— Что-о? — Абдылхафид дёрнулся, словно за пазуху к нему бросили змею. — Опять деньги?..

Бен Махмуд недоуменно наморщил лоб.

— Опять? По-моему, он впервые обращается к вам.

— Одна беда сильнее другой! Чем ночь кончится, если так день начался?

Оттянув кончиками пальцев рукав, Бен Махмуд взглянул на часы, давая понять, что долго засиживаться не может.

— День это день, — неопределённо произнёс он, — днём можно хоть уклониться от приближающейся опасности. А вот ночью — неизвестно, что может произойти ночью…

— Сколько он требует? — с трудом выдавил из себя Абдылхафид.

Бен Махмуд несколько замялся.

— Сколько я должен дать? — нервно повторил Абдылхафид, делая ударение на слове «я».

— Мне даже неловко назвать сумму. Вот. Сами взгляните… Эта цифра написана собственноручно его превосходительством господином генералом.

Абдылхафид, щурясь, вгляделся в положенный перед ним листок и резко оттолкнул его.

— Нет! Пусть будет, что будет, но таких денег они от меня не получат! Что они, с ума там посходили? Нет! Никогда!

«Кличь, кличь на свою голову безвременную гибель», — подумал Бен Махмуд, поднимая упавший на пол листок бумаги.

Глава двенадцатая

Сообщение о том, что старый город готовится к массовой демонстрации, прибавило генералу Ришелье новых забот. Начавшееся во Франции народное движение против ОАС спутало все карты — мятежники не ожидали, что Центральное правительство получит такую огромную поддержку. Брожение началось даже среди войсковых частей Алжира. Кое-где уже арестовали оасовских главарей и провозгласили верность Центральному правительству. Вдобавок ко всему перешёл в наступление Фронт Национального Освобождения, грозя ударить с тыла. А теперь зреет угроза и в самом городе. Нет, тут нужны самые решительные действия.

Выслушав коменданта, Ришелье жёстко сказал:

— Лакдар хочет поднять против нас население города? Прекрасно! Так же поступим и мы. Поднимайте на ноги всех европейцев! Посмотрим, кто кому хребет сломает. Атмосферу накалить нужно до предела, не гнушаясь никакими средствами. Играйте на самых честолюбивых струнах людей, применяйте всё, вплоть… В общем, вы сами знаете, майор, что нужно сделать, как поступить, чтобы произошёл взрыв.

Ришелье закурил и зашагал по кабинету, стиснув за спиной пальцы с зажатой в них сигаретой.

— Не забудьте и о нашем друге Абдылхафиде, майор, — напомнил он, не переставая вышагивать. — Вызовите его к себе, если он по-прежнему будет упрямиться, припугните слегка. Не подействует — поступайте по собственному усмотрению. Пусть поймёт, что вилять и играть в прятки в такой решительный момент никому не позволим, будь он трижды нашим другом. Понятно?

— Понятно, ваше превосходительство.

Жубер замешкался: ему хотелось задать генералу несколько вопросов относительно доктора Решида. Но Ришелье сказал:

— Доброй ночи, майор!

И комендант, козырнув, ушёл.

Стенные часы пробили один раз. Половина двенадцатого.

Генерал следил глазами за медленным покачиванием маятника. «Доброй ночи…» Будет ли она доброй, эта ночь? Или в сгустившейся за окном тьме притаилась новая беда? Генерал вдруг почувствовал себя безмерно усталым, на душе было отвратительно, и даже во рту ощущал какой-то мерзкий вкус, как с тяжёлого похмелья.

Ресторан гостиницы «Мажестик» был переполнен. Сюда съехались французы из ближних селений на завтрашние торжества.

Столы были составлены рядами, вина лились рекой, тосты провозглашались за тостами, но никто не слушал соседа, каждый спешил высказаться сам. Шум стоял невообразимый, кое-где пьяные голоса уже завели песню.

Поднялся, покачиваясь, толстый лысый человек, гулко несколько раз хлопнул в ладоши, требуя внимания.

— Господа, слушайте!.. Слушайте, господа!..

Очевидно, его знали. Все зашикали друг на друга. Наконец наступила относительная тишина.

— Господа! Сидящие здесь — французы. Мы поклялись жизнью отстоять Алжир — это наша родина, наша земля. Так почему мы должны связывать свою судьбу с судьбой метрополии? Пусть там хоть потоп, а мы имеем право быть самостоятельной страной! Существует же Южно-Африканская республика. Её создали европейцы. Они приехали из Англии, мы — из Франции, они обосновались на юге Африки, мы — на севере. Иной разницы между нами нет.

Слушатели задвигались. Среди общего невнятного гомона трудно было разобрать, какое впечатление произвела на них эта «патриотическая» речь. Толстяк снова захлопал в ладоши.

— Господа, послушайте!.. Господа, я ещё не кончил!.. У меня есть предложение. Нечего ждать, пока парашютисты захватят Париж. Надо завтра же провозгласить Алжир самостоятельным государством! Прекратить всякие сношения с Францией и создать своё правительство!

Послышались одобрительные выкрики, аплодисменты.

Из-за столика, возле широкого зеркального окна, поднялась сухая костистая фигура Беркена.

— Люди, граждане! Меня теперь послушайте!

Его резкий окрик покрыл ресторанный гам. Беркена знали многие. Одни называли его «старым моряком», другие — «старым пиратом». В прозвищах был свой смысл. Беркен действительно большую часть своей жизни провёл в морс. Правда, пиратом он не был, просто промышлял контрабандой. Всего каких-то семь-восемь лет назад он, в компании нескольких таких же, как и сам, отчаянных удальцов, выходил в море на «рыбную ловлю». Однако ни для кого не было секретом, какая именно «рыба» интересует его. Беркен встречал проходившие корабли и по дешёвке скупал заморские товары. Особенно он предпочитал наркотики — опиум, гашиш. Это был прибыльный товар, и Беркен быстро сколотил состояние. Внешне это почти не сказалось на его образе жизни. Но в последнее время он ударился в благотворительность: построил церковь, организовал фонд помощи семьям фронтовиков, погибших во вторую мировую войну.

Беркен был колонизатором до мозга костей. Алжир он считал неотъемлемой собственностью, коренных алжирцев презрительно именовал крысами. Среди колонистов, стремившихся к господству, он пользовался непререкаемым авторитетом. Слова толстяка, видимо, задели Беркена за живое. Его морщинистое лицо было сурово, сухой указательный палец протянулся вперёд.

— Ты сказал, порвать с Францией? Но ты не спросил, захочет ли Франция порвать с нами! Что ты запоёшь, если завтра нам на голову посыпятся французские бомбы? Самостоя-я-тельность!.. Нет, мои дорогие господа, у разворошённого улья спать не ложатся! Пока знамя свободы не взовьётся на вершине Эйфелевой башни, мы не станем играть в пустые слова!

— Молодец, старик! — закричали в зале.

— Крой его, отец!

— Дай ему жизни, пират!

Беркен, насупившись, ждал, пока крики затихнут.

— Теперь о правительстве, — продолжал он, когда тишина установилась. — Разве оно уже не создано? Или ты не доволен, что при распределении кресел обошли тебя? Так ты напрасно волнуешься — гражданских в наше правительство не принимают! Разве не такие лысые министры, как ты, погубили Францию?

По залу прокатился смешок. Кто-то крикнул:

— Среди военных тоже есть лысины!

Его поддержали:

— А разве глава Центрального правительства — не военный?

— Военный! — отпарировал Беркен. — К тому же из тех военных, кто далеко смотрит, кто знает вкус добра и зла. Но, — Беркен внушительно поднял вверх палец, — он не оправдал наших надежд. И потому мы его свергаем! Если новое правительство не оправдает наших надежд, низложим и его! До тех пор, пока не добьёмся цели…

Беркен не успел закончить. Со звоном разлетелось зеркальное окно, о стол ударилась и взорвалась граната. Дикий рёв перепуганной толпы смешался с криками и стонами раненых и умирающих. Опрокидывая столы, давя и топча друг друга, все заметались в поисках выхода. Улицу прошила автоматная строчка.