Взрыв поднял на ноги всю гостиницу. Одно за другим засветились окна. Постояльцы верхних этажей свешивались с подоконников, требовали ответа у стоящих внизу. Но те и сами толком ничего не знали. Завывая, подкатили патрульные машины. С одной из них прямо на ходу спрыгнул рослый лейтенант с чёрной повязкой на левом глазу, наклонился над мостовой. Там в луже крови лежал какой-то человек. Патрульные, бесцеремонно действуя прикладами, оттеснили толпу.

— Кто это? Кто такой? — спрашивали со всех сторон.

Лейтенант пошарил в карманах неизвестного. Ручной фонарь высветил пачку узких листков. Лейтенант выпрямился, швырнул их в толпу.

— Смотрите сами, кто это!

Десятки рук подхватили листовки, не дав им опуститься на землю. «Долой ОАС»! «Да здравствует ФНО!».

— Партизаны напали!

— Террористы!

Приехал на машине комендант.

— Что произошло? — осведомился он у лейтенанта.

Тот коротко доложил.

Жубер пробежал глазами листовку, зло пнул носком ботинка в бок лежащего и выругался. Лейтенант посветил фонариком. В чёрный провал неба смотрели тусклые глаза Махмуда.

Накануне майор Жубер вызвал Махмуда к себе. «Последнее задание, — сказал майор. — Выполнишь его, можешь идти на все четыре стороны».

Махмуд был далеко не простачком и прекрасно понимал, что на нём ездят, как на осле, но сбросить седло не осмеливался. Он хотел жить, и притом — не обливаясь солёным потом. По этой причине он ещё с детства стал воровать — сперва промышлял в Алжире, потом во Франции и снова в Алжире, несколько раз попадал в тюрьму, выбравшись, принимался за старое. Однако по сравнению с тем, что приходилось делать сейчас, воровство казалось ему безопасной детской забавой. Не то чтобы Махмуда мучила совесть, — на совесть ему было наплевать, — но очень уж было неспокойно, всё-таки голова у человека одна. И вот, наконец, замаячило освобождение. Ещё одно усилие и… поминай, как звали.

Прощаясь, комендант дал пачку денег. Толстую пачку, хорошо, щедро заплатил и ещё обещал. Неужто кончились мытарства? Махмуд благодарно кланялся, дал клятвенное слово постараться. И постарался. Он добросовестно выполнил последнее поручение коменданта…

Жубер приказал бросить Махмуда в машину и прошёл в ресторан. Раненых уже унесли. Среди хаоса разбитой посуды и перевёрнутых стульев лежали четверо убитых. Ищущие глаза майора остановились на одном из них.

— Мсье Беркен?!

Опустившись на колени, комендант прижался ухом к груди старика, прощупал пульс. Поднялся, снял с головы кепи.

— Мерзавцы! Убить такого человека!.. Вы жестоко поплатитесь за смерть Беркена!

Атмосфера была накалена до предела, все хоть сейчас готовы были идти на Касбу, а майору только этого и надо было. Граната не случайно уложила Беркена, она предназначалась именно ему — когда хотят пустить кровь, перерезают вены. Жуберу надо было спровоцировать французов на резню арабского населения. Но об этом знали только два человека. Один из них был сам Жубер, второй — Махмуд.

Город в эту ночь не спал.

Случай в ресторане «Мажестик» взбудоражил всё французское население. Особенно неистовствовала молодёжь. От лавок алжирских купцов не осталось камня на камне, больница доктора Решида была сожжена, а ярость не остывала.

Имя Беркена стало знаменем погромщиков, они жаждали крови. Даже четырнадцатилетние подростки торжественно клялись отомстить «за смерть отца, павшего во имя Франции». Десятки алжирцев, имевших несчастье попасться в руки мстителей, были безжалостно убиты, но их крови оказалось недостаточно. Сотни глаз, полных жажды мести были устремлены к Касбе… Дикому разгулу, казалось, не будет конца.

Генерал Ришелье понимал, что если не остановить слепую ярость бушующей толпы, может произойти невиданная резня. Но ему не хотелось умерять пыл своих соотечественников. К тому же не было времени спокойно всё обдумать и что-то решить. От полковника Сулье поступили тревожные вести: один из четырёх полков парашютистов, предназначенных для удара по Парижу, перешёл на сторону Рамадье. Не многим лучше была обстановка и в остальных полках. На кого же тогда опереться, если предают наиболее, казалось бы, верные, испытанные люди! Генералу было не до городских дел. Он полностью доверил их коменданту, а сам на рассвете отправился к полковнику Сулье.

Жубер был из тех военных, которые больше любили размахивать плетью, чем лавировать. Из своих сорока шести лет он больше двадцати провёл в армии, однако до майора дослужился с трудом — очень уж его прельщали быстропреходящие житейские радости: картишки, выпивка, тёмные делишки. В Индокитае страсть к авантюрам даже чуть не погубила его — продал партизанам партию оружия, а такое, как известно, не прощают. Но каждый раз, когда что-либо случалось, он находил сильную руку и выходил сухим из воды, да ещё зачастую с рыбкой в зубах. Но сейчас его обуревали другие желания — более честолюбивые и серьёзные. Жубер понимал, что если ОАС возьмёт власть и проложит столбовую дорогу в Париж, он не останется в чине майора. Поэтому Жубер старался не жалея сил.

Вот и сейчас, проводив генерала и наскоро выпив стакан крепкого чая, комендант направился к воротам Старого города. Он поручил начальнику поста ещё раз объявить всем жителям Касбы, что демонстрация категорически запрещена. Если же арабы не подчинятся приказу, — а он в этом не сомневался, — не препятствовать, открыть ворота настежь.

— Но сами без моего приказания не вмешивайтесь, — распорядился Жубер. — Пусть испробуют своими бараньими лбами прочность нашего оружия.

Взошло солнце, Природе не было дела до того, что вершили люди под покровом ночи. Она благоухала и сияла красками, набирая силы для грядущего дня.

Под лучами солнца, которое поднималось всё выше и выше, переливались шёлковые полотнища знамён и флагов в Новом городе. Однако весёлого оживления, смеха, песен не было слышно. Странная это была толпа, запрудившая в то утро центральные улицы Алжира.

Лила тоже вышла из дома. В последние дни она делала это не часто. Но сейчас, после тревожной ночи, ей захотелось своими глазами посмотреть, что происходит в городе. Оделась она поскромнее — чёрная узкая юбка и простая, мужского покроя блузка очень шли ей, делая её совсем юной.

На Лилу заинтересованно посматривали, особенно молодёжь, порой кто-нибудь заговаривал с ней. Она не сердилась. Всё-таки Лила оставалась Лилой, ей нравилось привлекать внимание мужчин.

Двое крепких парней шутливо заступили ей дорогу. Она охотно остановилась, разглядывая необычную зелёную форменную одежду, новенькие пистолеты и кинжалы на поясах.

— Что это у вас за форма? — полюбопытствовала она.

Один из парней повернулся боком — на рукаве, повыше локтя золотились буквы: «ОАС».

— Красиво, — не то в похвалу, не то в осуждение произнесла Лила.

Таща за собой упирающегося откормленного барана, подошёл подросток, одетый в такую же форму. На шее барана болталась фанерная бирка с надписью: «ФНО», а на лоскуте кумача, прикреплённого к бараньей спине, было крупно написано на французском и арабском языках: «Независимость».

— Познакомьтесь с господином Независимость, — засмеялся один из парней, обращаясь к Лиле.

— Герой сегодняшнего дня, — поддакнул второй.

Лила погладила тугие завитки на лбу животного.

— С таким парнем стоит познакомиться поближе, — пошутила она.

— Сегодня мы намерены распроститься с господином Независимость. Приглашаем на пир и вас.

— Я шашлычником буду! Нет, я! — наперебой выкрикивали парни.

— А я убью господина Независимость! — хвастливо закричал подросток, притащивший барана.

Лила удивлённо посмотрела на совсем юное, круглощёкое лицо, на пухлые губы, ещё сохранившие наивное детское выражение.

— И ты собираешься убивать?

— А что, не сумею, думаете? Ха! Трах-трах! — и готово… Я не только барана, я и мусульман сегодня…

— Перестань! — прикрикнула Лила. — Кто только вам, таким, оружие доверяет!