— Вот как? — доктор с удивлением поднял густые брови. — Извините, я не вижу логики в ваших словах.

— Видимо, генерал не сумел объяснить вам ситуацию, — сказал Франсуа. — Давайте попытаемся разобраться вместе. Вчера вы заявили, что Алжир это не Франция. Что же, сказано резко, но, по-моему, справедливо. Алжир страна со своими специфическими интересами, своей историей, она должна стать самостоятельным государством, как Тунис или Марокко. Полагаю, это уже произошло бы, не будь мятежа пятьдесят четвёртого года. Из-за чьих-то горячих голов Алжиру сейчас приходится дорого расплачиваться. Возьмите, к примеру, Габон, Камерун или другие новые государства — они добились самостоятельности без единого выстрела. И, я считаю, только потому, что поступки и действия тамошних руководителей диктовались настоящей государственной мудростью. Попробуйте сами трезво оценить положение: можно ли вести мирные переговоры с теми, кто силу предпочитает разуму?

— С вами, господин Франсуа, легко разговаривать, — сказал Решид, улыбаясь и доставая из шкафчика бутылку с коньяком и рюмки. — Честное слово! Если бы хоть половина военных рассуждала так, как вы, положение в Алжире было бы несомненно иным.

По лицу полковника скользнула удовлетворённая улыбка.

— Я, доктор, говорю с вами как с единомышленником, потому что знаю: вы, как и я, против напрасного кровопролития. Но, к сожалению, немало и таких, кто видит выгоду в смуте. И если пустить события на самотёк, война протянется ещё добрый десяток лет. Надо искать выход, найти способ договориться мирно. Кто это может сделать? Я смогу, вы сможете, смогут все, кто действительно хочет мира. И таких, поверьте, много и в Алжире и во Франции… За ваше здоровье!

Полковник опрокинул рюмку, прищурился.

— Отличный коньяк.

Доктор тоже сделал глоток.

— Вам предложили пост мэра, чтобы поднять ваш политический авторитет. Конечно, если вы станете активным сторонником перемирия, вы приобретёте политический багаж и без нашей помощи. Во всяком случае, полагаю, мэрство вам не повредит, а скорее поможет. Не стоит сбрасывать со счёта дальнейшую политическую карьеру. Сегодня вы мэр, завтра — министр, послезавтра — премьер…

Решид, наполнив рюмку полковника, собрался было ответить, но Франсуа взглянул на часы и поднялся.

— Не следует торопиться с решением в серьёзном деле, доктор, — сказал он. — Подумайте, поразмыслите. А пока прошу меня извинить — в три часа генерал уезжает, мне необходимо решить с ним кое-какие дела. — Франсуа, стоя, выпил и добавил по-арабски: — «Не солги перед аллахом и перед другом». Надеюсь, вы причислите меня к своим друзьям?

Глава третья

Шарль Ришелье с нетерпением ожидал приезда Фернана. Он искренне любил своего кузена, гордился его карьерой и старался всемерно способствовать ему. Вот и сейчас, узнав, что Фернан приедет, Шарль решил познакомить генерала с видными людьми. Он пригласил около двухсот человек гостей и среди них несколько высоких военных чинов.

Часы в гостиной пробили три. Ожидая звонка из аэропорта, Шарль сидел с полковником Сулье. Они пили холодное пиво и курили. Сулье рассказывал о своей недавней поездке в Бизерту[8], откуда он привёз весьма неутешительные сведения.

— Слишком много разговоров об этой базе, — говорил он, с видимым удовольствием поглощая пенящийся янтарный напиток. — Как бы в ближайшее время не был официально поставлен вопрос о ликвидации базы.

Шарль медленно поднял тяжёлые припухшие веки.

— Ликвидация! — сердито буркнул он. — Что у нас осталось в Тунисе, кроме этой базы? А если и её упустим из рук?.. — Массивное лицо Шарля поморщилось, он тяжело дышал, выставив свой огромный круглый живот. — Было время, когда слава Франции гремела от Азии до Африки. Весь мир гордился ею. Всё пустила по ветру кучка политиканов! Сначала мы оставили Сирию и Ливию, потом сбежали из Индокитая, не прошло и двух лет — простились с Тунисом и Марокко. Гвинею, Дагомею, Чад, Габон, Камерун, Сенегал, Мадагаскар — все потеряли, обанкротились, как неумелый биржевик! Остался только Алжир. Но и то неизвестно, будет ли он нашим завтра. — Шарль яростно облизал свои толстые губы. — В начале сорок шестого года я встретил в Тунисе одного парижского приятеля, близкого к правительственным кругам. Разговорились. Правительство, говорит, намеревается изменить политику в отношении Туниса и Марокко. То есть как, спрашиваю, изменить? А так, отвечает, предоставим им формальную независимость. Не удержался я, грешным делом, сказал парочку крепких слов. Да ведь предоставь эту независимость одному, такая буря в Африке поднимется, что чертям тошно станет. Вслед за Тунисом и другие колонии независимости потребуют. Нет, отвечает этот елисейский деятель, напрасны твои опасения, ничего страшного не произойдёт — пошумят, может, немного, побеснуются и поостынут. Ну и кто оказался прав? Что осталось у нас от Туниса с тех пор, как он получил так называемую независимость? Многих наших оттуда выдворили, у большинства разграблено всё имущество. Одна Бизерта осталась, и ту… — приступ астмы помешал Шарлю договорить.

Слуга доложил, что вертолёт с генералом Ришелье прибудет через двадцать минут. Полковник Сулье встал.

— С вашего разрешения, я пойду — времени осталось мало.

Шарль взглянул на часы.

— Ого, уже около четырёх! Заболтались мы с вами, полковник! Конечно, конечно, идите, встречайте!

После ухода Сулье Шарль, кряхтя, достал из кармана большой носовой платок и трубно, с наслаждением высморкался. Покосился на дымящуюся в пепельнице толстую чёрную «гавану» и выплеснул на неё из бокала остатки пива.

Несколько минут он сидел, тяжело дыша, словно раздумывая, подниматься или нет. Наконец, опершись обеими руками на подлокотники кресла, тяжело встал и, медленно переставляя моги, покачиваясь из стороны в сторону, двинулся к веранде. Брюки его, необъятной ширины, колыхались у пола как юбка, и всё же добротная ткань, казалось, вот-вот лопнет по швам.

Добравшись до веранды, он немедленно потребовал принести холодного, со льда, пива и маринованных орехов. Пиво ему врачи запретили — пёс с ними, на то они и врачи, чтобы запрещать. Мучные блюда не ешь, жареное мясо не ешь — что же тогда есть, какие блага брать от жизни? Нет, Шарль был не таков, чтобы влачить жалкое полуголодное существование! Шестьдесят два года он прожил в полное удовольствие и ещё поживёт порядочно, вопреки мрачным намёкам всех эскулапов.

Он родился и жил в Алжире. Встречаясь с парижскими приятелями, бравировал этим, непрестанно повторяя: «Мой Алжир», «Мы алжирцы», «У нас в Алжире». Основания, чтобы говорить так, у него, конечно, были. Его дед — лавочник, известный разве что жителям своего квартала, приехал в Алжир с имуществом, помещавшимся на одной небольшой телеге. Теперь же… О, теперь самые знатные и уважаемые люди считают для себя честью переступить порог дома Шарля!..

Чистенькая, миловидная девушка вынесла на веранду запотевшую бутылку пива и вазочку с орехами. Шарль обнял её за талию, заглядывая в лицо.

— Что-то вид у тебя утомлённый. Устала?

Отвернувшись, девушка открыла бутылку, наполнила бокал.

— Больше вам ничего не нужно, мсье?

— Нужно, чтобы ты поласковее была… Присядь… отдохни немножко.

Девушка строго покосилась на него.

— Благодарю, мсье…

И ушла.

Шарль поглядел ей вслед масляными глазами. Не зря, видно, говорят, что для сердца старости нет. Вроде бы Шарль и стар уже: грузное, заплывшее жиром тело, колени ослабли, сядет — тяжело подняться, поднимется — сесть стоит трудов. А ведь, поди же, стоит увидеть молодую хорошенькую женщину — и взгляд обретает былую живость, и кровь в ленивом, ожиревшем сердце начинает пульсировать быстрее.

Жадно глотая ледяное пиво, Шарль смотрел на север, туда, где катило свои неправдоподобные синие волны Средиземное море. Одна за другой, упрямой чередой шли они к берегу и били с размаха белыми гребнями в каменный мол, оседали на нём шипящей пеной. На якоре чуть дымил приземистый военный корабль. Ближе к берегу, легко преодолевая волну и оставляя за собой пенистые полосы, скользили на запад два катера. У пристани, посреди широкого подковообразного залива, стояло несколько транспортных судов. Белые двухэтажные особняки в зелени деревьев окаймляли берег.