть что-то.

      —Это не сон, чужестранец! – вывел его из состояния оцепенения Домициан. – Вскоре ты убедишься, что лишь боги могут придумать забавы, превосходящие римские. Прикажи раздать этим разбойникам оружие, центурион!

      Центуриону не надо было повторять дважды. Он грубо схватил за ворот рубахи упирающегося чужеземца, и тот, подгоняемый уколами мечей легионеров, стал спускаться на песок к товарищам, в страхе ожидающим своей участи.

      Солдаты уже срывали  одежду с этих сгрудившихся в кучку несчастных, которые нервно вздрагивали от каждого взрыва хохота собравшихся поглазеть на забавное зрелище гладиаторов. Воспользовавшись передышкой, они окружили этих необычных людей и, потешаясь, тыкали в них пальцами.

      А вслед за ними огромный амфитеатр уже гоготал во все горло. Но, несмотря на беспричинное веселье зрителей, до пленников понемногу начал доходить весь ужас положения, в которое они попали совершенно необъяснимым образом.

      Тем временем шум постепенно поутих – зрители, завидев знак эдитора, умолкли. И в наступившей тишине прозвучали приговор шайке опасных преступников:

      —Великой милостью императора Домициана, государя нашего и Бога, преступникам даруется возможность избежать смерти. Согласно правилам, они могут добыть свободу в честном бою. Посему им будет выдано оружие и тот, кто одолеет противника, будет немедленно освобожден и отпущен с миром на все четыре стороны.

      Протрубил рог; легионеры грубо втолкнули в круг пеговолосого; он упал на песок, но никто из его товарищей не протянул руки, чтобы помочь ему подняться.

      Солдаты не замедлили раздать преступникам короткие мечи и небольшие круглые щиты. Бедняги, видимо, не понимая, что от них требуется, упирались, испуганно отталкивали от себя оружие, но, понукаемые болезненными уколами мечей и копий, в конце концов смирились.